с бою»8.
Помимо привлечения специалистов царской армии и реформирования добровольческих отрядов в постоянные армейские подразделения, Тухачевский занялся укреплением дисциплины. «Никаких аппаратов управления еще не существовало, – вспоминал он. – Боевой состав армии никому не был известен. Сами части, почти все без исключения, жили в эшелонах и вели так называемую “эшелонную войну”. Эти отряды представляли собой единицы чрезвычайно спаянные, с боевыми традициями, несмотря на короткое свое существование, но и начальники, и красноармейцы страдали необычайным эгоцентризмом. Операции или бой они признавали лишь постольку, поскольку участие в них отряда было обеспечено всевозможными удобствами и безопасностью. Ни о какой серьезной дисциплине не было и речи. Эти отряды, вылезая из вагонов, непосредственно и смело вступали в бой, но слабая дисциплина и невыдержанность делали то, что при малейшей неудаче или даже при одном случае эти отряды бросались в эшелоны и сплошной эшелонной “кишкой” удирали иногда по несколько сот верст (например, от Сызрани до Пензы). Ни о какой отчетности или внутреннем порядке не было и речи. Были и такие части (особенно некоторые бронепоезда и бронеотряды), которые нашему командованию приходилось бояться чуть ли не так же, как и противника. Такова была та тяжелая обстановка, в которой пришлось работать весной и летом 1918 года»9.
Один из первых приказов М.Н. Тухачевского на новом посту – об ужесточении дисциплины: «Все обязаны поддерживать связь с начальниками, о всех передвижениях и действиях состава в силе и расположении войск своих и противника обстоятельно доносить. Виновные в неисполнении будут мною безжалостно расстреляны. Солдаты и начальники, кажется, забыли, в каком положении находится республика. Объявляю, что я заставлю исполнять всех свой долг, и не остановлюсь перед расстрелом целых частей поголовно. Приказ прочитать во всех ротах, батареях, сотнях и эскадронах и отрядах. Командарм Тухачевский»10.
В 1-ю армию должны были объединиться части в районе Инза – Сызрань – Симбирск – Самара. Комиссаром стал Валериан Куйбышев (он прибыл на Восточный фронт по решению ЦК РКП(б) для политического укрепления – в составе группы из 200 коммунистов).
Разрозненные отряды сводились в полки, бригады, дивизии. Уже к середине июля Тухачевскому удалось сформировать первые советские регулярные дивизии – Пензенскую, Инзенскую и Симбирскую (все они, особенно Симбирская – вошедшая в советскую историческую литературу как «Железная» под командованием Гая, – прославились на фронтах Гражданской войны своей стойкостью, боеспособностью и жестокостью).
«С момента организации регулярных батальонов и рот в полках начались систематические строевые, тактические и политические ежедневные занятия с красноармейцами», – вспоминает П.А. Шуватов, политический комиссар 2-го батальона 2-го полка Симбирской Железной дивизии. В воспоминаниях В.В. Куйбышева находим: М.Н. Тухачевский «на фоне партизанщины был… представителем нового периода в истории армии. Быть может, поэтому в Первой армии меньше, чем где бы то ни было, сказались отрицательные стороны партизанства»11. Да и в партийной литературе того периода весьма пафосно говорится об успехах: «Организация Первой армии прошла успешно благодаря энергии и организационному таланту молодого военного работника, уже в то время показавшего замечательные задатки пролетарского полководца и стратега, М.Н. Тухачевского»12.
Новая власть культивировала антагонизм между царскими офицерами и одетой в шинели пролетарской массой. В 1918 году он дошел до открытой ненависти и превратился в своего рода бумеранг. «Между солдатом и офицером всегда лежит широкая пропасть. Солдат – мужик, крестьянин или рабочий, черная кость, мозолистая рука. Офицер – барин, чаще всего дворянин, голубая кровь, белоручка. Солдат может бояться офицера, он может уважать его… И все-таки они будут вечно чужие… Они вышли из разных классов»13, – гласила одна из многочисленных пропагандистских листовок. Принудительно мобилизовав в свои ряды царских офицеров, Красная армия усилила ею же порожденную конфронтацию.
Офицеры, пришедшие на службу большевикам, оказались в тяжелейшей морально-нравственной ситуации. Люди их круга, недавние сослуживцы, считали их ренегатами, а мобилизовавшие военспецов им не доверяли. Офицерам не только не давали возможности органично врасти в новую армейскую среду – напротив, создавали условия для их психологической изоляции. Трудно представить, чтобы в этой обстановке Тухачевский чувствовал себя комфортно. Но он сделал выбор и следовал ему без сантиментов, тем более имея щит высокой должности. Понимая, без сомнения, психологическое состояние мобилизуемых и осознавая важность первого впечатления, 4 и 5 июля – в дни начала призыва – Тухачевский лично принимал в губвоенкомате бывших офицеров. «Он сидел в туго перехваченной ремнями гимнастерке со следами погон на плечах, в темно-синих, сильно поношенных брюках, в желтых ботинках с обмотками. Рядом на столе лежали своеобразный головной убор из люфы, имевший формы не то пожарной каски, не то шлема, и коричневые перчатки. Манеры Михаила Николаевича, его вежливость изобличали в нем хорошо воспитанного человека. У него не было ни фанфаронства, ни высокомерия, ни надменности. Держал себя со всеми ровно, но без панибратства, с чувством собственного достоинства»14, – вспоминал один из призванных под красные знамена, приятель Тухачевского еще по пензенской гимназии Н.И. Корицкий, ставший его адъютантом в 1-й армии. Мобилизованные офицеры были приятно удивлены, видя в командарме человека из своей среды. Это, несомненно, явилось важным психологическим фактором.
Воспитанная дворянской средой потребность всегда хорошо выглядеть – одна из основных черт Тухачевского на протяжении всей жизни. (Об этом вспоминали и его сослуживцы-офицеры, и товарищи по плену, и – позже – советское окружение.) Во время Гражданской многие его коллеги, бывшие царские офицеры, служившие в Красной армии, стремились «слиться с фоном», стать своими среди солдат – рабочих и крестьян. Небритые лица, папиросы-самокрутки, нечищеная обувь и – уж конечно – заскорузлые ладони подтверждали статус «своего». Это – не про Тухачевского, не только обладавшего аристократической внешностью, но остававшегося верным дореволюционным привычкам. Так, один из сослуживцев командарма вспоминал, что он «всегда был в воротничке, в белоснежных манжетах и руки имел выхоленные с отточенными ногтями»15.
«Уликами» стали подтянутость и опрятность командарма, его холеные ногти и привычка надевать перчатки, садясь на лошадь, – метки презиравшегося революцией аристократизма. Плюс высокомерие и безапелляционность, подкрепленные неоспоримой успешностью. Все это раздражало, порождало зависть, более того – ненависть. Тухачевский на некоторых сослуживцев производил «впечатление человека бесконечно самовлюбленного, не считающегося ни с чем, чтобы только дойти до своей цели, достигнуть славы и власти, не считаясь с тем, через чьи трупы она его приведет, не заботясь ни о ком, кроме себя»16. Особый отдел не испытывал недостатка в такого рода компромате на Тухачевского. И все же пока компромат ложился в стол – Тухачевскому «было позволено» вести себя именно так. «Классово чуждые» вольности он с лихвой компенсировал военно-революционными услугами режиму.
16 июля Тухачевский прибыл в Пензу для организации мобилизационной работы. «Проведенная в Пензенской губернии мобилизация дала Красной Армии 1 065 офицеров разных родов войск. Из них 465 человек отправились в 1-ю армию, 510 – в Пензенскую пехотную дивизию. 14 августа в результате дополнительной мобилизации в Красную Армию было призвано 588 офицеров-артиллеристов и военных инженеров»17. Примерно такие же цифры наблюдались и в других регионах. (Параллельно на территории Восточного фронта повсеместно проводилась и всеобщая мобилизация. Так, 31 июля Тухачевский опубликовал в пензенской газете «Молот» приказ о призыве артиллеристов и кавалеристов, служивших в царской армии.)
Позже, 11 февраля 1919 года, командарм, назначенный помощником командующего Южным фронтом, писал Варейкису, оценивая совместную работу: «Правда, нам не удалось отстоять в июле Симбирск, но за это короткое время Вы дали возможность заложить фундамент 1-й армии, которая благодаря этому через полтора месяца выросла в стройное здание, и отвоевать себе блестяще Симбирск. То, на что мы решились в начале июля, т. е. использование бывших офицеров и общая мобилизация, то же самое было проведено центром лишь в ноябре»18. К концу 1918 года симбирский опыт распространили на всю армию Советской России.
Первый декрет о призыве офицеров, военных врачей и военных чиновников издан 29 июля 1918 года. К 1920 году среди командного состава РККА бывшие царские офицеры составляли 92,3 % командующих фронтами, 100 % начальников штабов фронтов, 91,3 % командующих армиями, 97,4 % начальников штабов армий, 88,9 % начальников дивизий и 97 % начальников штабов дивизий19. В рядах Красной армии числилось 526 офицеров царского Генштаба, из них 160 – бывшие генералы20. Всего же с 12 июля 1918 года по 15 августа 1920-го, по сведениям Мобилизационного управления Всеросглавштаба, призвано 48 с половиной тысяч бывших офицеров, более 10 тысяч военных чиновников, почти 14 тысяч военврачей.
В советской историографии (за немногими исключениями) роль бывших царских офицеров в РККА принято было всячески принижать, чтобы не возникло противоречия утверждениям о «ведущей роли партии», «красных командирах – выходцах из народа» и т. п. идеологическим постулатам. Эта коммунистическая «стерилизация» военно-политической истории тем более абсурдна, что предполагает цензурирование даже Ленина, признававшего необходимость привлечения офицерства: «Если бы мы не взяли их на службу и не заставили служить нам, мы не могли бы создать армию… И только при помощи их Красная Армия смогла одержать те победы, которые она одержала… Без них Красной Армии не было бы… Когда без них пробовали создать Красную Армию, то получалась партизанщина, разброд, получал