бой, своим делом и великой Миссией Мхитара.
В Константинополе Мхитару удалось основать братство, состоявшее всего из девяти человек. И все же за несколько лет он сумел издать на армянском языке почти десяток книг. А сколько духовного мужества и воли потребовалось, чтобы осуществить это дело!.. И еще смелости. Ибо Мхитар вынужден был обратиться за помощью к католическому духовенству, а в фанатичном мусульманском мире это было чревато всевозможными осложнениями и неприятностями, которые, разумеется, отнюдь не заставили себя ждать. И пришлось Мхитару Себастаци тайно бежать из пределов Османской империи и после долгих скитаний вместе со своим братством обосноваться в Венеции.
В 1712 году папа Климент XI учредил конгрегацию мхитаристов, а пять лет спустя венецианский Сенат на вечные времена передал ей остров Святого Лазаря.
У Мхитара Себастаци была лишь одна цель — восстановить армянскую словесность. Но ни правители Венеции, ни папские власти нисколько не были заинтересованы в этом, что вполне понятно. И Себастаци повел дело так, будто, развивая армянский язык и словесность, конгрегация ставит себе целью подготовить среди армян почву для распространения католичества. Но Ватикан не спускал с мхитаристов глаз, и достаточно оказалось малейшего сомнения в верности Мхитара папизму, как его тут же вызвали в Рим для объяснений.
«Мы уверены, что сердце Мхитара было чистым, что он, попав на почву папизма, вынужден был вначале прикидываться папистом. Не его вина, что братство после него… стало крепостным папизма, купленным за серебро рабом, предателем своей нации». Беспристрастно оценивая как Мхитара Себастаци, так и его последователей, Налбандян с той же беспристрастностью указывал и на причины этого «достойного глубокого сожаления» явления.
А это было крайне необходимо, ибо неумение делать выводы из уроков истории приводит народ к потере своих духовных ценностей и застою. Такое вот «философское заключение события» сделал Налбандян для своего настоящего.
«Не найдя на своей земле и среди народа пристанища и места для жизни, Мхитар и армянское учение вынуждены были как нищие отправиться на чужую землю — в чужой стране, чужим хлебом и милостыней открывать дорогу просвещения для армянской нации». А в результате, с горечью говорил Налбандян, армянин, «трудясь под чужим крылом, вкушая чужой хлеб, вынужден был всегда хвалить чужого, блюсти его выгоду и удаляться, отчуждаться от своего народа и даже становиться вредным ему. Таков закон истории: или под крылом своей нации, или под крылом чужой — со всеми вредными последствиями этого».
Если для Мхитара папизм был всего лишь маской, то мхитаристы, пришедшие после него, рождались уже с готовой личиной, но уже не католической, а армянской. Папизм — внешнее для Мхитара — становился для них внутренним. А армянское — для Мхитара основное — превращалось всего лишь в личину, и личину эту члены конгрегации использовали против армян, стремясь распространить среди них учение и просвещение лишь для того, чтобы привести их в лоно католицизма.
…Дни Налбандяна в Венеции были насыщены не только деловыми встречами и поисками матриц и клише для будущего журнала.
Микаэл был очень жизнерадостным человеком и не мыслил себе жизни без веселой дружеской компании. Подруги его были служительницами муз — актрисы и танцовщицы. В Венеции он полюбил художницу N. К сожалению, осталось неизвестным имя этой удивительной молодой женщины, память о короткой встрече с которой и надежду вновь встретиться еще много лет будет лелеять Мпкаэл.
Художница приехала в Венецию ненадолго, чтобы познакомиться с «городом великолепной архитектуры и шедеврами великих художников». Она сняла себе студию, в которой не только работала, но и жила. В этой самой студии и встречались обычно Микаэл и художница.
Любовь их была исключительной.
Потому что исключительной была и та гармония, которая возникла между ними.
По странной закономерности, но вовсе не волею рока (ибо ни для одного из них эта встреча не стала роковой) пересеклись в Венеции и снова разошлись их пути.
Микаэл рассказывал ей о своих заботах, о неустанных преследованиях могущественных врагов, о родном городе и своих близких.
А у художницы были свои заботы. Предстоящее замужество сестры, необходимость покинуть Венецию, незаконченные картины… И ко всему этому добавилась еще тревога о здоровье Микаэла, не перестававшем волновать эту милую, честную и преданную девушку.
Но, увы, очень быстро промелькнули чудесные венецианские дни, унося с собой и летние вечера, и льющиеся со скользящих по каналам гондол прекрасные песни, и жаркий шепот прильнувших друг к другу влюбленных в маленькой студии под самой крышей, и саму хозяйку этой студии, от которой еще сохранятся как реальность написанные на голубой бумаге письма, чтобы через годы превратиться в память, стать иллюзорной грезой и, наконец, безымянным свидетелем человеческой сущности моего героя…
Одно из многих сохранившихся ее писем к Микаэлу заканчивается так:
«В тот грустный день прощания, когда мы вышли погулять, ты все время твердил, что вернешься. Но я чувствовала, что перед тобой стоит множество препятствий, и еще в то время была уверена, что мы никогда больше не встретимся.
Ты, несомненно, сочувствуешь мне. Ты, который любил меня, ты, который понял мое стремление художника!
…Как глубоко ты врезался в мое сердце и мысли! И как до осязаемости явственно я вижу тебя!
Всегда твоя
Вернувшись из своей первой заграничной поездки, Налбандян с утроенными силами отдался делам. Он был воодушевлен перспективами скорого издания «Юсисапайла» и еще больше верил в то, что сможет пробудить армян.
«До сих пор армянский народ думал, что только Венеция и Вена способны и могут воспитать нацию, — после возвращения писал Микаэл Карапету Айрапетяну. — Но мы покажем и докажем, насколько ложно эго мнение, и что родные сыны нашего народа морально в силах сделать это с тысячекратно более светлыми идеалами, чем юродствующие и погрязшие в предрассудках папские мхитаристы!»
Наряду с подготовкой материалов первой тетрадки «Юсисапайла» Налбандян решил познакомить с задачами и направлением своего издания и русскую интеллигенцию.
5 октября Налбандян опубликовал в еженедельнике «Молва» обращенное к редактору письмо, озаглавленное «О новом армянском журнале».
«Редактор «Юсисапайла» намерен распространять среди российских армян сведения, которые в наше время жизненно необходимы каждому человеку, к какому бы общественному сословию он ни принадлежал, — писал Налбандян. — Он желает создать такой народный язык, который, сохраняя прежние корень и основу, просто и красиво сообщался бы с народом».
И на самом деле: Степанос Назарян и Микаэл Налбандян поставили себе двойную задачу. «Говоря с армянами, просвещать их и, просвещая, учить их говорить, а следовательно, мыслить. Ведь говорить означает мыслить».
Налбандян, который любил постоянно накалять атмосферу, с присущей ему прямотой вновь не пощадил в этом письме «тех отдельных армян, которые защищают древность и отжившие свой век формы», не пощадил «этих безоговорочно влюбленных в древний классический язык средневековых людей, которые, будучи в ужасной слепоте, под сенью мертвых форм забыли жизнь и ее содержание, упустив из виду кричащие нужды нашего века и умирающую от умственного голода армянскую молодежь».
Издатель-редактор «Юсисапайла» и его сотрудник были уверены, что «достоинство народа большей частью связано с его национальным языком и этот язык следует развивать с величайшей тщательностью, превратить в хранилище науки и знания».
«Мы с нашей стороны, как поклонники народного языка, — заканчивал свое письмо Налбандян, — будучи уверенными в честности и благих намерениях уважаемого профессора, от всего сердца желаем ему полнейшей удачи».
Год близился к концу.
И пора было подводить итоги.
Национальное сознание, национальное единство и национальное просвещение не могут быть самоцелью. Именно они являются гарантами свободы народа.
…1858 год ознаменовался для Микаэла Налбандяна осознанием этого нового этапа его деятельности: «Среди рабства не может зазеленеть росток просвещения!»
А для армянской действительности 1858 год ознаменовался «Юсисапайлом».
Степанос Назарян — Овсепу Измиряну.
26 марта 1858 г.
«Ваша и моя мечта, победив всевозможные препоны, осуществилась, и «Юсисапайл» сияет на армянском небосводе своими светлыми лучами — одному на радость сердца, другому — неизлечимая рана в сердце, патриотам — гордость, ненавистникам нации — стыд и позор!»
ПЕРВЫЙ АРМЯНСКИЙ ГРАЖДАНИН
Время зажечь потухший огонь патриотизма в охладевших сердцах!
Человек силен и обеспечен только в обществе, но чтобы и общество, в свою очередь, было сильно и обеспечено, ему необходима непосредственная, органическая связь — национальность.
…Тот, кто хочет правды и справедливости, должен уметь безбоязненно стоять за них.
Забот с изданием «Юсисапайла» было так много, что Налбандян на некоторое время оторвался от происходящих в Нахичеване-на-Дону событий.
А когда в начале марта первая тетрадка «Юсисапайла» была наконец разослана подписчикам, когда в какой-то степени утряслись дела с наборщиками армянского шрифта и были уже готовы материалы для следующих номеров, Налбандян вспомнил вдруг, что не получил ответа на посланное год назад Карапету Айрапетяну свое письмо, и решил возобновить прервавшуюся с ним переписку.
По каким-то дошедшим до него слухам Микаэл интуитивно чувствовал, что его соратник и друг несколько охладел к нему. Однако причины Микаэлу пока не были известны. Но Налбандян все же считал, что ему, во всяком случае, необходимо похвастаться успехом и заодно выразить свою признательность. Ведь своим существованием и преуспеянием журнал и типография обязаны содействию их сограждан, и в первую очередь Карапету Айрапетяну. «Да будет вам известно, с какой самоотверженностью днем и ночью, до ломоты в спине и рези в глазах, работаем мы, пишем и правим, печатаем и