Отсюда, теперь мне становится ясным, что это шпион не 27 г., а это шпион, присланный немцами сюда к нам, чтобы участвовать не в революции, а в шпионаже за нами. Сейчас это становится понятно.
Уборевич тоже из плена пришел.
…Дальше, Тухачевский. Командовал последнее время Ленинградским ВО, перед назначением зам. наркома. Все знали, что округ провалил. Так сложились обстоятельства, что надо было его назначить. Сами выдвигали, примиренчески относились к этим людям, которых видно было с начала до конца, что они враги»57.
Наслушавшись эскапад Буденного на заседании Военного совета, Дыбенко попытался использовать предложенный им ход о пребывании в плену как «начале шпионской деятельности» на заседании Специального судебного присутствия:
«т. Дыбенко: Вы когда-либо считали себя членом нашей партии?
Тухачевский: Да.
т. Дыбенко: Вы преследовали поражение нашей армии; в 1921 году вы вызывали диверсанта Путна, чтобы усилить восстание под Кронштадтом… в 1918 году, как вы говорите, приехали в Россию, бежав из плена. Мне кажется, что вы не бежали из плена, а приехали как немецкий шпион».
Кажется, в ответе Тухачевского сквозит ирония:
«Я убежал из Германии до Октябрьской революции, поэтому такую задачу – как разложение советской армии, я получить не мог»58.
И Дыбенко взрывается:
«Вы сами пишете в своих показаниях, что вы с 1925 года вели шпионскую работу в пользу Польши и Германии. О шпионской деятельности было известно вашему руководящему центру – Уборевичу, который пригласил вас в Париже зайти на могилу Наполеона, и известно было Якиру. Считаете ли вы, что Якир являлся не только вредителем, но и прямым шпионом, связанным с немецким генеральным штабом?
Тухачевский: Да, каждый член центра несет такую ответственность.
т. Дыбенко: Что значит – несет ответственность?
Тухачевский: Является шпионом.
Член суда Дыбенко: Подсудимый Тухачевский, как Вы можете сочетать эту измену, предательство и шпионаж с 1929 г. с тем, что Вы носили партийный билет? И как вы могли ответить положительно на мой вопрос, считали ли Вы себя членом партии?
Подсудимый Тухачевский: Я повторяю, что эта работа началась с Уборевичем и Якиром не с 1929 года, а значительно позже – с 1932 года. Конечно, здесь есть раздвоение: с одной стороны, у меня была горячая любовь к Красной Армии, горячая любовь к отечеству, которое с гражданской войны я защищал, но, вместе с тем, логика борьбы затянула меня в эти глубочайшие преступления, в которых я признаю себя виновным.
Член суда Дыбенко: Как можно сочетать горячую любовь к родине с изменой и предательством?»59
В реплике Тухачевского – приглушенная вспышка гнева:
«Повторяю, что логика борьбы, когда становишься на неправильный путь, ведет к предательству и измене»60.
Их судили по законам, отменившим даже декоративные штрихи правосудия и подлинного расследования. 1 декабря 1934 года, в день убийства С.М. Кирова, ЦИК СССР принял постановление «О внесении изменений в действующие уголовно-процессуальные кодексы союзных республик», которое ввело особый порядок расследования и рассмотрения уголовных дел «о террористических актах против работников Советской власти». Процессуальные гарантии для обвинявшихся по делам этой категории были практически сведены на нет: срок следствия, несмотря на очевидную сложность подобных дел и суровость возможного наказания, устанавливался в пределах не более 10 дней; обвинительное заключение вручалось обвиняемому за одни сутки до рассмотрения дела в суде; дело рассматривалось без участия сторон. Кассационное обжалование приговоров и подача ходатайства о помиловании не допускались; приговор к высшей мере наказания приводился в исполнение немедленно. В 1937 году по аналогичным параметрам рассматривались дела о контрреволюционном вредительстве и диверсиях. И отменены постановления от 1 декабря 1934 года и от 17 сентября 1937 года были только в апреле 1965 года61.
Сообщив 3 июня Высшему военному совету, что по военной линии уже арестовано 300–400 человек, Сталин поверг в шок своих клевретов: дело о военном заговоре все-таки «прошляпили, мало кого мы сами открыли из военных»62. Он заявил, что «наша разведка по военной линии плоха, слаба, она засорена шпионажем, что внутри чекистской разведки у нас нашлась целая группа, работавшая на Германию, на Японию, на Польшу»63. Вождь выразил недовольство отсутствием разоблачающих сигналов с мест и потребовал таких сигналов: «Если будет правда хотя бы на 5 %, то и это хлеб»64. И активисты запели хором:
«Алкснис [зам. наркома обороны, член Военного совета. – Ю.К.]: Товарищи, размеры контрреволюционного военно-политического заговора в Наркомате Обороны и в Красной Армии, по-моему, превзошли размеры других наркоматов, по крайней мере, по количеству ответственных людей, участвующих в этом заговоре. Тов. Сталин в своем выступлении со всей полнотой и честностью сказал о причинах и предпосылках того, как и почему могло случиться, что этот заговор не был вскрыт в зародыше, что этот заговор не был вскрыт и разоблачен политработниками и командирами-большевиками нашей Р.К.К.А. Некоторые товарищи до выступления т. Сталина с этой трибуны пытались объяснить длительное существование этой контрреволюционной группировки тем, что они ловко замаскировались и, следовательно, не было достаточно сигналов для того, чтобы вскрыть и разоблачить эту группировку. Я думаю, что это не так. Если со всей прямотой говорить, то сигналы были, и довольно много было сигналов. Однако мы этим признакам, явлениям, сигналам из-за потери остроты своего политического чутья не придавали достаточного значения и не пытались раскрыть существо дела.
Я остановлюсь на конкретных примерах. Я… прямо заявляю, я знал, что существует группировка Тухачевского, видел это, чувствовал ее. Видел, что если эта группировка какие-нибудь организационные мероприятия проводит, если Тухачевский что-нибудь сказал, то из Белоруссии и с Украины сразу выдвигают те же самые мероприятия, и попытайся тогда противодействовать, по шее получишь… Но вот чего я не предполагал, это то, что это политическая группировка, что эта группировка имеет определенные политические цели…
Буденный: Не политическая, а шпионская группировка.
Алкснис: Да, именно шпионская65.
[…]
Алкснис: Почему не предполагал? Не было классового чутья, не мог раскусить. Разве не было известно, что собираются по квартирам, пьянствуют, это все было известно. Я во всяком случае об этом знал. Я к этому не примыкал. Я прямо заявляю, Тухачевский пытался меня несколько раз пригласить к себе на квартиру. Я не ходил. И недавно, когда был парад на Красной площади, Тухачевский стукает меня по плечу и говорит: тут холодно, зайдем на квартиру, закусим. Я не хотел, сказал, что мне некогда… Я к этой группировке никогда не примыкал.
…Тут я не хочу сказать, что Воздушный Флот в этом отношении огражден… Пока в Воздушном Флоте мало вскрыто.
Блюхер: Это потому, что мало копаетесь.
Алкснис: Совершенно верно.
Блюхер: Успокоение еще продолжается.
Алкснис: Нет, успокоения нет. Я как раз заявляю, не может быть, чтобы в Воздушный Флот не пытались проникнуть. Не может этого быть. Я думаю, что и в Центральном аппарате, и в округах есть в В. Ф. люди, которые еще не вскрыты и которых надо будет вскрыть и взять.
Голос из зала: А ты не жди, пока Ежов возьмется…
Алкснис:…Я не сомневаюсь, что и на Украине, и в Белоруссии есть такие люди, которых нужно взять. Я не хочу здесь сообщать фамилии, но есть список людей, которые являются очень близкими людьми Уборевича. И у Якира имеются такие люди»66.
Многих вскоре тоже репрессировали – как «маскировавшихся пособников» Тухачевского. Никто не узнает, что чувствовали Блюхер, Алкснис, Егоров и другие, оказавшиеся несколько месяцев спустя на месте тех, кого они с таким пристрастием допрашивали и кому подписывали смертные приговоры. Блюхер умрет во время следствия, Егорова, Алксниса и Дыбенко расстреляют.
«Дело военных» близилось к развязке.
4 июня 1937 года:
«Ворошилов: Самое скверное, самое тяжелое из всего того, что здесь говорили, и самое скверное, самое тяжелое из всего того, что здесь имеет место, это то, что мы сами, в первую очередь я, расставляли этих людей, сами назначали, сами перемещали.
Я лично объяснял себе, весь этот процесс формирования подлых преступных элементов, бывших в составе начальствующего состава, произошел потому, что мы, будучи не только ослепленными успехами, не только людьми, у которых постепенно изо дня в день притуплялось политическое чутье, забыли работу над собой и над подчиненными нам людьми, как коммунисты.
…Ворошилов: Относительно Тухачевского. Тухачевского я политически высоко не ценил, не считал его большевиком, считал барчонком и т. д. Но я считал его знатоком военного дела, любящим и болеющим за военное дело…
Я видел, что этот человек – пьянчужка, морально разложившийся до последней степени субъект, но политически служит нам верой и правдой. Я был еще тогда таким идиотом, что не сделал из этого других выводов и о нем не подумал, что моральное разложение здесь уже переросло в политическую измену и предательство…»67
Делать выводы – в этом товарищ Ворошилов не силен еще с Гражданской, тем и защищен от сталинских подозрений. Отсутствие этой способности спасло ему жизнь. Не умеющий делать выводы не склонен к размышлениям, а значит – не опасен. Сталин умел это ценить.
«Сталин: Я… собрал бы высший состав и им подробно доложил. А потом тоже я, в моем присутствии, собрал бы командный состав пониже… чтобы они поняли, что враг затесался в нашу армию, он хотел подорвать нашу мощь, что это наемные люди наших врагов японцев и немцев. Мы очищаем нашу армию от них… Это даст возможность и изучить людей»68. Ворошилов ловит «пожелание» на лету. Еще идет следствие, а в приказе уже звучит приговор – он, конечно, уже существует, но еще не объявлен: