Кстати, а на что тратились огромные средства? Всегда ли выделяемые на культуру миллионы расходовались как следует? Поликарпов выяснил, что много денег тратилось нерационально. Особенно поразила его Академия художеств.
Эта академия имела 45 действительных членов и 65 членов-корреспондентов и немалый аппарат. Так вот, все академики только за звание там ежемесячно получали по 350 рублей (членкоры – по 175 рублей). Те же, кто занимал должности академиков – секретарей отделений, получали ещё и внушительные оклады. А зарплата президента академии составляла ни много ни мало 900 рублей, плюс ему приплачивали за звание.
В записке от 26 июня 1962 года Поликарпов предложил реорганизовать Академию художеств в Академию искусств на общественных началах. Однако Ильичёв, у которого сын был живописцем, побоялся рассориться с влиятельными мастерами и снял записку завотделом культуры с рассмотрения на Секретариате ЦК.
Вообще, лето 1962 года выдалось для идеологических отделов ЦК, а также для Суслова и Ильичёва очень жарким. Председатель КГБ Владимир Семичастный буквально забросал их сообщениями о нездоровых тенденциях в среде художественной интеллигенции. Не отставала от главного чекиста и цензура. Главлит предложил снять из одного номера журнала «Новый мир» уже завёрстанную статью Вениамина Каверина «Белые пятна» и стихи Марины Цветаевой. Твардовский поначалу боролся за эти материалы. Но что он мог сделать против воли аппарата ЦК?
Что же касалось Суслова, он долго не мог определиться, что делать с Василием Гроссманом и его романом «Жизнь и судьба». Несколько экземпляров рукописи этой книги чекисты изъяли ещё в 1961 году. А 22 марта 1962 года Президиум ЦК постановил: «Принять Гроссмана и сказать ему: «Вы апеллируете к нам и готовитесь к борьбе. Ваше произведение за нас или против? Советуем быть осторожным». М.б., в два этапа: чтобы с ним поговорили его друзья, потом т. Суслову принять»[249].
Но легко было сказать: принять. Суслов помнил, как ждала наша армия очерки Гроссмана в войну. А потом несколько лет тянулась неприятная история с романом писателя «За правое дело». Ведь всё тогда могли своими силами решить сами редакторы. Но нет же, каждый хотел подстраховаться, и втянули в скандал аппарат Агитпропа ЦК. С тех пор прошло больше десяти лет. А что изменилось? В 1962 году Суслову, по сути, вновь предстояло, как несколькими годами ранее в деле Пастернака, разгребать чужие грехи. А кто всё затеял? Разве не трусливые литературные генералы?
Текст Постановления ЦК КПСС о литераторах, подписанный М.А. Сусловым. 1962 г. [РГАНИ]
Напомню: некоторые главы из эпопеи Гроссмана «Жизнь и судьба» в 1960–1961 годах прошли обкатку в печати. Они были опубликованы в «Красной звезде», «Вечерней Москве», в газете «Литература и жизнь» и никаких возражений ни у цензуры, ни у парторганов не вызвали. Ну да, в других главах писатель перегнул палку. А для чего существовали редакторы? Кто им мешал поправить романиста? Нет же, они побежали в инстанции. И чего добились? Рукопись изъяли чекисты. А как после этого что-то защищать?
Василий Гроссман. 1951 г. [РИА «Новости»]
Уже в горбачёвскую перестройку бывший председатель КГБ Владимир Семичастный в интервью журналу «Огонёк» утверждал, что его ведомство якобы никакого отношения к роману Гроссмана не имело. «…никогда в КГБ, – уверял он, – этот роман не был. Видно, цензура его дала Суслову»; «Суслов его запретил»[250].
Но это – ложь. В архивах сохранился доклад в ЦК партии предшественника Семичастного – Шелепина, который 15 февраля 1961 года сообщил, что его ведомство произвело на квартире Гроссмана обыск, в ходе которого изъяло семь экземпляров машинописного текста антисоветского, по его словам, романа «Жизнь и судьба».
Так что, повторю, не Суслов инициировал дело Гроссмана. Всё затевали другие люди. А он это дело лишь расхлёбывал. Встреча его с Гроссманом состоялась 23 июля 1962 года. Секретарь ЦК предложил писателю компромисс. Тот должен был надолго забыть о своей рукописи. Взамен власть давала художнику обещание переиздать старые его вещи и не задерживать публикации в журналах новых рассказов. Гроссман поначалу не соглашался на сделку, но потом дрогнул. Он не хотел остаток жизни провести в нищете. И можно ли его было за это осуждать?
Самым важным было то, что, во-первых, Гроссман сохранил свободу, его не арестовали, он вернулся к семье. Во-вторых, его не вычеркнули из литературы, ему гарантировали новые публикации и, наконец, оставили некие, пусть призрачные, надежды на роман.
Когда беседа уже заканчивалась, Суслов пообещал Гроссману взять его крамольную рукопись с собой в отпуск и месяца через три вновь встретиться с писателем. Правда, это обещание так и оказалось невыполненным.
Как же повлияли встречи и беседы Суслова с деятелями культуры на всю нашу творческую интеллигенцию? Насколько после этого изменилась атмосфера в творческих союзах? Здесь обольщаться не стоит. Существенных изменений не произошло. И не в последнюю очередь потому, что власть сама подавала не лучший пример. Там тоже отсутствовала монолитность.
Во-первых, почти все члены высшего руководства имели своих любимчиков из числа художественной интеллигенции. Скажем, второй в партии человек Фрол Козлов открыто покровительствовал Всеволоду Кочетову, который вывел влиятельного партаппаратчика в новом своём романе «Секретарь обкома». А главный редактор журнала «Знамя» Вадим Кожевников ещё недавно не вылезал из кабинета секретаря ЦК Петра Поспелова. И второе. Часть деятелей культуры научились ловко играть на разногласиях внутри партийной верхушки.
Вспомним Твардовского. Он наперёд знал, какие рукописи, готовившиеся к печати редакцией журнала «Новый мир», могли встретить сопротивление цензуры и отдела культуры ЦК. Конечно, он имел возможность обратиться по иерархии к начальникам следующего уровня. Но где была гарантия найти понимание, скажем, у секретаря ЦК Ильичёва? Зато у поэта давно сложились неплохие отношения с помощником Хрущёва по культуре Лебедевым. И он, минуя завотделом культуры ЦК Поликарпова и секретаря ЦК Ильичёва, не раз просил Лебедева решить все вопросы журнала непосредственно с Первым. Этот ход всегда давал свои результаты, в частности, помог публикации повести никому тогда не известного Солженицына «Один день Ивана Денисовича» и поэмы самого Твардовского «Тёркин на том свете». А Поликарпов, Ильичёв и Суслов каждый раз оказывались поставленными перед свершившимися фактами.
Действовал так не один Твардовский. Кто-то тогда же решал свои вопросы в обход Суслова с Ильичёвым, а кто-то действовал через Аджубея или Сатюкова. Получался бардак. Ладно: пробивные деятели, используя свои связи, в конце концов получали чего хотели. А непробивные? Нередко их таланты оставались невостребованными. И кто об этом знал?
Новое обострение борьбы в художнических кругах произошло в начале осени 1962 года. Семичастный прислал в ЦК по этому поводу в первой половине октября аж четыре записки. Он сигнализировал, что писатели, художники и режиссёры совсем распоясались. Скажем, поэт Семён Кирсанов договорился до того, что обвинил в плохой жизни народа систему и в кругу близких ему людей высказался за ее перестройку. Возмутило главного чекиста и проведение художниками, отвергавшими метод социалистического реализма, выставок на частных квартирах. Он считал «целесообразным поручить соответствующему отделу проведение новой встречи представителей творческой интеллигенции с руководителями КПСС и Советского правительства»[251].
ЦК подготовку такого мероприятия возложил на Суслова. В середине ноября подобную встречу запросили и сами деятели культуры. Первое их обращение поступило в ЦК 12 ноября. Его подписали тринадцать мастеров, в том числе поэт Твардовский, кинорежиссёр Пырьев и композитор Хренников. Второе пришло спустя восемь дней – 20 ноября. Под ним свои автографы поставила большая группа художников-реалистов.
На втором письме стоило бы остановиться чуть подробней. Подписанты возмущались тем, что подняли голову ревизионисты. По их мнению, исчез из повестки дня вопрос революционных русских традиций, а повсюду шла открытая проповедь формализма и нигилизма. Как пример реалисты привели редакционное предисловие к статье профессора А. Гончарова о юбилейной выставке Московской организации Союза художников (МОСХ) в Манеже, появившееся в приложении к газете «Известия» – в «Неделе». Художники заявили, что им осталась непонятной политическая платформа «Недели» и «Известий».
И вновь со всем этим разбираться обязали Суслова. Но у него на носу был юбилей. В честь 60‐летия Кремль присвоил ему звание Героя Социалистического Труда. По указанию Хрущёва на одной из государственных дач был организован банкет. Приглашённый на него молодой зять Суслова Леонид Сумароков вспоминал, как в разгар празднества Хрущёв то ли в шутку, то ли всерьёз заметил юбиляру: «Говорят, Михаил Андреевич, вы хотите меня сместить?» И что после этого Суслов должен был почувствовать?
Материалы М.А. Суслова к беседе с главным редактором журнала «Новый мир» А.Т. Твардовским. 1965 г. [РГАНИ]
Юбилей Суслова совпал с очередным пленумом ЦК. На нём Хрущёв инициировал очередную перестройку партийного руководства народным хозяйством и одновременно ряд кадровых изменений. Во-первых, он предложил поставить во главе задуманной им Идеологической комиссии при ЦК не Суслова, а Ильичёва. Суслову как бы посылался сигнал, что его время истекало. Во-вторых, Хрущёв решил окончательно отодвинуть в сторону Игнатова. И как он подал ему новость о понижении статуса?
«Я беседовал с тов. Игнатовым, в его настроении немножко заметна кислинка, но я думаю, что он, как старый деятель и партийный человек, понимает, что это правильно. Он, видимо, не хочет смириться с тем, что надо переходить в число людей, которым за шестьдесят. Можно понять его. Но шестидесятилетие мы Вам, тов. Игнатов, уже отпраздновали, сообщение об этом было опубликовано. Не преувеличивайте свои силы и возможности, у каждого человека они всё