После некоторых раздумий Хрущёв остановился на фигуре Александра Шелепина, вокруг которого уже тогда группировалось немало бывших комсомольских руководителей. Но вождь решил для начала обкатать его в регионе и предложил ему на пару лет поехать в Ленинград, поруководить вместо переведённого в Москву Спиридонова тамошним обкомом партии. Однако Шелепин покидать Москву наотрез отказался. Ему и в столице было неплохо. И тогда Хрущёв сделал ход конём. С одной стороны, он летом 1963 года предложил вернуть председателю Президиума Верховного Совета СССР Леониду Брежневу ещё и статус секретаря ЦК КПСС. А с другой – пригласил в Москву из Киева Николая Подгорного. И Старая площадь получила, по сути, сразу двух вторых секретарей ЦК. Хрущёв сознательно хотел столкнуть Брежнева и Подгорного, чтобы за пару лет выявить сильнейшего и окончательно определиться с преемником.
Поначалу пасьянс складывался в пользу Брежнева. Встречаясь 31 октября 1963 года с французским социалистом Ги Молле, Хрущёв, как рассказывал присутствовавший на беседе журналист Татю, указывал на Брежнева и Косыгина как на своих возможных преемников. А что в этих раскладах светило Суслову? Это выяснится очень скоро.
Глава 14До и после заговора против Хрущёва
Когда над Сусловым нависла новая угроза отставки? Судя по всему, весной 1964 года.
Хотя поначалу всё вроде бы складывалось не так уж плохо. Хрущёв надумал в феврале 1964 года провести очередной пленум ЦК. В его повестку он собирался включить вопрос об интенсификации сельскохозяйственного производства и об удобрениях. Но потом возникла мысль поговорить на пленуме в целом и о внутреннем положении в стране, и о международных делах. И второй доклад был поручен Суслову. Готовил материалы к этому докладу консультант подчинявшегося Андропову отдела по связям с компартиями соцстран Фёдор Бурлацкий. Этот деятель рассказывал:
«На февральском пленуме ЦК 1964 года Хрущёв обязал Суслова выступить с речью о культе личности Сталина. Это поручение было передано мне и тому же Белякову. Речь надо было подготовить в течение одной ночи. Просидели мы в кабинете у Белякова безвылазно часов двенадцать. Вначале пытались диктовать стенографисткам, но ничего не получалось. А не получалось потому, что не знали, как писать для Суслова. Позиция его была известна – осторожненькая такая позиция, взвешенная, всесторонненькая, сбалансированная, лишённая крайностей и резких красок. А поручение Хрущёва было недвусмысленное: решительно осудить устами Суслова культ личности. Вот и метались мы в этом кругу полночи. Потом отправили стенографисток домой и засели сами. Беляков взял перо, а я диктовал под его подбадривание: «Ну, давай, давай, ну, полилось, давай, давай!»
К утру речь была готова, аккуратно перепечатана в трёх экземплярах, и мы отправились к Михаилу Андреевичу. Посадил он нас за длинный стол, сам сел на председательское место, поближе к нему Беляков, подальше я. И стал читать свою речь вслух, сильно окая по-горьковски и приговаривая: «Хорошо, здесь хорошо сказано. И здесь опять же хорошо. Хорошо отразили». А в одном месте остановился и говорит: «Тут бы надо цитатку». Ну я, осоловевший от бессонной ночи, заверил: цитатку, мол, мы найдём, хорошую цитатку, цитатка для нас не проблема. Тут он бросил на меня первый взглядец, быстрый такой, остренький, и сказал: «Это я сам, сейчас сам подберу». И шустро так побежал куда-то в угол кабинета, вытащил ящичек, которые обычно в библиотеках стоят, поставил его на стол и стал длинными, худыми пальцами быстро-быстро перебирать карточки с цитатами. Одну вытащит, посмотрит – нет, не та, другую начнёт читать про себя – опять не та. Потом вытащил и так удовлетворённо: «Вот, эта годится». Зачитал, и впрямь хорошая цитатка была. В этот момент я и сделал главную ошибку в своей жизни – видимо, сказалась бессонная ночь да и неуместная склонность к шуткам. Не выдержал я и всхохотнул, видя, как крупнейший идеолог страны перебирает цитатки, как бисер, или как в былые времена монахи чётки перебирали. Надо думать, рожа у меня при этом была самая непартийная, потому что бросил на меня второй взглядец Михаил Андреевич, маленькие серые глазки его сверкнули и снова опустились к каталогу. Подумал я ещё в тот момент: «Ох, достанет он тебя, Федя. Раньше или позже достанет!» И верно, именно он-то и достал меня. Случилось это в следующую эпоху. Он имел непосредственное отношение к расправе со мной в газете «Правда», учинённой за одну из моих публикаций. Но об этом я расскажу позднее…
А тогда Суслов дочитал текст, сказал спасибо, ручки нам пожал. И на Пленуме доклад в том же виде зачитал. Зачитал с выражением, заслужив полное одобрение Первого. Но нам-то, исполнителям, он не простил того, что мы участвовали в учинённом над ним идеологическом насилии. Пришлось ему сказать против Сталина то, о чём не думал и во что сам не верил»[265].
Не сводил ли Бурлацкий задним числом счёты с Сусловым? Тут ещё стоило бы уточнить: на Февральском пленуме ЦК Суслов не просто выступил с речью, он сделал важный четырёхчасовой доклад «О борьбе КПСС за сплочённость международного коммунистического движения». А ведь это далось ему очень непросто. Мало кто знал, что перед пленумом Суслов долго болел и ему делали операцию. «М.А. (Суслов. – В.О.), – отметил 15 февраля 1964 года в своём дневнике известный дипломат, германист Владимир Семёнов, – был долго в больнице, операция поджелудочной железы, а в последние дни занемог – вроде аппендицита. Доклад вёл хорошо, но к концу стал сдавать – побагровела шея, заострился и побелел нос, ушёл с трибуны, волоча правую ногу и опираясь о край стола. Потом тяжело отдувался и худые щёки опадали как у старика. Всё-таки постарел сильно за эти годы. Но сегодня он был на пленуме снова как здоровый»[266].
Впрочем, в одном Бурлацкий в своих мемуарах оказался точен: положение Суслова в начале 1964 года вновь сильно пошатнулось. Но опасался Суслов тогда не Андропова, как предполагал Бурлацкий, а совсем других людей и более всего – самодурства Хрущёва.
Если верить Петру Шелесту, управлявшему Украиной с 1963 до начала 70‐х годов, Хрущёв был крайне недоволен стариками из высшего руководства страны: «Нелестно <Хрущёв> отзывался о Брежневе и совсем убийственно – о Суслове»[267]. Так оно и было. Буквально в конце февраля 1964 года Хрущёв поблагодарил Суслова за очень содержательный доклад на пленуме, а уже через несколько недель стал на него накидываться.
«Я сам, – рассказывал Бурлацкий, – слышал его (Хрущёва. – В.О.) выступление перед активом аппарата ЦК, где он в обычной для себя развязной манере говорил примерно следующее: «За границей пишут, что я держу за спиной старого сталиниста и догматика Суслова, который спит и видит, чтобы спихнуть меня – верно это, Михаил Андреевич?» – обращается он к сидящему здесь же секретарю ЦК. А тот ни жив ни мёртв. Только шевелит белыми губами и ловит воздух (туберкулёзник!)»[268]. О несправедливых нападках на Суслова позже, уже в октябре 1964 года, на пленуме ЦК говорил и Алексей Косыгин.
Почему в таком случае Хрущёв медлил и не отправлял Суслова в отставку? Объяснение дал Аджубей: «И всё-таки Хрущёв нуждался в Суслове. В особенности когда речь шла о международном коммунистическом и рабочем движении, о разногласиях, возникших с Китайской компартией, компартией Албании и в ряде других случаев. «Непреклонность» Суслова олицетворяла верность КПСС ленинскому учению, а кроме того, волею обстоятельств Суслов был единственным в Президиуме ЦК специалистом по марксизму-ленинизму, Ю.В. Андропов, Л.Ф. Ильичёв и Б.Н. Пономарёв стали секретарями ЦК только после XXII съезда КПСС и ещё не набрали формы для активного противодействия Суслову. Выдвигая этих людей в секретариат ЦК, Хрущёв со временем предполагал, конечно, порушить монопольное положение партийного идеолога»[269].
Удержать Суслова во власти на тот момент могло только одно – уход Хрущёва. Кто знает, как долго партийная верхушка грызлась бы между собой под ковром, боясь при этом покуситься на вождя. Но 17 мая 1964 года умер один из серых кардиналов советской политики Отто Куусинен, в руках которого имелось множество скрытых ресурсов для удержания Хрущёва у власти. Эта смерть объединила и сплотила разные группы влияния.
Первый уже мало с кем считался, во многом утратил чувство реальности и нередко совершал непродуманные поступки. Скажем, в июле 1964 года он, ни с кем не посоветовавшись, срочно созвал пленум ЦК. А для чего? Вопросы дальнейшей перестройки управления экономикой и развития народного хозяйства ещё никем ни в партаппарате, ни в Кремле проработаны не были. А без этого что-либо обсуждать на Пленуме смысла не имело. Но Хрущёв загорелся идеей пересмотра полномочий Брежнева. Он решил забрать у него церемониальный пост председателя Президиума Верховного Совета СССР и оставить его только секретарём ЦК, а новым советским президентом утвердить Микояна, за которым маячил очень таинственный и могущественный клан, мечтавший взять, мягко скажем, рискованный курс под флагом конвергенции культур. А на задуманные перемещения и назначения надо было сначала получить одобрение Пленума ЦК.
Пленум начался утром 11 июля. Хрущёв открыл его в игривом стиле. Он признался, что никаких вопросов, связанных с развитием народного хозяйства, Президиум ЦК не готовил, после чего огласил свои кадровые предложения. Зал поддержал эти инициативы вождя аплодисментами. А Хрущёв продолжил шутить. «Это рады, – заметил он, обращаясь к Брежневу, – чтобы Вас освободить. Нельзя же назначать <Микояна>, не освободивши. Это обрадовались люди, что Вас освободили»[270].
Брежнев в той же шутливой манере уточнил: «Не думаю. Это они хорошо провожают». А Брежневу было не до шуток. Он вовсе не собирался отдавать один из занимаемых им постов Микояну и отлично понимал, что время Хрущёва истекает и пора определяться с преемником. Но он отдавал себе отчёт в том, что вряд ли Хрущёв уйдёт с миром, предложив кого-то на своё место. Значит, следовало ждать обострения подковёрной борьбы.