На подлинном подписали: Николо-Лесновский протоиерей Иоанн Иоаннов, секретарь Савва Смиренов, повытчик Александр Лисицын.
С подлинным верно: колежский регистратор Борисов.
Подлинное свидетельство получил обратно студент Михаил Лермантов.
У сего свидетельства Его Императорского ВеличестваМосковской Духовной Консистории печать.
Стр. 5
1 сентября 1830 г.
В Правление Императорского Московского Университета
От ординарных профессоров Снегирева, Ивашковского, экстра-ординарного Победоносцева, адъюнктов: Погодина, Кацаурова, лекторов: Кистера и Декампа.
По назначению господина ректора Университета, мы испытывали Михаила Лермантова, сына капитана Юрия Лермантова, в языках и науках, требуемых от вступающего в университет в звание студента, и нашли его способным к слушанию профессорских лекций в сем звании. О чем и имеем честь донести правлению Университета.
Семен Ивашковский.
Иван Снегирев.
Петр Победоносцев.
Михаил Погодин.
Николай Кацауров.
Федор Кистер.
Amédée Decampe.
Августа „“ дня 1830 года.
Слуш. 1 сентября. Журнал под № 46.
Стр. 6
В Правление Императорского Московского Университета.
От своекоштного студента Михаила Лермантова.
В прошлом 1830 году, при вступлении моем в Университет, представлено было мною свидетельство о рождении и крещении, в коем я ныне имею нужду; почему и покорнейше прошу Правление Университета оное свидетельство мне возвратить. Императорского Московского Университета своекоштный студент Михаил Лермантов.
Апреля „“ дня 1832 года.
(Порешено было свидетельство о рождении выдать, сняв с него копию).
Слуш. апреля 22
б) Об увольнении из университета Михаила Лермантова.
№ 48-й 2 июня 1832 года.
В Правление Императорского Московского Университета.
От своекоштного студента Михаила Лермантова.
Прошлого 1830 года, в августе месяце принят я был в сей Университет по экзамену студентов и слушал лекции по словесному отделению. Ныне же по домашним обстоятельствам более продолжать учения в здешнем Университете не могу и потому правление Императорского Московского Университета покорнейше прошу, уволив меня из оного, снабдить надлежащим свидетельством, для перевода в Императорский Санкт-петербургский Университет.
К сему прошению Михаил Лермантов руку приложил[418].
Июня 1-го дня 1832 года
(На оборотной стороне помечено):
Приказали означенного студента Лермантова, уволив из Университета, снабдить надлежащим о учении его свидетельством.
Верно: Тит. Сов. Щеглов.
Слуш. июня 6.
По указу ЕГО ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА, из Правления Императорского Московского Университета своекоштному студенту Михаилу Лермантову, сыну капитана Юрия Лермантова, в том, что он, в прошлом 1828 году был принят в бывший Университетский Благородный Пансион, обучался в старшем отделении высшего класса разным наукам, искусствам и преподаваемым в оном нравственным, математическим и словесным наукам с отличным прилежанием, с похвальным поведением и с весьма хорошими успехами, а 1830 года, сентября 1-го дня, принят в сей Университет по экзамену студентом и слушал лекции по словесному отделению, ныне же по прошению его от Университета сим уволен; и как он Лермантов полного курса учения не окончил, то и не распространяется на него сила Указа 1809 года, августа 6-го дня и 20-го сентября предварительных правил Народного Просвещения. Дано в Москве июня 18-го дня 1832 года. Подлинное подписано: Ректор Двигубский, непременный заседатель Иван Давыдов, декан Михаил Каченовский, секретарь Щеглов (?).
(Тут же рукой Лермонтова написано):
Подлинный аттестат получил своекоштный студент
Михаил Лермантов.
У сего свидетельства Его Императорского Величества Московского Университета печать.
Приложение II
(К стр. 214).
«Милый любезный друг Мишенька, – пишет она, – конечно, мне грустно, что долго тебя не вижу, но, видя из письма твоего привязанность твою ко мне, я плакала от благодарности к Богу. После двадцати пяти лет страдания любовию своею и хорошим поведением ты заживляешь раны моего сердца. Что делать, Богу так угодно, но Бог смилосердится надо мною, и тебя отпустят. Меня беспокоит, что ты без денег. Я с десятого сентября всякий час тебя ждала, а 12 октября получила письмо твое, что тебя не отпускают. Целую неделю надо было почты ждать. Посылаю теперь тебе, мой милый друг, тысячу четыреста рублей ассигнациями, да писала к Афанасию[420], чтоб он тебе послал две тысячи рублей. Надеюсь на милость Божию, что нынешний год порядочный доход получим, но теперь еще никаких цен на хлеб нет и задаром жалко продавать. Невестка Марья Александровна была у меня и сама предложила написать к Афанасию, и ты верно через неделю получишь от него 2 тысячи; еще теперь мы не устроились. Я в Москве была нездорова, оттого долго так и прожила, долго ехала, слаба еще была и домой приехала 25 июля, а тебя моего друга ждала в сентябре, и до смерти мне грустно, что ты нуждаешься в деньгах; буду посылать всякие три месяца по 2,500 рублей, а всякий месяц уже слишком помалу, а, может, иной месяц мундир надо сшить. Я долго тебе не писала, мой друг, всякий час ждала тебя, но не беспокойся обо мне: я здорова. Береги свое здоровье, мой милый. Ты здоров, весел и хорошо себя ведешь. Я счастлива истинно, мой друг, забываю все горести и со слезами благодарю Бога, что он на старости послал в тебе мне утешение. Лошадей тройку тебе купила, и говорят как птицы летят; они одной породы с буланой и цвет одинаков, только черный ремень на спине и черные гривы; забыла, как их называют. Домашних лошадей всех шесть, выбирай любых: пара темногнедых, пара светлогнедых и пара серых, но здесь никто не умеет выезжать лошадей; у Матюшки силы нет, Никанорка объезжает купленных лошадей, но боюсь, что нехорошо их приездит. Лучше, думаю, тебе Митьку кучера взять можно до Москвы в седейки (?), его отправить дня за четыре до твоего отъезда. Ежели ты своих вятских продашь – и сундучок с мундирами, и с бельем с ним можно отправить; впрочем, как ты сам лучше придумаешь: тебе уже 21 год. Катерина Аркадьевна переезжает в Москву, то в Средниково тебе не нужно заезжать, да ты после тех ни разу не писал к Афанасию Алексеевичу; чрез письма родство и дружба сохраняются; он друг был твоей матери и любил тебя, как родного племянника, да к Марье Акимовне и Павлу Петровичу[421] хоть бы в моем письме приписал два слова. Стихи твои, мой друг, читала, бесподобны, а всего лучше меня утешило, что тут нет нынешней модной неистовой любви. И невестка сказывала, что Афанасию очень понравились стихи твои, и очень их хвалил, да как ты не пишешь какую ты пьесу сочинил комедию или трагедию?[422] Все [ко всему], что до тебя касается, я неравнодушна; уведомь обо всем (?), коли можно, и пришли через почту. Стихи твои я больше десяти раз читала. Скажи Андрею[423], что он так давно к жене не писал; она с ума сходит, все плачет, думает, что он болен. Achetez quelque chose pour Дарья[424], elle me sert avec beaucoup d’attachement. Очень благодарна Екатерине Александровне, что она обо мне помнит, но мое присутствие здесь необходимо. Степан очень прилежно смотрит, но все как я прикажу – то выходит лучше. Девки, молодые вдовы замуж не шли – беспутничали. Я кого уговариваю, кого на работу посылаю и от 16 больших девок 4 только осталось, и вдовы все вышли, иную подкупили, и все пришло в прежний порядок. Как Бог даст милость свою и тебя отпустят, то хотя Тарханы и Пензенской губернии, но на Пензу ехать слишком 200 верст крюку. Из Москвы нужно ехать на Рязань, Козлов и на Тамбов, а из Тамбова на Кирсанов в Чембар. У Екатерины Аркадьевны на дворе тебя ожидает долгуша, точно коляска, перина и собачье одеяло; может, еще зимнего пути не будет. Здесь у нас о всю пору совершенная весна среди дня, ночью морозы только велики.
[Идут разные незначащие поручения].
«Прощай мой друг, Христос с тобою, будь над тобою милость Божия. Верный друг твой Елизавета Арсеньева. 1835 года 18 октября… Все-то мне кажется, мой друг, что тебе денег мало, еще сто посылаю тебе, всего 1,500 рублей».
Приложение III
(К стр. 237)
Le 12 Octobre. Moskou. (1832).
Votre lettre, datée du trois de ce mois vient de me parvenir; je ne savais pas, que ce jour là fut celui de vôtre naissance, je vous en félicite, mon cher, quoique un peu tard. Je ne saurais vous exprimer le chagrin que m’a causée la mauvaise nouvelle que vous me donnez. Comment, après tant de peines et de travail se voir entièrement frustré de l’espérance d’en recueillir les fruits, et se voir obligé de recommencer tout un nouveau genre de vie? ceci est véritablement désagréable. Je ne sais, mais je crois toujours que vous avez agi avec trop de précipitation, et si je ne me trompe, ce parti a dû vous être sugéré par M-r Alexis Stolipine n’est ce pas?
Je conçois aisément, combien vous devez être dérouté par ce changement, car vous n’avez jamais été habitué au servise militaire; mais à présent, comme toujours, l’homme propose et Dieu dispose, et soyez fortement persuadé que ce qu’il propose, dans sa sagesse infinie, est certainement pour notre bien. Dans la carrière militaire vous avez tout aussi bien les moyens de vous distinguer; avec de l’esprit et de la capacité on sait se rendre heureux partout; d’ailleurs combien de fois ne m’avez-vous pas dit, que si la guerre s’allumait, vous ne voudriez pas rester oisif, eh bien! Vous voilà pour ainsi dire jeté par le sort dans le chemin qui vous offre les moyens de vous distinguer et de devenir un jour un guerrier célèbre. Ceci ne peut pas empêcher que vous vous occupiez de poésie; pourquoi donc? l’un n’empêche pas l’autre, au contraire, vous ne ferez qu’un plus aimable militaire.