Михаил Юрьевич не достиг еще тех лет, той гармонии и совершенства, когда, весь поднимаясь в область мысли, гениальный человек реет, как горный орел над землей, все видя, все замечая своим проницательным оком. Для него не наступила еще та пора, когда творчество, охватив все существо, уносит человека над обыденной жизнью. Юноша еще должен был знакомиться с этой жизнью для уразумения, для совершенствования самого себя и обогащения в себе творческого материала. Он много читал, учился, мысленно беседовал с умами великих людей в их сочинениях. Между трудом ознакомления с ними и с жизнью окружающей проходил его досуг. Отрываясь от мира идей и входя в жизнь общества или товарищей, он не находил между ними ничего общего. Разница между жизнью идей и действительностью была так велика, что не могла не вызывать в нем горькой насмешки, и с разочарованных уст его невольно срывались слова, задевавшие ничтожное самолюбие людей вполне собою довольных.
Чем моложе и, следовательно, несдержаннее был Лермонтов, тем более ощущалась рознь между ним и большинством современников, тем более ненавидели его с ним сталкивающиеся шаблонные люди. С годами это сгладилось бы настолько, насколько поэт, пришедший в гармонию с собой, реже бы спускался с высот своей идейной жизни, менее бы сталкивался с ними. Глядя на него издалека, сквозь призму произведений его гениальной фантазии и жизненного понимания, не сталкиваясь с ним близко, все мелкое и заурядное отнеслось бы к нему без чувства личной досады и уязвленного самолюбия.
Лермонтов начинал это понимать, он начинал сознавать, что ему надо жить исключительно для того, на что он был призван, что ему не следовало более вращаться в сферах обыденной, им уже познанной жизни; но с одной стороны, его не выпускали из нее, его злобно и насильно приковывали к среде, в которую его забросила судьба, с другой, сам он, повторяю, не успел еще установить вполне гармонию своего внутреннего существа.
Роковое совершилось!.. Он пал под гнетом обыденной силы, ополчившейся на него, пал от руки обыденного человека, воплощавшего собой ничтожество времени, со всеми его бледными качествами и жалкими недостатками. Тленное истлело, но высоко и все выше поднимается нетленное им созданное, и русская нация, и нации иноземные воздают справедливость хоть юному еще, но бессмертному гению.
Юрьев-Ливонский
Май 1891 г.
Послесловие
Желая дать по возможности полную биографию М. Ю. Лермонтова, я собирал материал для нее начиная с 1879 года. Я мог, однако, заниматься только урывками. Тщательно следя за малейшим извещением или намеком о каких-либо письменных материалах или лицах, могущих дать сведения о поэте, я не только вступил в обширную переписку, но и совершил множество поездок. Материал оказался рассеянным от берегов Волги до Западной Европы, от Петербурга до Кавказа. Иногда поиски были бесплодны, иногда увенчивались неожиданным успехом. История разыскивания материалов этих представляет много любопытного и поучительного, и полагаю со временем описать испытанное мною. Случалось, что клочок рукописи, найденный мной в Штутгарте, пополнял и объяснял, что случайно уцелело в пределах России.
Труда своего я не пожалел; о достоинстве биографии судить читателю. Я постарался проследить жизнь поэта шаг за шагом, касаясь творчества его в связи с ней.
Необходимо было бы написать еще и подробное критико-литературное изыскание о нем. Тогда образ Лермонтова, как человека и писателя, еще яснее вырезался бы из тумана различных мнений и суждений русских и европейских критиков. Каждый великий поэт и писатель является продуктом не только жизни, но и литературных толков, родных и чужеземных. Касаться толков этих в своей книге я мог лишь слегка и намеками; это требует особого изучения и особого труда.
Что касается внешней стороны издания, то трудность редактирования его значительно увеличивалась тем, что печатание происходило в Москве. Корректура и объяснения письменным путем весьма затруднительны и подают повод к недоразумениям, отражающимся на издании. К довершению бед в начале июня пожар в типографии истребил часть уже отпечатанных томов (рукописи сгорело немного). Пришлось некоторые части и отдельные листы набирать снова. Спешность работы повлекла за собою некоторые недосмотры, которые приходится исправлять только в главных чертах, прилагая к изданию перечень важнейших опечаток.
20 июня 1891 г.
Приложения
Портреты Лермонтова
Портреты бабушки, матери поэта и самого его в детстве сделаны с фотографий, снятых с оригиналов, писанных масляной краской художником из крепостных людей. Они доставлены мне через посредство г. Журавлева, управляющего Тарханами. Оригиналы находятся в самарском имении Столыпиных между родовыми портретами. В Лермонтовском музее хранятся точные снимки. Сами портреты, о коих идет речь, были мною впервые помещены в «Живописном Обозрении» 1884 г., № 39, при статье моей Ребенок Лермонтов и бабушка его Арсеньева. – Тем же путем получил я портрет Михаила Юрьевича студентом, т. е. около 1832 года. Далее прилагается[416] нами портрет весьма любопытный, сделанный на Кавказе в 1837 году самим поэтом акварелью [см. гл. XIV, стр. 323]. Этот портрет очень схож, но поражал знавших Лермонтова лично необыкновенной прической и длинными волосами. А. А. Краевскому я показывал его во время посещения с ним Лермонтовского музея. «Похож! – сказал он. – Но волос Лермонтов так не носил, и в то время офицеры так носить волос не смели; впрочем, на Кавказе они себе позволяли отступления от формы, и Михаил Юрьевич ходил там охотно в расстегнутом сюртуке без эполет и с отогнутым воротником. Он имел короткую шею, и стоячий воротник был ему неприятен. В этом отношении портрет Горбунова, прилагавшийся к прежним изданиям, где поэт в сюртуке без эполет и с отогнутым воротником, да с шашкой через плечо, очень характерный. Он даже был похож, но его у меня взяли, испортили, и затем лицо было реставрировано, после чего глаза и лоб остались схожими, а нос стал каким-то армянским, какого у Лермонтова не было. Этот портрет, одно время самый распространенный, не передает черт Михаила Юрьевича. Он очень походил на мать свою, и если, – сказал Краевский, указывая на ее портрет, – вы к этому лицу приделаете усы, измените прическу да накинете гусарский ментик – так вот вам Лермонтов».
Желая приложить к изданию портрет поэта, рисованный самим им – заметим, что им пользовался и г. Опекушин при моделировке памятника для Пятигорска – в возможно хорошем выполнении, оригинал был отправлен в Лейпциг к известному Брокгаузу, где и гравирован на стали. Издатель не пожалел средств, но, как каждый может убедиться, портрет хоть и хорошо выполнен, но не похож и, по моему мнению, выражение лица немецкое. Это немец-офицер в бурке пушистой и расчесанной, каких на Кавказе я не видал. Поэтому решено было обратиться в Москве к Д. Н. Рыжову, который вырезал портрет этот, как и прочие, на дереве. Я признаю эту работу и сходство в особенности вполне удовлетворительными. Впрочем, читатель может убедиться в этом сам из сравнения. – Далее прилагается портрет поэта из коллекции князя Меньшикова, работы Клиндера. Это тот портрет, что приложен ко всем изданиям г. Глазунова. Его относят к 1838 году – не вернее ли отнести к концу 1839 года? – Затем профильный портрет 1840 года [см. биографию, гл. XVII, стр. 383] с рисунка барона Палена, сделанного на Кавказе.
Факсимиле подписей М. Ю. Лермонтова
Приложение I[417]
а) О принятии в студенты Михайла Лермантова
(Дело за № 43-м, 1830 года, на 6 листах)
Стр. 1
В Правление Императорского Московского Университета
От пансионера Университетского Благородного Пансиона Михаила Лермантова
Родом я из дворян, сын капитана Юрия Петровича Лермантова; имею от роду 16 лет; обучался в Университетском Благородном Пансионе разным языкам и наукам в старшем отделении высшего класса; ныне же желаю продолжать учение в императорском университете, почему Правление оного покорнейше прошу, включив меня в число своекоштных студентов Нравственно-Политического Отделения, допустить к слушанию профессорских лекций. Свидетельства о роде и учении моем при сем прилагаю. К сему прошению Михаил Лермантов руку приложил.
Слуш. 21 августа
1830 года
Стр. 2
из Благородного Пансиона ИМПЕРАТОРСКОГО Московского Университета пансионеру Михаилу Лермантову в том, что он в 1828 году быв принят в Пансион, обучался в старшем отделении высшего класса разным языкам, искусствам и преподаваемым в оном нравственным, математическим и словесным наукам, с отличным прилежанием, с похвальным поведением и с весьма хорошими успехами; ныне же по прошению его от Пансиона с сим уволен.
Дано в Москве за подписанием директора оного Пансиона, статского советника и кавалера, с приложением пансионской печати.
Апреля 16 дня
1830 года.
Печать
Московского Университетского
Благородного Пансиона. Петр Курбатов.
Стр. 3 и 4
из Московской Духовной Консистории вдове гвардии поручице Елизавете Алексеевой Арсеньевой в том, что вы, Арсеньева, просили дать вам свидетельство о рождении и крещении внука вашего родного, капитана Юрия Петровича Лермантова сына Михаила, прижитого им от законного брака, для отдачи его к наукам и воспитанию в казенные заведения, а потом и в службу, где принят быть может, объявя, что родился он в Москве, в приходе церкви Трех Святителей, что у Красных ворот, 1814 года октября 2 дня. По справке в Консистории оказалось, в метрических упоминаемой Трех-Святительской, что у Красных ворот, церкви тысяча восемьсот четырнадцатого года книгах написано так: «Октября 2-го в доме господина покойного генерал-майора и кавалера Федора Николаевича Толя у живущего капитана Юрия Петровича Лермантова родился сын Михаил. Молитвовал протоиерей Николай Петров, с дьячком Яковым Федоровым, крещен того же октября 11 дня, воспреемником был господин колежский асессор Васильев-Хотниницов, воспреемницею была вдовствующая госпожа гвардии поручица Елизавета Алексеевна Арсеньева, оное крещение исправляли протоиерей Николай Петров, дьякон Петр Федоров, дьячек Яков Федоров, пономарь Алексей Никифоров. Почему Московскою Духовною Консисториею определено вам вдове гвардии поручице Арсеньевой с прописанием явствующей справки дать (и дано) сие свидетельство для прописанной надобности: октября 25 дня 1827 года.