В числе его противников находились и те «патриоты»-армянофилы, которые считали все армянское истинным и совершенным и начисто отрицали любую критику, высказываемую в адрес армян. Налбандян знал цену таким «патриотам», прекрасно понимал, что они и пальцем не шевельнут ради интересов нации, если не будут иметь от этого прямой выгоды. Поэтому он часто повторял, что, «осуждая недостатки нации, не только не порочишь нацию, не только не становишься ее врагом, а, напротив, проявляешь себя ее истинным другом, поскольку хочешь видеть ее свободной от всяческих недостатков».
Именно эту исключительную сложность его натуры при всей ее кажущейся простоте имел в виду один из соратников Налбандяна, когда писал: «Кто из армян может сегодня оценить этого человека?.. Кто опишет его жизнь, дело и смерть, кто поднимет ту завесу, за которой скрыты, несомненно, страдания последних лет жизни Налбандяна, кто потребует выяснения всех обстоятельств его осуждения, кто прольет свет на приговор, по которому он был сослан?!»
Тем не менее современники сумели оценить роль Налбандяна в жизни нации и общества, хотя завесу, скрывающую его революционную и общественную деятельность, не удалось поднять до конца даже сейчас, спустя многие десятилетия.
…Не прошло и года со дня смерти Налбандяна, а его стихи и статьи уже переходили из рук в руки, хотя из осторожности имя их автора не указывалось.
И даже в 1874 году начальник жандармского управления Эриваньской губернии пережил несколько беспокойных дней: у молодежи вдруг появились фотографии Налбандяна с надписью: «Спаситель отечества».
А еще через несколько лет было начато очередное следствие по делу о распространении портретов «политического преступника Налбандяна, который содержался в крепости в Петербурге за сношения с Герценом» (шифрованная телеграмма полковника Орловского).
Обвинялся воспитанник армянской духовной семинарии в Тифлисе Тигран Навасардян.
Полицейское расследование показало, что «в одну из литографий г. Тифлиса явился молодой человек, армянин, и, предъявив фотографическую карточку, изображавшую, по словам его, учителя Маркозова, заказал отлитографировать 500 экземпляров его портрета для его учеников, желавших иметь его изображение».
Через несколько дней он получил свой заказ. Но один из работников литографической мастерской догадался, что изображен на фотографии вовсе не учитель Маркозов, и, «патриотично исполнив свой долг, сообщил куда следует».
Следствие доказало, что действительно «портреты представляют политического преступника Налбандянца, который в 1865 году был прикосновенен к делу по обвинению в сношениях с лондонскими пропагандистами».
Однако, учитывая, что Навасардяну было всего восемнадцать лет и то, что размножение портрета революционного деятеля не привело к опасным последствиям, наместник кавказский милостиво «изволил полагать: не давая этому делу хода в судебном порядке, подвергнуть Навасардяна заключению в крепости на шесть месяцев, с отдачей затем под надзор полиции на три года».
А фотографии Налбандяна вместе с его стихотворением «Свобода» размножались и распространялись в народе даже в начале XX века.
«Почти нет армянина, владеющего армянским языком, который не знал бы это стихотворение наизусть, — писала Мариэтта Шагинян. — Но я встречала многих армян моего поколения, родившихся и выросших в Москве и не знавших родного языка, а между тем с волнением, словно материнский завет, цитировавших, переживая каждый звук, величавый первый стих этого замечательного стихотворения: «Азатн аствац айн ориц…»
«Нет, не просто одним армянином меньше стало на земле Армянской, не просто лист опал с древа нашего, и не заблудшего постигло наказание, а погасла на скорбном армянском небосводе яркая звезда!»
«…Налбандянц пал жертвою за веру, правду и свободу».
«Как при жизни, так и после смерти своей будет жить он в памяти народа, ибо меч и цепи не могут сковать и убить светлые идеалы!»
И воистину, этот Бунтарь, этот Рыцарь Свободы и Великий Патриот жив не только в памяти, но и в деяниях грядущих потомков.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
КОРНИ
Люблю я старину… У каждого есть своя слабость, а моя слабость — это изыскания в области старины, в особенности если они представляют какую-нибудь историческую ценность.
Чтобы яснее понять все революционное значение будущей деятельности Налбандяна, нужно хотя бы бегло представить себе жизнь армянской колонии в те годы.
Караван армян-переселенцев из Крыма достиг России глубокой осенью и продолжил свой путь к Днепровской равнине, где с разрешения императрицы Екатерины Второй они должны были основать новую армянскую колонию.
Победив в русско-турецкой войне 1762–1774 годов, Россия по условиям Кучук-Кайнарджийского мира не только расширила свои границы, но и смогла объявить независимым государством Крымское ханство.
Новые завоевания породили новые заботы.
Прежде всего предстояло заселить и освоить эти новые территории. И в то же время нельзя было забывать, что Крымское ханство тяготело к Турции, а Турция, в свою очередь, не могла примириться с потерями.
И императрица решила поселить на отвоеванных землях крымских армян, которые в годы войны оказали русской армии исключительные услуги. Многие армяне, как, к примеру, «прекрасные ликом и статные ростом Ованес Абраамян, Мануэл Шагинян, Манук Дерджанян и другие, вступили в русскую армию и своей верной службой удостоились звания офицеров», — сообщает Очевидец.
Верность армян к русским имеет древние корни. И симпатии и преданность армянского народа выражались не методочивыми восточными словоизлияниями, а прочными деловыми и культурными связями, выдержавшими проверку временем. Поэтому южные границы империи должны были заселять верные, настоящие друзья. Кроме того, уход армян из Крыма ослаблял экономическую мощь ханства, ибо промышленность, садоводство, земледелие и, наконец, торговля были сосредоточены в основном в руках энергичных и трудолюбивых армян.
Заботясь о нуждах армян-переселенцев, императрица повелела, чтобы их по прибытии в русские пределы обеспечили продовольствием, казенным пособием и землей.
Но караван переселенцев подстерегало множество больших и малых неожиданностей.
Вместо шести тысяч телег, выделенных для переселенцев, оказалось готово всего… две тысячи. А впереди их поджидали холодные ветра, осенние дожди… Не будучи знакомы с климатом России, армяне двинулись из Крыма в одних лишь летних одеждах. Чтобы хоть как-то выправить положение, попытались было за казенный счет раздать теплую одежду и шубы, но разве оденешь такую массу людей?..
Но люди преодолевали все невзгоды. Они знали, что пути переселенцев никогда не были легкими. Кроме того, они с оптимизмом глядели в будущее, уверенные, что все их страдания будут вознаграждены.
Однако, добравшись до места, армяне увидели, что земли, отведенные для них, уже заселены выходцами из разных краев России.
И вновь начались скитания по необъятным русским просторам.
Не было еды, не было пристанища, да и разбойники нередко нападали на беззащитный караван. Люди, особенно старики и дети, не выдерживали холода и голода. За караваном оставались свежие холмики могил, а смертям все не видно конца…
Переселенцы обращались ко всем местным властям с просьбами, жалобами и требованиями, пытались напомнить, что, кроме прочих четырнадцати условий договора о переселении, им обещали и новые дома вместо оставленных в Крыму, обещали предоставить для поселений те места, которые выберут сами армяне, обещали пособия и провиант, которые они должны были получать в пути…
Что было делать? Переселенцы выбрали несколько человек, которым поручили найти наконец удобное место для пристанища. Эта группа дошла до Таганрога и, поднявшись по правому берегу Дона, остановилась у крепости Святого Дмитрия Ростовского. И решили, что лучше этих мест они вряд ли еще найдут.
Получив эту весть, переселенцы избрали делегатов и послали их в столицу, чтобы привезти наконец высочайший указ.
Посланцы вряд ли бы добились своей цели, если бы не помощь Овсепа Долгорукого-Аргутяна, архиепископа Российской епархии армянской церкви, а также пользовавшегося большим влиянием среди русских государственных деятелей Ованеса Лазаряна.
Указ был подписан 14 ноября 1779 года.
Посланцы, на несколько месяцев застрявшие в столице, заспешили обратно, чтобы часом раньше сообщить своим долгожданную весть.
Приходил конец скитаниям и мытарствам армян, которым предоставлялась «особенная от прочих селений округа крепости Святого Дмитрея Ростовского… до реки Темерника…».
Тут, на берегу Дона, и зачитали переселенцам составленный на русском и армянском языках всемилостивейший указ, скрепленный круглой государственной печатью, привешенной к пергаменту в особой металлической коробочке.
«Мы, разсмотревъ посланное къ Намъ отъ васъ… общее и на доброй волъ основанное прошеніе о избавленіи и всъхъ васъ отъ угрожаемаго ига и бъдствия, принятіем въ въчное подданство… соизволяемъ. Мы не токмо принять всъхъ васъ подъ Всемилостивъйшій Нашъ покровъ… но и соизволяемъ пользоваться вамъ въ Государстве Нашемъ не токмо всъми тъми правами и преимуществами, каковыми все подданные Наши от Нас и Предковъ Нашихъ издревль наслаждаются, но и…»
Кроме этих общих для всех прав и преимуществ, армяне получили и некоторые привилегии. На десять лет они были освобождены от государственных податей, а неимущие в первый год получали из казны не только пропитание, но и семена и скот…