«Интересно, не переменила ли она мнения теперь, столько раз засыпая в тёплых — заметно теплее человеческих — и ласковых объятьях Шак? Трудно сохранить свою нелюбовь к кошачьему роду, когда одна из них становится тебе чуть ли не постоянной сиделкой, грелкой и щитом…»
Пока Мийол вспоминал и размышлял, его младшая всё никак не могла побороть себя и завершить когда-то такую привычную и желанную последовательность действий. Она шуршала и вздыхала, почти пыхтела, подступала ближе — и застывала на месте. От понимания причин вновь до скрипа зубов захотелось вернуться в Жабий Дол, но… сейчас и здесь это не могло помочь. А помощь требовалась. Сильно.
И тогда Мийол скрутил свою натуру в ком. Принудил себя нырнуть в воображаемое озеро, полное сонного, тёплого, домашнего покоя.
А потом связанностью протянул этот покой навстречу Васаре, словно приручаемому зверю.
Позади охнуло, всхлипнуло, выдохнуло. И в спину лежащего, прямо в медвежью шкуру, пахнущую дубильным составом и слабо, но неистребимо — хищником, влипло чуть дрожащее, лёгкое, родное. А совсем чуть-чуть погодя сверху-сзади, соединяя, навалилось третье тело и легло ещё одно лёгкое покрывало.
«Хорошо, что палети для сна мы с Риксом сделали с таким запасом в ширину. Не то пришлось бы сейчас кой-кому мохнатому спать прямо на камне…»
— Разговоры завтра, — шепнул Мийол. — Я… совсем… м-м…
И сперва притворился, а потом действительно уснул.
Ученик 9: я преодолел себя!
— Может быть, всё-таки…
— Папуля, ты заколотил. Сколько уже можно? Всё ведь уже семью семь раз обсосали и высосали! Я буду первой, я, а ты за мной. Старик, налей ему зельца расслабляющего, а то сам на нервах и нам покоя не даёт!
Поборов свои страхи, Васаре вытащила наружу свою встроенную нахалку. Ту, которую лепила (и, увы, успешно вылепила) по образцам проезжавших через селение торговок, ядовитых базарных склочниц и ничуть не менее ядовитых кумушек-сплетниц.
Вообще-то она бывала разной. Настолько, что Мийол изумлялся безмерно, как сестрица умудряется сочетать вот это всё. Истинная натура Васаре, насколько он понимал, где-то примерно в равных долях делилась между ласковым, но постоянно немножко испуганным зверьком, раз и, наверное, навсегда ушибленным потерей кровной родни; понемногу, незаметно даже для самой себя расцветающей девицей самого мечтательного и завихрённого возраста — ну да, четырнадцать лет, не шуточки! А третьей долей её истинной натуры, уж точно полностью сформированной под влиянием Ригара (и отчасти младшего из старших братьев), была пацанка-мастерица-умница. С вертикальной морщинкой меж бровей, карим взглядом — с хитринкой где-то глубоко внутри, не сразу и не всякому заметной, — неожиданно сильными руками с вечно исцарапанными пальцами и накоротко обгрызенными ногтями… ну и привычкой жевать-покусывать губы изнутри.
Однако ж наготове для чужих и лишних у Васаре имелось несколько изумительно точных масок. Во-первых — прилежная, послушная, тихая Младшая с очами долу и спрятанными за спину либо просто в складках платья руками, этому образу не соответствующими. Во-вторых — совсем уже, вот просто на отвал Пацанка или даже Хулиганка: скорая на расправу, острая на язык, очень даже способная нацеплять и притащить в дом всяческого словесного мусора (правда, некогда один-единственный разговор на пониженных тонах с отцом накрепко отучил эту ипостась Васаре использовать явную грязную брань). В-третьих, сравнительно недавно сестрица навострилась делать из себя Глупышку с приоткрытыми губками, широко распахнутыми в вечном изумлении глазами и руками, прижатыми к груди в виде кулачков (на самом деле опять-таки прячущими тем самым обгрызенные ногти, царапины и шрамики от инструментов).
А когда-то в арсенал входили и иные, ныне забытые по причине неудачности либо своей неуместности маски, из которых Мийол запомнил лишь одну. В те поры отец муштровал детей на предмет этикета и из Васьки временно распаковалась отчаянно задирающая свою курносость Василиса, то бишь Императрица Всея и Всех. Забавно было играть с ней в паре такого же прямого и камнеликого Владыку… да и Ригар, суетливо гнущий спину, получал не меньшее удовольствие от той игры. Даже большее, поскольку ухитрялся постоянно сказать или сделать что-то такое, что Императрица с Владыкой либо теряли достоинство, ухохатываясь, либо не удерживали в узде любопытство… либо опять-таки терялись, запоздало осознавая, что «слуга» полминуты назад их макнул так глубоко и обидно, что просто хоть плачь…
Только сейчас, опять-таки запоздало, Мийол осознал, насколько те старые игры помогли ему играть Хантера. Сравнительно легко и непринуждённо изобразить особу, с высоты положения которой (как обронил отец, когда сам играл Владыку) «не видно разницы даже меж гильдмастером и гречкосеем». Особу, внутреннее достоинство которой непоколебимо. Особу, которая равно вежлива с высокими и низкими, сильными и слабыми — потому что возвеличивать себя за чужой счёт или подчёркивать тонкие разницы статусов для неё нет смысла. Особу, что не пытается выделиться за счёт каких-то манер, слов или чар — потому что она и так пребывает в центре событий… или, лучше сказать, центр событий перемещается туда же, куда она.
Изобразить непринуждённо и ненатужно. В большой мере попросту таким стать.
То, что в роли Хантера он постоянно делил внимание меж своими призывами, придавало игре просто абсурдную долю естественности. Потому что он и самим собой управлял немножко как призывом. Как бы со стороны, чуть замедленно, слегка небрежно.
…Васаре. Да.
Сейчас сестрёнка («не задирайся, я моложе всего на полгода!»), как уже сказано, оттаяла. Но не совсем. Или даже совсем не — просто уже достаточно, чтобы упрятать подальше того самого ласкового, но испуганного зверька (теперь много сильнее испуганного, чтоб у Килиша всё нутро сгнило!). В таком виде она показывалась только Шак да ещё, с недавних пор, брату — снова, как в былые времена, но только наедине. А вот остальным она нынче предъявляла вариацию на тему Хулиганки. Которая шарахается подальше от всех, кроме опять-таки Шак и брата, не потому, что ей страшно, а потому, что её же точно всем хочется стукнуть, но она не даст, потому что очень-очень быстро бегает. И отстреливается на бегу всем, что только с языка слетит.
Чистой Хулиганкой там не пахло, поскольку Васаре проявила доверие к новым друзьям-почти-родне и не стеснялась демонстрировать мастерицу-умницу, достаточно зрелую, чтобы (не в пример Младшей) иметь мнение и отстаивать его. А ещё она порой всё-таки прикидывалась Глупышкой. Потому что какая же Хулиганка не считает — иногда, в особо подходящих ситуациях — такой прикид отличной многоразовой шуткой?
— Я ему уже давал расслабляющего! — если бы не фальцет, вполне можно сказать, что Старик Хит «рыкнул». А так — ну, чисто комнатная собачка. — И успокоительного давал! Только этот шкет, отец ваш, тот ещё… овощ гидропонный. Он, понимашь, «сам справится». Видно, как он «справляется», ёж ему в плешь!
— Это у тебя плешь, а у меня волосы! — возмутился Ригар.
— Это я придумал про ежа и плешь, — одновременно возмутился Мийол, — не направляй моё оружие против моего отца… без моего разрешения!
— Ой, мальчики! — руки в кулачки, к груди прижать, глазками хлоп-хлоп.
— Васька! — отец и сын, на два голоса, — марш в контур, (шкода/язва)!
Поименованная хихикнула — причём так, словно ей четыре, а не четырнадцать! — но резво исполнила приказ.
И так уже затянули пробу сверх всяких сроков, проверяя и перепроверяя каждую мелкую деталь по двадцать раз. От новых задержек и двадцать первой проверки лучше не станет. Пора уже пустить ритуал в ход. Да. Пора!
Разумеется, деяние, совершённое Мийолом по наитию и спонтанно, при попытках придать ему контролируемую ритуальную форму обросло тем ещё лесом условий-дополнений-страховок. Всеобщим желанием, отлитым в форме решения, ритуал упростили до предела (хотя бы из такой логичной предпосылки, что в простом ритуале много легче заметить ошибку). Один ведущий — Мийол. Один донор — слизень-атрибутник второго уровня, обладатель жизни и гибкости. Один реципиент — Васаре. Которая, кстати, довольно долго мотала всем нервы, отпираясь от такого вот сочетания свойств, поскольку оно не так уж хорошо подходит к её специализации, а вот если у неё будет Атрибут с… (продолжительные, редко повторяющиеся хотя бы в малом фантазии на тему). Так что изрядные усилия при разработке ритуала оказались потрачены ещё и на убеждение этой егозы не выделываться. Ну, будет у неё — заранее! — предпосылка для развития вторичной специализации целителя. Чем плохо? Да маги-женщины чуть не поголовно о таком мечтают! И не менее половины магов-мужчин!
Как бы то ни было, реципиент в контуре, на её второй оболочке гравировано Единение Крови, для дополнительной гарантии успеха заблаговременно выпито модифицированное зелье Зарождения Нового (которое вообще-то до модификации служило облегчению зачатия). И да, насчёт этого зелья тоже пришлось долго ломать словесные копья — Мийол настаивал на ритуале в «чистом» виде, без дополнительной стимуляции, Васаре тоже не хотелось пить «стрёмную синюю бурду», но Щетина их, можно сказать, задавил авторитетом.
И вот магоклон водружает на положенное место замок. Ведущий обхватывает стеклянный цилиндр ключа.
— Давай!
Васаре активирует Единение Крови, а ритуал начинает работу.
Невзирая на становление из простого зверя магическим, Пещерный Слизень Жизни так и остался слизняком. Медленным, примитивным, откровенно тупым созданием. Однако с помощью малого фокального кольца ритуала (и, конечно, связанности ведущего ритуал) в его зачаточную сущность нагнетается некое новое, чуждое его природе, навязчивое желание. Более всего похожее на желание спаривания, но всё же ощутимо иное. Одновременно с этим связанность ведущего посредством большого фокального кольца ритуала охватывает и сущность реципиента. Но здесь принуждения не требуется, здесь достаточно просто направить объединённые усилия воли и магии по смазанной зельем дорожке туда, куда надо.