сы:
«1. Об ограничении приёма в партию и мерах по улучшению политического просвещения членов и кандидатов ВКП(б).
2. Отчёт Чкаловского обкома ВКП(б) о выполнении постановления февральского пленума ЦК ВКП(б) об улучшении руководства сельскими райкомами партии.
3. Доклад Сталинского обкома КП(б) У о состоянии партийно-политической работы на угольных шахтах Донбасса.
4. Доклад Кемеровского обкома ВКП(б) о состоянии партийно-политической работы на угольных шахтах Кузбасса.
5. Отчёт о работе ЦК КП(б) Эстонии.
6. О работе заместителей директоров МТС по политической части.
7. Отчёт о работе Краснодарского крайкома ВКП(б).
8. О росте рядов ВЛКСМ и мерах по улучшению политического просвещения комсомольцев.
9. Доклад ВЦСПС о руководстве профсоюзными организациями.
10. Отчёт о работе ЦК КП(б) Узбекистана.
11. О работе Тувинской областной партийной организации.
12. О работе Рязанской областной партийной организации.
13. Отчёты обкомов, крайкомов и ЦК компартий союзных республик о подготовке к весеннему севу 1948 года.
14. О мерах по улучшению партийно-политической работы на железнодорожном транспорте»[168].
Вся подготовка этих вопросов возлагалась в основном на заместителей начальника управления по проверке парторганов и прежде всего на Василия Андрианова, Геннадия Боркова и Николая Пегова. За Сусловым оставался общий контроль.
В отделе же внешней политики ЦК Суслов всю текучку сбросил на Леонида Баранова и Василия Мошетова. А в Агитпропе он очень рассчитывал на энергичность молодого генерала Дмитрия Шепилова.
Но не всё оказалось так просто. Шепилов чуть ли не с первых дней работы в Агитпропе не захотел ограничиваться скромной ролью исполнителя. Он стал претендовать на ведущую в Управлении пропаганды и агитации ЦК роль. Без совета со своими прямыми начальниками молодой генерал поддержал под свою ответственность многие начинания разных композиторов, художников и учёных. Одновременно он допустил раскол подчинявшегося ему отдела искусств ЦК на несколько групп, одна из которых тайно симпатизировала проводникам авангардных течений в театре и музыке. А всё это вскрылось в общем-то случайно.
Дело в том, что 5 января 1948 года Сталин и Жданов побывали в Большом театре на опере Вано Мурадели «Великая дружба», которая исполнялась уже третий месяц. И услышанная музыка вождю страшно не понравилась. Ему показалось, что в опере возобладали мотивы левачества.
Уловив недовольство Сталина, Жданов уже на следующий день, 6 января, собрал совещание. Начался поиск виновных. Главные стрелы полетели в адрес председателя Всесоюзного комитета по делам искусств Михаила Храпченко. Одновременно возник вопрос: куда смотрел Агитпроп ЦК и конкретно отдел искусств?
Многое должно было решиться на открывшемся в ЦК 10 января совещании деятелей советской музыки. За четыре дня партработникам, композиторам, дирижёрам, музыковедам предстояло ответить на два исконно русских вопроса: кто виноват и что делать?
Ведущие композиторы очень рассчитывали на дипломатические способности Шепилова. Ведь первый заместитель начальника Агитпропа ЦК сам неплохо разбирался в музыке и не раз высоко отзывался о музыке Сергея Прокофьева и Дмитрия Шостаковича. Но Шепилов оказался трусом. Когда запахло жареным, он тут же бросился лебезить перед Ждановым и немедленно включился в словесное избиение и Прокофьева, и Шостаковича. Но и это не всё. Шепилов сразу согласился с идеей увольнения Храпченко и предложил новым председателем Всесоюзного комитета по делам искусств назначить подчинявшегося ему до этого заведующего отделом искусств ЦК Поликарпа Лебедева.
Разруливал ситуацию уже Суслов: 26 января 1948 года Политбюро назначило его председателем комиссии по передаче дел от Михаила Храпченко новому руководителю Лебедеву.
Десять лет спустя. Партия переоценивает оперу В. Мурадели. [РГАНИ]
Новый начальник советской культуры 12 марта 1948 года доложил (а точнее – донёс) Жданову:
«Комитет по делам искусств установил, что музыковеды И. Бэлза, Л. Мазель, И. Мартынов, Д. Житомирский, Г. Шнеерсон, C. Шлифштейн на протяжении ряда лет в печати и в публичных лекциях пропагандировали «идеи» современного упадочного буржуазного музыкознания, проповедовали низкопоклонство перед разлагающейся буржуазной культурой, умаляли роль и значение русской классической музыки, систематически пропагандировали формалистическое направление.
В выступлениях Житомирского, Мартынова, Мазеля неоднократно подчёркивался, как весьма положительный факт, что творчество, например, Шостаковича достигло «высокого развития» благодаря влиянию на него современных упадочных композиторов Западной Европы. Житомирский писал: «Но часто забываем одну «мелочь», что эти традиции стилистически обогащены у Шостаковича достижениями Малера, Скрябина, Хиндемита» (журнал «Советская музыка» за 1940 г., № 9, стр. 48). Мысль, что творчество Шостаковича, Прокофьева достигло своего «расцвета» в силу благотворного на них влияния современной буржуазной музыки, является главной во всех работах музыковедов-формалистов.
Музыкальный критик Мартынов в своих сочинениях о Шостаковиче, вышедших в Государственном Музыкальном издательстве в 1946 и 1947 гг., проявляя низкопоклонство перед извращённым творчеством западноевропейских композиторов Берга и Малера, расценивает, как положительное, влияние на Шостаковича ренегата без родины Стравинского и немецкого формалиста Хиндемита, оправдывает формалистические вывихи Шостаковича «новизной мелодического материала, далеко не сразу доходящей до сознания некоторой части музыкантов и не музыкантов» (Шостакович, 1946 г., стр. 90). Не критически подхватывая замечания американского рецензента, Мартынов утверждает крепкую связь творчества Шостаковича с традициями Чайковского и искажает при этом творческий облик великого русского классика.
Музыкальный критик Г. Шнеерсон пропагандировал на страницах советской печати современную упадочную американскую, английскую и французскую музыку, некритически восхваляя её. Его работы «Леопольд Стоковский» («Советская музыка», 1941 г., № 5), «Порги и Бесс» («Советская музыка», [1946 г.], № 5–6), «Музыкальная Франция» («Советская музыка», № 11) полны раболепного преклонения перед западной буржуазной музыкой и её деятелями. В 1945 году Шнеерсон писал: «Меня, как человека, много лет наблюдающего за успехами американского музыкального творчества, не может не радовать широкое признание нашей массовой советской аудиторией Джорджа Гершвина. Это настоящая музыка, которая никого не оставляет равнодушным. И при том это новая музыка, свежая, полнокровная, в которой бьётся пульс американской жизни».
Примеров, подтверждающих низкопоклонство перед упадочной буржуазной культурой, стремление подчинить развитие советской музыки интересам американской и западноевропейской буржуазной публики можно привести очень много.
Комитет по делам искусств считал бы целесообразным привлечь к суду чести Житомирского, Мартынова, Бэлзу, Шнеерсона, Мазеля, Шлифштейна, в первую же очередь необходимо было бы судить троих из них, остальные должны фигурировать в ходе суда в качестве свидетелей во время допроса, в речи общественного обвинителя и т. д.
Общественным обвинителем на судебном процессе целесообразно выдвинуть профессора Московской консерватории т. Келдыша Ю.В.
ЦК ВКП(б) утвердил состав суда чести при Комитете по делам искусств при Совете Министров СССР в составе: Сурин В.Н. (председатель), Тарасова А.К., Царёв М.И., Державин М.С., Покровский А.В., Рототаев А.С., Дорохин Н.И.
Целесообразно было бы т. Рототаева вывести из состава суда чести, так как он себя скомпрометировал строительством дачи (вопрос этот рассматривается в КПК), от работы заместителя председателя Комитета он будет освобождён.
Прошу вместо т. Рототаева ввести в состав суда чести тов. Беспалова Н.Н.
Председатель суда чести т. Сурин, работая ряд лет заместителем председателя Комитета по делам искусств, осуществлял руководство Управлением музыкальных учреждений Комитета и полностью отвечает за допущенные ошибки в области музыки. Прошу т. Сурина освободить от работы председателя суда чести. Председателем суда чести целесообразно было бы утвердить т. Беспалова Н.Н.»[169].
Предложения Лебедева вызвали у Жданова большие сомнения. Записку нового председателя Комитета по делам искусств он передал на рассмотрение Суслову. А тот от инициативы Лебедева пришёл в ужас. «Т<ов>. Лебедев, – заключил Суслов, – ставит вопрос неправильно. Т<ов>. Лебедеву разъяснено».
Спустя пару лет Поликарп Лебедев был с треском отправлен в отставку. Что же касалось Храпченко, то Суслов, когда подули новые ветры, всё сделал, чтобы вернуть того в руководящую обойму.
После проколов Шепилова на музыкальном фронте Суслов вынужден был часть мероприятий Агитпропа взвалить лично на себя. В частности, он взял под свой контроль всё, что имело отношение к прессе, хотя в Управлении пропаганды и агитации за это отвечал его новый заместитель Леонид Ильичёв.
22 марта 1948 года Суслов собрал в Агитпропе редакторов «Правды» П. Поспелова, «Комсомолки» А. Блатина, «Труда» Н. Куликова, «Литературки» В. Ермилова, «Московского большевика» И. Саутина, «Красной звезды» И. Фомиченко, руководителя ТАСС Н. Пальгунова, председателя Всесоюзного радиокомитета А. Пузина и других представителей центральной прессы. На совещание явились заместители заведующего отделом центральных газет Агитпропа В. Лебедев и Е. Худяков, консультанты В. Кундин, Ф. Николаев-Уралов, А. Потёмин, И. Петухов, А. Чумаков, другие сотрудники Управления пропаганды и агитации. Не было только заведующего сектором центральных газет. Предыдущий – Ваган Григорян – недавно отбыл в Бухарест, а новый ещё не был назначен.
Суслова прежде всего интересовало, как в газетах обстояли дела с критикой и библиографией. Казалось бы, это ли самая важная была тема? Или других не нашлось? Но Агитпроп прикрылся тем, что хотел посмотреть, какие изменения произошли после принятия в 1940 году постановления ЦК о критике и библиографии.