<…> Только ограниченность, бескультурье, шовинистический душок у недальновидных работников, и в первую очередь это относится к М. Суслову»[319].
Шелест оставался верен себе до конца. Суслов же понял, что дальше во главе Украины оставлять Шелеста было просто опасно. Но в этом ещё предстояло убедить Брежнева. Искушённый в аппаратных интригах, Суслов не стал действовать напролом. Он предпочёл другие методы, помня о том, что капля камень точит.
Первые подвижки случились осенью 1969 года. Выслушав очередной доклад Шелеста 3 ноября, Брежнев вдруг заговорил о поступавших в Москву жалобах: «<Он> передо мной поставил вопросы о якобы существующих фактах национализма в республике, что по этому вопросу якобы много поступает писем в ЦК КПСС. И из разговоров я понял, что главный «национальный» вопрос – это языковой вопрос. Брежнев мне задал вопрос, почему наш Политиздат и издательство «Молодь» издают литературу не на русском языке. Я ответил: «Да потому, что есть украинский язык, и на нём разговаривают 75–80 % населения республики»[320].
Шелест сильно приврал, и Брежнев наверняка это знал, но вновь ограничился только внушением. А что толку было от всех этих внушений? Чувствуя свою безнаказанность, Шелест вскоре выпустил за своей подписью книгу «Украина наша советская», которая недвусмысленно поддерживала многие идеи украинских националистов. О разгуле национализма в республике свидетельствовала и почта Кремля. Расскажу об одном письме. Его в начале 1971 года прислал в Москву старый член партии А. Мищенко, который попал на Западную Украину ещё в 1939 году.
Как утверждал ветеран, во Львове появилась организация «Щирых украинцев», объявившая беспощадную войну русскому языку. По его словам, часть местной интеллигенции вынашивала мечту создать самостоятельное правительство для западных областей республики. Он же рассказывал, что львовские власти никуда не допускали русских.
Это письмо попало к Суслову. Он предложил направить на Западную Украину бригаду сотрудников ЦК, с тем чтобы после XXIV партсъезда обсудить на Секретариате ЦК доклад Львовского обкома о политической работе среди населения. Сам же Секретариат состоялся только 28 сентября 1971 года. Он фактически признал разгул национализма в регионе. Но как его остановить, партийные бонзы, судя по всему, не знали.
Как потом выяснилось, на Украине уже давно существовали силы, состоявшие не только из маргиналов, которые разрабатывали планы отделения республики. Этим силам сочувствовало немало лиц, занимавших в Киеве высокие посты. Константин Черненко 26 февраля 1972 года доложил Брежневу: «Тов. Андропов Ю.В. представил и очень просил разослать по Политбюро «Программу украинской националистической партии». Она по размерам большая (142 стр-цы). Я её пока не рассылал, но, наверное, надо разослать, хотя бы членам Политбюро ЦК «особой папкой»[321].
Материалы Андропова вызвали в Кремле шок. Сотрудник Международного отдела ЦК КПСС Анатолий Черняев 22 апреля 1972 года записал в свой дневник:
«Когда я был последний раз у Б.Н. (секретаря ЦК партии по международным делам Пономарёва. – В.О.) в больнице, он мне кое-что порассказал о том знаменитом Политбюро, которое заседало с утра до вечера по национальному вопросу.
Обсуждался доклад Андропова в связи с обнаруженным на Украине документом. Написан он ещё в 1966 г. группой националистов. Суть – против «русификации» и за отделение.
Между тем, как говорил на ПБ Пономарёв, никогда за всю историю Советской власти не было такой «украинизации» Украины. Я, говорит, привёл такой факт – ведь со времён Мануильского и ещё раньше Пятакова и др. первыми секретарями на Украине были не украинцы: Каганович несколько раз, Постышев, Хрущёв и др. Так было до Подгорного.
А теперь – единственное «деловое» и «политическое» качество при подборе кадров – является ли украинцем? Если да – значит, уже хороший. Это сказал Щербицкий, который гораздо резче и самокритичнее выступал на ПБ, чем Шелест.
Брежнев: Я, говорит, общаюсь с Петром Ефимовичем (Шелест) по телефону почти каждый день, говорим о колбасе, пшенице, о мелиорации и т. п. вещах. А ведь с 1966 г. ему и ЦК КП Украины известен этот документ, известна деятельность националистов, и ни разу ни одного слова он об этом мне не сказал. Не было для него тут со мной проблемы. Или: когда уже стало всё это известно, поднимаю трубку, спрашиваю у Петра Нилыча (Демичев), что он об этом думает. Он стал заверять, что ничего особенного, разобрались, мол, и т. д. Такова позиция нашего главного идеолога.
Вот так. А вообще-то надо смотреть в корень»[322].
Только после этого Брежнев наконец разрешил Суслову убрать Шелеста из Киева. Но что это дало? Одним кадровым решением искоренить так глубоко пустивший щупальца национализм было невозможно. Тут требовалась целая программа. И не только по борьбе с националистическими уклонами на Украине. Нужна была внятная программа по национальной политике. А кто её мог разработать? Напомню: центральный партаппарат тогда даже не имел подразделения, заточенного на решение национальных проблем.
Понятно, что Суслов отслеживал ситуацию не только на Украине. В других регионах тоже всё складывалось непросто. Суслов регулярно получал сводки от разных структур о вспышках национализма то в Прибалтике, то в Закавказье, то в Средней Азии. Также оставалось множество нерешённых проблем, связанных с крымскими татарами, турками-месхетинцами и другими народами.
К слову, о каких-то вещах Суслов узнавал не только из справок КГБ и местных парторганов. В январе 1971 года он прочитал в журнале «Наш современник» статью 33‐летнего иркутского писателя Вячеслава Шугаева «Тунгусский берег». Сибиряк рассказывал о трудном положении, в котором оказались ербогаченские эвенки. Суслова материал озадачил, и 12 февраля 1971 года он коснулся журнальной публикации на заседании Секретариата ЦК. В результате Капитонову, Кулакову, Соломенцеву поручили «подготовить проект постановления по данному вопросу. Указать в нём, в каком направлении следует нам вести подготовку этого вопроса. Следовало бы принять меры по оказанию помощи северным районам»[323].
Прозвучавшее на заседании Секретариата ЦК КПСС предложение Суслова было воспринято как указание к действию. К анализу проблем малочисленных народов Севера немедленно приступили заместитель заведующего отделом оргпартработы ЦК Е. Разумов, заместитель председателя Совета Министров России В. Демченко, шесть министров РСФСР, председатель Роспотребсоюза М. Денисов и начальник Главка охотничьего хозяйства и заповедников Н. Елисеев. Эта группа уже через неделю представила трём названным Сусловым деятелям подробную справку. Но большая часть этой справки заняли перечисления успехов. И лишь в конце справки через запятую были указаны недостатки. В частности, сообщалось о недостаточной работе органов власти по завершению перевода народов Севера на оседлый образ жизни. В итоге Секретариат ЦК через три недели поручил Совету Министров РСФСР и Госплану РСФСР «изучить назревшие проблемы дальнейшего всестороннего развития экономики районов Севера»[324].
Что тут можно сказать? Конечно, спасибо товарищу Суслову, что он прочитал в «Нашем современнике» статью Шугаева и обратил внимание на эвенков. После этого центральные и местные власти, это сущая правда, наконец кое-что сделали для народов Севера полезного. Но всё ли они решили? Нет. А почему? Не хватило денег? Не только. Люди, разбиравшиеся по указанию Суслова с проблемами эвенков и других народов Севера, не выясняли главного – что же мешало развитию малочисленных этносов. Им оказалось неведомо, что часть потомственных тундровиков вовсе не стремилась к оседлому образу жизни. Эвенки и другие народы Севера были заинтересованы не в получении квартир на центральных усадьбах совхозов, а в закреплении за ними территорий традиционного природопользования. Они на тот момент ещё не утратили надежд на изучение родных языков. Но это было немыслимо без сохранения оленеводства и других дедовских отраслей. Власть же продолжала навязывать им стандартные школьные программы. И получалось так, что дети эвенков не понимали материнскую речь и родной язык изучали в школах с нуля – как иностранный.
Знал ли всё это Суслов? Похоже, нет. Об этих нюансах никто из аппарата ему не доложил. Получалось, что все благие пожелания повисали в воздухе, а жизнь народов Севера продолжала ухудшаться.
Другое дело, что северные этносы в силу их малочисленности никак не могли нарушить сложившийся в стране баланс сил. Ну да, находились среди них недовольные. Но что они по большому счёту могли? Организовать массовый протест? Поднять бунт? Не смешите…
Много разных неприятностей следовало ожидать в других регионах. К примеру, периодически нехорошие сигналы поступали в Москву из Закавказья. Вот где могло рвануть так рвануть! А понимал ли это хоть кто-то в Кремле? Разбирался ли там хоть кто-то в сложнейших азербайджано-армянских отношениях?
Не будем углубляться в древние века, остановимся на событиях второй половины 60‐х – начала 70‐х годов прошлого столетия. 24 апреля 1965 года в Ереване состоялся многолюдный митинг. Люди просили Москву помочь решить проблему Карабаха. (За это ещё в 1945–1946 годах ратовал тогдашний руководитель Армении Арутюнов, вроде бы находя понимание у Маленкова. По одной из версий, в ответ Берия и руководитель Азербайджана Багиров предложили отдать Азербайджану Дагестан, а Сочи включить в Грузию.)
Спустя год Кремль получил письмо от армянской интеллигенции, в котором ставился вопрос о передаче Нахичеванской АССР и Нагорно-Карабахской автономной области из Азербайджана в состав Армении. Среди подписавших обращение был великий художник Сарьян. 9 августа 1966 года Секретариат ЦК КПСС направил это письмо в Баку и Ереван, поручив руководителям Армении и Азербайджана подготовить и внести в ЦК КПСС предложения по поднятым вопросам. Однако спустя какое-то время Москва это поручение отозвала.