Разговор шел жарче, молодой камер-юнкер Столыпин сообщал мнения, рождавшие новые споры – и в особенности настаивал, что иностранцам дела нет до поэзии Пушкина, что дипломаты свободны от влияния законов, что Дантес и Гекерн, будучи знатные иностранцы, не подлежат ни законам, ни суду русскому.
Разговор принял было юридическое направление, но Лермонтов прервал его словами, которые после почти вполне поместил в стихах: «если над ними нет закона и суда земного, если они палачи гения, так есть Божий суд».
Разговор прекратился, а вечером, возвратясь из гостей, я нашел у Лермонтова и известное прибавление, в котором явно выражался весь спор. Несколько времени это прибавление лежало без движения, потом, по неосторожности объявлено о его существовании и дано для переписывания. Чем более говорили Лермонтову и мне про него, что у него большой талант, тем охотнее давал я переписывать экземпляры.
Раз пришло было нам на мысль, что стихи темны, что за них можно пострадать, ибо их можно перетолковать по желанию, но сообразив, что фамилия Лермонтова под ними подписывалась вполне, что высшая цензура давно бы остановила их, если б считала это нужным и что Государь Император осыпал семейство Пушкина милостями, след. дорожил им – положили, что, стало быть, можно было бранить врагов Пушкина – оставили было идти дело так, как оно шло, но вскоре вовсе прекратили раздачу экземпляров с прибавлениями потому, что бабку его Арсеньеву, и не знавшую ничего о прибавлении, начали беспокоить общие вопросы о ее внуке, и что она этого пожелала.
Вот все, что по совести обязан я сказать об этом деле.
Обязанный дружбою и одолжениями Лермонтову и видя, что радость его очень велика от соображения, что он в 22 года от роду сделался всем известным, я с удовольствием слушал все приветствия, которыми осыпали его за экземпляры.
Политических мыслей, а тем более противных порядку, установленному вековыми законами, у нас не было и быть не могло. Лермонтову, по его состоянию, образованию и общей любви ничего не остается желать – разве кроме славы. Я трудами и небольшим имением могу также жить не хуже моих родителей. Сверх того оба мы русские душою и еще более верноподданные: вот еще доказательство, что Лермонтов неравнодушен к славе и чести своего Государя.
Услышав, что в каком-то французском журнале напечатаны клеветы на Государя Императора, Лермонтов в прекрасных стихах обнаружил русское негодование противу французской безнравственности, их палат и т. п., сравнивая Государя Императора с благороднейшими героями древними, а журналистов с наемными клеветниками, оканчивает словами:
Так в дни воинственные Рима,
Во дни торжественных побед,
Когда с триумфом шел Фабриций
И раздавался по столице
Народа благодарный клик, —
Бежал за светлой колесницей
Один наемный клеветник.
Начала стихов не помню, – они писаны кажется в 1835 году – и тогда я всем моим знакомым раздавал их по экземпляру с особенным удовольствием.
21 февраля 1837.
Департамент военных поселений канцелярии № 22. По записке генерал-адъютанта графа Бенкендорфа о непозволительных стихах, написанных корнетом лейб-гвардии Гусарского полка Лермонтовым и распространении оных Губерн. секр. Раевским.
Началось 23 февр. 1837 года.
Кончилось 17 июня 1838 года (на 44 лист.)
1) 23 февраля 1837 года гр. Бенкендорф пишет секретно графу Петру Андр. Клейнмихелю, посылая объяснение корнета л.-г. Гусарского полка Лермонтова для сличения с таковым же объяснением чиновника Раевского, а также и пакет с бумагами Раевского. Причем сообщал, что «Государь Император Высочайше повелеть соизволил о предании чиновника Раевского суду, приостановить – и о последствиях, какие от Его Величества последуют по сему предмету, граф Бенкендорф лично сообщит Его Превосходительству Петру Андреевичу.
2) Объяснение Губ. секрет. (Святополка Афанасьевича) Раевского о связи его с Лермонтовым (собственнор. записка Раевского).
3) Письмо Раевского с черновым объяснением к Андрею Иванову.
4) Объяснение корнета лейб-гвардии гусарского полка Лермонтова.
7) Записка о службе Раевского.
Из дворян Саратовской губернии. Окончил курс в Московском унив., в 1828 году. Начал службу в министерстве финансов, а в 1836 году переведен в департамент военных поселений.
8) Высочайшее повеление, последовавшее в 25-й день февраля 1837 г., по коему лейб-гвардии гусарского полка корнет Лермонтов переводится тем же чином в нижегородский драгунский полк (на Кавказ), а губернского секретаря Раевского, по выдержании на гауптвахте один месяц, отправить в Олонецкую губернию на службу по усмотрению тамошнего губернатора.
Подписано: генерал-адъютант граф Чернышев[425].
10) Затем, секретно. 26-го февраля 1837 года, за № 99, было предписание Клейнмихеля к Мартынову, петербургскому коменданту, о том, чтобы продержать Раевского один месяц под арестом: «по миновании же срока ареста покорнейше прошу г-на Раевского возвратить ко мне».
17) 26-го марта генерал Мартынов при бумаге отправил Раевского к Клейнмихелю.
19) 2-го апреля Раевскому были отпущены прогоны на три лошади (83 р. 88 к.), и он, 5-го, отправился на службу в Олонецкую губ.
26) Раевский был при губернаторе Андр. Дашкове чиновн. особ. поруч.; 29-го мая 1838 года, ему дается отпуск в Петербург и к водам морским в Эстляндии.
7-го декабря 1838 года Раевский был прощен и дозволено ему продолжать службу на общих основаниях.
1. Записка журналиста Краевского, от 17-го сего февраля, следующего содержания: «скажи мне, что сталось с Л–р–вым? правда ли, что он жил или живет еще теперь не дома? Неужели еще жертва, закалаемая в память усопшему? Господи, когда все это кончится!..» – в заключение уведомляет, что его Пятницы заменились Вторниками и что он переменил квартиру.
2. Записка Алексея Попова, от 18-го октября, коею извещает Раевского о своем дежурстве в библиотеке, приглашая его туда.
3. Записка Орлова, от 4-го сего февраля, коею извиняется в невозвращении в срок стихов, которые препровождая просит прилагаемую с оных копию по исправлении ошибок, при переписке вкравшихся, ему возвратить.
4. Замечание, Раевским написанное на книге: Сказание Русского народа, о семейной жизни.
5. Записка Унковского о приглашении Раевского на вечер для игры в шахматы.
6. Записка Раевского карандашом не известно к кому написанная о присылке книги Гумбольдта.
20 февр. 1837 г.
Лит. А. Письмо бабки Лермонтова г-жи Арсеньевой, равно как матери его. В них все дышет благоразумием и самою теплою родительскою привязанностию, – обе дамы непременно снабжают молодого человека сего полезными советами.
Лит. В. Письмо родных и двоюродных сестер Лермонтова, равно как некоторых знакомых ему девиц. Главный характер: они его считают поэтом и питают большую к нему привязанность. Беспрерывные просьбы воздерживаться от шалостей, быть осторожным доказывают, что ему не доверяли. Стихотворную способность Лермонтова выхваляют и просят его пересылать стихи свои в Москву. Из них особенно замечательны три письма:
№ 1. В письме сем от одной девицы из Москвы – ясно говорится, что переход Лермонтова в военную службу есть следствие неприятности, которую он имел в университете, причем обвиняется некто Алексей Столыпин.
№ 2. От девицы Верещагиной к Лермонтову, – в нем упоминается о каком-то романе соч. сего последнего, но он, кажется, не состоялся, Лермонтов, по-видимому, уничтожил его прежде окончания.
№ 3. От девицы Верещагиной к Лермонтову – она рассказывает о приготовлениях в Москве к приезду Государя Императора.
Остальные кроме семейных обстоятельств ничего в себе не заключают.
Лит. С. Письма, писанные Лермонтову некоим Лопухиным. Главные черты: Лопухин студент и находится с Лермонтовым в дружеских отношениях.
Из них более других примечательны.
№ 1. В нем Лопухин говорит, что основываясь на живом характере Лермонтова, он не очень огорчен переходом его в военную службу; – на счет же стихотворного таланта говорит Лопухин – «тебе нечего беспокоиться, потому что кто что любит на то всегда найдет время», и в доказательство приводит Давыдова.
№ 2. Лопухин извещает Лермонтова, что его бранят в Москве за переход в военную службу. В остальных соприкосновенного ничего не заключается.
Лит. D. Письмо известного Раевского к Лермонтову, в котором первый поздравляет его с счастливым успехом написанной пьесы и приглашает его к Кирееву, который предполагал представить Лермонтова Г. Гедеонову.
Лит. Е. Письма Юрьева к Лермонтову из Новгорода в существе незначительны, – в одном, под № 1, Юрьев говорит о таланте Лермонтова и упоминает, что некоторые из его однополчан желают с Лермонтовым познакомиться.
Наконец два донесения от управителя, ничтожные стихи за подписью Лопухина и письмо за подписью Евреинова.
1. Письмо Андрея Муравьева, писанное в четверток, коим уведомляет, чтобы Лермонтов был покоен на счет его стихов, присовокупляя, что он говорил об них Мордвинову, который нашел их прекрасными, прибавив только, чтобы их не публиковать, причем приглашает его к себе утром или вечером.
2. Письмо его же Муравьева, без числа, коим благодарит Лермонтова за стихи, присовокупляя, что они до бесконечности нравились всем, кому он их показывал, приглашая его с тем вместе к себе.
3. План составленный Лермонтовым для драмы заимствованный из семейного быта сельских дворян, – написана ли по сему плану драма не известно.