С одной стороны, это можно было объяснить тем, что экономикой вообще-то занимались правительство, Госплан, отраслевые министерства. Но все знали, что без согласия ЦК в советское время ничего не решалось. Так где же проходили обкатку предложения красных министров и директоров? На совещаниях в отделах ЦК или сразу на Политбюро? Неужели всё проходило мимо Секретариата ЦК? Как-то не верится.
Нет сомнений в том, что Кремль проявлял интерес и к масштабным инфраструктурным проектам. Вспомним хотя бы начатое в середине 70‐х годов строительство Байкало-Амурской магистрали. И всё-таки Кремль отдавал приоритет сырьевым отраслям, добыче нефти и газа, тому, что регулярно пополняло казну валютой. Масштабная научно-техническая революция продолжала откладываться. Стабильность вела к застою.
Понимал ли это Суслов? Да. Ради мнимой стабильности он на многое закрывал глаза. Один пример. В середине 70‐х годов председатель Госкомиздата СССР Стукалин доложил Суслову о провалах в полиграфии. Мы не могли в своих типографиях печатать качественные глянцевые журналы и красочные книги и альбомы. Стукалин просил надавить на руководителей нашей машиностроительной отрасли с тем, чтобы они разработали и наладили выпуск современного печатного оборудования. Суслов вынес этот вопрос на Секретариат ЦК. Но Кириленко, который считал, что машиностроение – это его тема, а не Суслова, придрался к тому, что Стукалин предварительно свои предложения не согласовал ни с правительством, ни с отделом машиностроения ЦК, и настоял на том, чтобы рассмотрение вопроса отложить. Ну а советские типографии так и остались без современного отечественного оборудования. Все машины у нас что тогда, что сейчас закупаются исключительно за границей.
М.А. Суслов (первый справа) на возложении венка к Мавзолею В.И. Ленина. 1972 г. [РИА «Новости»]
В таком же ключе решались и другие злободневные вопросы. Скажем, учёные били тревогу: построенный в 60‐х годах Байкальский целлюлозно-бумажный комбинат загрязнял и гробил уникальное озеро. Выхода было два: или вообще закрыть целлюлозное предприятие, или срочно его перепрофилировать. Суслов и Кириленко поначалу в этом вопросе действовали заодно. Они склонялись к тому, чтобы за несколько лет комбинат перенацелить на выпуск более щадящей природу продукции. Но вмешалось лесное и химическое лобби, нашедшее поддержку у Устинова. И Суслов, не пожелав осложнять отношения с главным оборонщиком страны, отступил и дал редакторам команду больше тему Байкала в печати не поднимать.
Полагают, что Суслов с какого-то момента стал всерьёз опасаться Устинова. Никто не спорит: в своём время этот сталинский нарком сделал чрезвычайно много полезного для укрепления обороноспособности страны. Но в 70‐х годах он к новым вызовам эпохи оказался, давайте говорить правду, не готов. Нужны были новые модели управления оборонными отраслями. Кое-что в этом направлении в 1976–1977 годах предпринял Рябов, ставший новым секретарём ЦК по оборонке вместо перешедшего в Министерство обороны Устинова. Но его инициативы директора некоторых крупных заводов встретили в штыки. Взвился и Устинов. Кто мог бы разрулить конфликтную ситуацию? Тот же Суслов. Но он предпочёл уйти в тень и не стал выносить этот вопрос ни на рассмотрение в Секретариате ЦК, ни на Политбюро. И чем всё кончилось? Рябова подловили на неосторожных высказываниях, сделанных в одну из поездок на Урал, которые задевали непосредственно генсека. Этого оказалось достаточно, чтобы перспективного деятеля переместить из ЦК на третьестепенную роль в Госплан.
Приходится вновь и вновь констатировать, что ни в Политбюро, ни в Секретариате ЦК никакой сплочённости не существовало. Каждый там был сам за себя и чаще всего думал не о развитии страны, а о собственном выживании во власти. Это, кстати, не раз отмечал в своём дневнике Черняев. Он нередко расходился во мнениях с коллегами из отдела ЦК по связям с компартиями соцстран, в чём, собственно, ничего страшного не было. Но где и как разрешалось большинство его споров с коллегами? В открытых дискуссиях? Если бы. Коллеги, как правило, бежали к своим непосредственным начальникам. А те нередко переносили споры рядовых аппаратчиков на свои отношения с другими руководителями партии. Черняев возмущался: «…даже в рамках Политбюро политику делают не открыто, а путём умолчаний и «нежеланием волновать» высшее начальство». Под высшим начальством имелся в виду Брежнев.
Естественно, Суслов огромное внимание уделял идеологии. Он основательно вникал во всё, что было связано с главными символами страны, воспитанием патриотизма, разработкой школьных и вузовских программ по истории и литературе и многим другим. В частности, досконально вникал в работу над гимном Советского Союза.
Мало кто, однако, знает, что Суслов очень долго искал компромиссы с ястребами по поводу опального Солженицына. Он выступал против принятия самых крутых мер против писателя, хотя и считал, что контроль за ним ослаблять не стоит. В этом плане ему ближе была позиция министра внутренних дел Щёлокова, чем председателя КГБ Андропова:
«СУСЛОВ. Есть записка т. Щёлокова относительно Солженицына. Вы с нею знакомились. Суть вопроса заключается в том, чтобы решить вопрос о месте жительства Солженицына. Музыкант Ростропович, у которого он сейчас проживает на даче в Жуковке, ставит вопрос о том, чтобы Солженицына выселить из его дачи. Но для того, чтобы выселить, нужно разрешить ему где-то проживать. Сейчас он не имеет московской прописки. Квартира у него находится в гор. Рязани, но на той квартире живёт жена, с которой он развёлся. Сейчас Солженицын женат на другой гражданке, которая живёт в Москве, имеет двухкомнатную квартиру и фактически Солженицын всё время проживает у неё.
ПОНОМАРЁВ. Но в Рязани у него нет квартиры.
КАТУШЕВ. Разрешить построить ему дачу на садовом участке под Малым Ярославцем, где у него есть летний домик, но едва ли это будет целесообразно, так как там живут многие работники из Москвы и других городов.
СУСЛОВ. А можно поступить пока и так: этого вопроса не решать сейчас, посоветоваться с КГБ, как будет лучше – то ли выслать Солженицына за пределы Москвы, то ли ему разрешить проживать в московской квартире у новой жены, что обеспечит лучшее наблюдение за ним. Потом можно будет ещё раз обсудить этот вопрос.
РЕШИЛИ: Ограничиться обменом мнениями»[311].
Ещё более активно Суслов, который в силу занимаемого поста вроде бы обязан был быть атеистом, отстаивал интересы православия. 10 сентября 1974 года он включил в повестку Секретариата ЦК вопрос «О русском монастыре в Греции». «Мы, – заявил он, – не должны потерять ценности, находящиеся в монастыре. Рассказывают, что до революции в нём было до 2 тысяч монахов, сейчас же несколько человек. Военная хунта уже пыталась прибрать к рукам ценности монастыря»[312].
Всё, что касалось идеологии, партаппарат старался замкнуть непосредственно на ЦК. В частности, в 1970 году заведующий отделом науки и учебных заведений ЦК С. Трапезников, недовольный либерализмом академика А. Румянцева, в прошлом редактора «Правды», попытался вывести Институт конкретных социальных исследований из подчинения Академии наук СССР и передать в ведение своего отдела. Суслов все поползновения партфункционеров весьма искусно пресёк на заседании Секретариата ЦК 8 октября 1970 года[313].
По-прежнему самое активное участие он принимал в решении кадровых вопросов. Вообще в номенклатуру ЦК входило свыше двадцати тысяч должностей. Естественно, Суслов не мог детально отследить назначения по каждой. Да это и не входило в его намерения, этим занимался отдел оргпартработы ЦК и его куратор – секретарь ЦК Иван Капитонов. Однако ключевые назначения Суслов старался держать под контролем. Это касалось руководства стратегическими регионами страны, важнейшими ведомствами и учреждениями. В частности, в Академии наук СССР обнаружилась «слишком большая концентрация среди кандидатов в академики и члены-корреспонденты лиц определённой национальности»[314].
Очень внимательно и строго отслеживал Суслов и представления к наградам, если это не касалось близкого окружения Брежнева. Когда Полянский предложил к какому-то юбилею дать писателю Семёну Бабаевскому (который, к слову, приятельствовал с многолетним помощником Суслова Воронцовым) орден Ленина, Суслов сказал, что достаточно отметить его орденом Трудового Красного Знамени[315]. Он же отвёл философа Фёдора Константинова от награждения золотой медалью Героя Социалистического Труда, хотя и признавал важность трудов этого учёного.
Ещё более категоричен Суслов был в вопросах избрания номенклатурных работников членами Академии наук. Ему самому сколько раз предлагали стать то членкором, то академиком. Но Суслов всегда категорически все эти идеи отвергал. Да, в своё время он не смог воспрепятствовать попаданию в академию Ильичёва, Пономарёва, Поспелова и некоторых других крупных партийных работников: не было ещё той власти. Но в 1975 году, когда ему сообщили, что министр сельского хозяйства России Флорентьев выставил свою кандидатуру в академики ВАСХНИЛ, он этот вопрос вынес на рассмотрение Секретариата ЦК и сделал всё, чтобы отвести притязания чиновника.
Стоит отметить, что Суслов, как и Брежнев, очень не приветствовал нарушение субординации и неписаных правил, а когда сталкивался с несоблюдением иерархии, прибегал к самым суровым мерам. Вспомним историю с газетой «Советская Россия». В годы, когда это издание редактировал В. Московский, возникла острая конфронтация между охранителями и либералами. Газета не пропускала ни одного выпада против ценимых ею людей. И когда «Комсомольская правда» напечатала разгромную статью о романе И. Шевцова «Во имя отца и сына», редакция тут же поместила материал с противоположными оценками. Хозяин отдела пропаганды ЦК А. Яковлев по-товарищески посоветовал одному из заместителей Московского в полемику с «Комсомолкой» не вступать. А что на аппаратном языке означал совет Яковлева? Прямое указание. Однако «Советская Россия» поступила иначе. И разгорелся скандал.