44. Кстати, Тухачевский относился именно к этому «уходящему» типу офицерства – потомственный дворянин, потомственный военный, пришедший в военное училище из кадетского корпуса. Но «духа безграничной преданности» не имел категорически, с детства.
Социальную специфику офицерский корпус изменил к 1917 году резко. «Качественный его уровень» упал: прапорщики запаса и абсолютное большинство офицеров ускоренного производства были по своей сути совсем не военными людьми, а производимые из унтер-офицеров, имея неплохую практическую подготовку и опыт войны, не обладали ни достаточным образованием, ни офицерской идеологией и понятиями. «Однако, поскольку традиции воинского воспитания в военно-учебных заведениях не прерывались, нельзя сказать, чтобы офицерство радикально изменилось по моральному духу и отношению к своим обязанностям»45. Чувство офицерского долга у людей, которые едва ли могли рассчитывать получить офицерские погоны в обычных условиях, стало даже более обостренным, и нежелание с ними расставаться дорого обошлось многим из них после большевистского переворота. При этом, как отмечал Н.Н. Головин, вследствие больших возможностей устроиться в тылу «в состав младших офицеров войсковых частей Действующей армии приходил только тот интеллигент, который устоял от искушения “окопаться в тылу”; таким образом, в среде молодых поколений нашей интеллигенции создавался своего рода социальный отбор наиболее патриотично и действенно настроенного элемента, который и собирался в виде младших офицеров Действующей армии. Но при столь большом количественном росте офицерский корпус не мог не наполниться и массой лиц не просто случайных (таковыми было абсолютное большинство офицеров военного времени), но совершенно чуждых и даже враждебных российской государственности. Если во время беспорядков 1905–1907 годов из 40 тысяч членов офицерского корпуса, спаянного единым воспитанием и идеологией, не нашлось и десятка отщепенцев, примкнувших к бунтовщикам, то в 1917 году среди почти трехсоттысячной офицерской массы оказались, естественно, не только тысячи людей, настроенных весьма нелояльно, но и многие сотни членов революционных партий, ведших соответствующую работу»46.
16 декабря 1917 года были опубликованы декрет «Об уравнении всех военнослужащих в правах», провозглашавший окончательное устранение от власти офицеров и уничтожение самого офицерского корпуса как такового, а также декрет «О выборном начале и организации власти в армии»47. О впечатлении, произведенном этими декретами даже на тех офицеров, которые смирились было уже с новой властью, имеется авторитетное свидетельство наиболее видного из них – М.Д. Бонч-Бруевича: «Человеку, одолевшему хотя бы азы военной науки, казалось ясным, что армия не может существовать без авторитетных командиров, пользующихся нужной властью и несменяемых снизу… генералы и офицеры, да и сам я, несмотря на свой сознательный и добровольный переход на сторону большевиков, были совершенно подавлены… Не проходило и дня без неизбежных эксцессов. Заслуженные кровью погоны, с которыми не хотели расстаться иные боевые офицеры, не раз являлись поводом для солдатских самосудов»48. На это время приходится и наибольшее число самоубийств офицеров (только зарегистрированных случаев после февраля – более 800), не сумевших пережить краха с детства усвоенных идеалов и крушения русской армии.
Характеризуя общие настроения офицеров, полковник-преображенец Д.Д. Зуев вспоминал: «Развал монархии чувствовался офицерством, особенно офицерами военного времени, хотя и подобранными по классовому признаку, но близко связанными с политикой. Личный авторитет Николая был ничтожен, и зимой 1916–1917 гг. Гвардейский корпус втягивался в заговор о дворцовом перевороте. Активно февральской революции офицерство не сопротивлялось, не было ни сил, ни желания»49. Отношение гвардейского офицерства к последующим событиям Зуев также обрисовывал кратко, но весьма определенно. «Октябрь прошел в полку буднично, – вспоминал гвардии полковник, – небольшой борьбой эсеровской и социал-демократической [имеются в виду меньшевики. – Ю.К.] головки Полкового комитета с местными большевиками и принятием резолюции “Поддержки Петроградского гарнизона”. В декабре на выборах Кутепов был смещен в писаря, это был сигнал к “свободе выбора”, масса офицерства в 2–3 недели растаяла. Небольшая группа с Кутеповым прямо на Дон, многие к Родзянко, задержались и в большинстве погибли в Киеве, в ожидании Скоропадского, большинство вернулось “домой” в Петроград. 12 декабря 1917 года в деревне Лука-Мале я последний раз виделся с Кутеповым. Он мне предложил: “Едем на Дон, или, если хочешь, доверши демобилизацию, езжай в Петроград, береги полковое добро и, когда немцы займут город, обереги вдов, жен и всех, кого надо”. Я принял второе и остался до конца января демобилизовывать полк»50. Очевидно, что с Кутеповым имели возможность общаться и руководители Семеновского полка, стоявшего в той же деревне.
11 декабря командиром Семеновского полка большинством голосов был избран полковник Эссен51. 12 декабря начались выборы батальонных командиров, а с 13-го – ротных52. К 16 декабря 1917 года выборная кампания завершилась. 27 декабря 1917 года подписан приказ по военному ведомству о расформировании фронтовых частей, в том числе Семеновского полка, и переводе всех полковых офицеров в Петроград, в гвардии Семеновский резервный полк – в связи с полной и окончательной ликвидацией «боевой», фронтовой части полка53 и декретом советской власти «Социалистическое отечество в опасности», датированным 9(22) февраля 1918 года. Декрет приостанавливал демобилизацию армии ввиду германского наступления. Гвардии Семеновский резервный полк приказом Наркомвоенмора с 10 февраля 1918 года переименовывался в «полк по охране Петрограда» в составе новой Красной армии54.
5 марта 1918 года Тухачевский вступает в РКП(б)55. А месяц спустя становится сотрудником Военного отдела ВЦИК56. Тухачевский начал работать в Военном отделе ВЦИК вскоре после переезда советского правительства в Москву (это произошло 12 марта 1918 года). Именно к этому времени, если судить по воспоминаниям, он принял решение пойти на службу к большевикам. Однако таким расчетам противоречит свидетельство официального документа, «Послужного списка М.Н. Тухачевского» от апреля 1919 года. «По возвращении с фронта, – записано в нем, – был представителем Военного отдела Всероссийского ЦИК 5.4.1918»57.
Верховный главнокомандующий Русской армией генерал Л.Г. Корнилов.
[РГАСПИ]
Из совокупности всех свидетельств, в той или иной мере объясняющих политический выбор гвардии подпоручика Тухачевского, следует, что этот выбор сделан вполне осмысленно, но вряд ли мотивирован вдруг возникшими у дворянина-монархиста увлечением революционным марксизмом и «верой в коммунизм». Все близко знавшие его в то время в один голос утверждают, что он ни в коей мере не был большевиком. Его увлекала перспектива реализации широкомасштабных, «наполеоновских» планов, открывавшихся перед российской революционной армией. Перспектива «коммунистического империализма», как однажды он сам написал, рассуждая о «мировой революции», вносимой на русских революционных штыках в другие страны. Основная смысловая нагрузка в словосочетании «коммунистический империализм» для него приходилась, несомненно, на вторую часть, а «коммунистическое» служило лишь инструментом реализации «империализма», идеологическим инструментом мобилизации масс58.
Уместно, думается, привести свидетельство Л.Л. Сабанеева. Подытоживая свое мнение о личности Тухачевского, он заключал: «…возвращаясь к Тухачевскому, могу сказать, что общее мое впечатление от него было чрезвычайно хорошее; это был человек очень благородный, отважный, культурный, не лишенный чудачеств и склонности к сатире… Он делал много добрых и хороших услуг людям своего круга в тяжелые времена военного коммунизма, выручал из объятий ВЧК многих, но всегда “некоммунистов”. У него был свой план жизни, в котором коммунизм был только поводом и средством временного характера. Но в герои коммунизма его записывать было бы ложью, ему самому противной»59.
Мемориальная доска на здании Сибирского кадетского корпуса в Омске в честь учившегося здесь Л.Г. Корнилова. Фотограф Ю.З. Кантор.
[Архив Ю.З. Кантор]
После приостановки демобилизации и прекращения всех отпусков для всех военнослужащих старой армии в гвардии Семеновском полку, дислоцированном в Петрограде и готовившемся к отправке на «псковский фронт», на 23 февраля 1918 года состояло 95 офицеров60. Около половины командного состава – бывшие офицеры с боевым опытом с 1914 года. Кроме того, большинство бывших прапорщиков из нижних чинов полка находились в его унтер-офицерском составе еще с 1914 года и являлись георгиевскими кавалерами, показавшими не только личную храбрость, но и хорошие командные навыки в боевой обстановке: многим приходилось командовать взводами и даже ротами (при ранении или гибели всех офицеров). Таким образом, командный состав на уровне взвода и роты отличался достаточно высоким качеством. Весьма хороший боевой опыт имели и командиры батальонов (в полку в это время было несколько бывших полковников и достаточно много капитанов из кадровых офицеров, еще довоенного времени, ветеранов со стажем с 1914 года). Поэтому можно считать, что ГСРП и в феврале 1918 года представлял собой воинскую часть с довольно приличным уровнем боеспособности61.
Важную роль в сохранении гвардии Семеновского полка сыграли полковник Р.В. Бржозовский, М.Г. Корнфельд, народный комиссар Н.Н. Крестинский и… председатель Петроградской ЧК М.С. Урицкий. Он оказался главным ответственным лицом, гарантировавшим сохранение и прежнее функционирование гвардии Семеновского полка62. «Когда настал октябрьский переворот, – не скрывая легкого удивления и восхищения, вспоминал капитан Макаров, – полковник Бржозовский умудрился превратить Семеновский полк в “Полк по охране Петрограда”…»