Можно было подумать, что тревоги графа преувеличены. Ведь были же, есть и среди армян светлые личности, подвижники науки, учителя… Но чтобы сосчитать этих светлых личностей и учителей, вполне хватило бы пальцев одной руки. А от подвижников науки пока тоже мало пользы… Вместо того чтобы нести свет знаний своему народу, они замыкались в собственной скорлупе, не видя ничего, кроме собственной пользы, в лучшем случае пользы науки. Чем же тогда они отличались от торгашей? Если Армения хочет иметь преданных сынов-ученых, говорил граф Эммануэль, то она прежде всего «должна подготовить родильный дом, где могли бы они родиться, должна была изготовить молоко, чтобы вскормить их, должна была иметь хлеб, чтобы не знали они нужды».
В юные свои годы Микаэл, еще учась в школе Габриэла Паткапяпа, по раз видел, как его учитель униженно обращался к самым видным и богатым людям города, прося их помощи и заступничества, чтобы сохранить свою школу. Но прекрасно помнил он и готовность Паткапяпа к бою — следствие его отчаяния, — что в конечном счете и стало причиной его осуждения.
Богачи, прославляемые как «благодетели» и «патриоты», не жалели денег, чтобы показать свою силу, потешить самолюбие и в обманчивом порыве самоутверждения добиться суетной славы. Ничего странного в этом не было. Так было и так должно было быть до тех пор, пока духовные и нравственные ценности находились в резкой дисгармонии с количеством материальных благ.
Главная задача родителя заключается вовсе не в том, чтобы оставить своим детям большие богатства или блестящие титулы. Суть человеческого достоинства не в богатстве и титулах, которые суть преходящи. Наоборот, унаследованные богатства и титулы могут быстро довести до бесславного конца наследника, даром получившего все это, если только сызмала не утверждены в нем главнейшие нравственные ориентиры. Ну а нравственность невозможно утвердить без просвещения, без образования. Следовательно, истинное наследство, которое может оставить родитель детям, — это воспитание.
Но если родитель отдает своего сына в чужую школу, то это не может считаться верным. Потому что в чуждом окружении ребенок легко изменит свою натуру и свойства, как меняют их животные и растения, перенесенные в новые для пих и непривычные условия. Это предупреждение графа было вовсе не риторическим и беспочвенным. Лишь немногие из тех, кто получил образование и воспитание в чужих школах, уподобились пчелам, и собрали, и принесли в родной улей не яд, но мед. Ибо «мы, как люди, обязаны быть полезными человечеству, — писал граф. — А поскольку мы входим в общее человечество своей армянской человечностью, поскольку именно армянская человечность близка нам, постольку считаем своим долгом не быть небрежными к армянской нации и просвещению».
А «идея просветить нацию может осуществиться лишь тогда, когда, будучи основаны, также и сохранены будут истинно национальные школы, в которых будет слышна армянская речь и где ученикам на армянском будут прививаться светлые идеалы, — утверждал граф и, не обращая внимания на возможные ответные удары, добавлял: — Мы не считаем национальной ту школу, где приказано говорить по-русски, по-французски и лишь изредка по-армянски». А если школа будет отчуждать ребенка от своего армянского, то пусть лучше «дети остаются армянами-неучами, нежели неармянами-недоучками».
Говоря о нации и национальном, граф всегда имел в виду простой народ, а вовсе не ту «кучку, которая всплыла на поверхность нации на сундуке с серебром». По убеждению графа Эммануэля, только совокупность простого парода и образует машину нации, которую могли и обязаны были пустить в ход, направлять и вести только и только светлые личности.
Но машина нашей нации неисправна, заявлял граф.
Исправить ее, то есть весь простой народ, можно, только привив ей чувство сознания — национального и общественного. Но и тут дело оказывалось во все том же заколдованном кругу, ибо национальное самосознание также зависело от просвещения и образования.
В поисках ответов на эти казавшиеся неразрешимыми вопросы граф Эммануэль оказался не одинок. Неожиданно появилось повое армянское издание, направление и содержание которого удивительным образом совпадало с деятельностью Налбандяна. И граф Эммануэль немедленно отметил в своих «Записках»:
«Слышал, что в Париже издается новая национальная газета или журнал под названием «Аревмутк» — «Запад» и что в Москве, а может, и по всей России агентом этого издания будет считаться г. Налбандянц… Один из издателей, г. Воскан, обладает несомненным поэтическим дарованием».
Познакомившись с первыми же тетрадками «Аревмутка», Налбандян сразу угадал в Степане Воскане духовного брата и заодно нашел еще один ответ на вопрос об исправлении «машины нации».
В «Аревмутке» Степан Воскан, говоря об исконных добродетелях армянской семьи, бил тревогу, ибо низменная армянская действительность грозила осквернить их.
«Не меняйте золото на свинец, армянские семьи! — предупреждал Воскан. — И ради тряпок не теряйте свою скромность… Армянки, научитесь сначала принимать сердце, мысль, благородные чувства женщин Европы, а потом втискивайте свои тела в кринолины или сдавливайте свою армянскую кровь; сравните воспетых Егише прекрасных армянских женщин и этих чужестранных куколок… Не забывайте, что нравы — в руках у женщин, и как они захотят, так и исправят их. Пока дерево маленькое, оно выпрямится, и человек, пока молод, утвердится и окрепнет под надзором матери… В устах женщин сберегается основа и чистота языка. И обычай прежде науки утвердил ту истину, что родной язык мы называем материнским. Устами женщин говорит вкус, без которого нет воспитанности в народе. В сердцах женщин хранится родина, и когда это сердце пусто (как у многих армянских женщин сейчас…), то невозможно, чтобы вырос, расцвел, дал благие плоды и собрал под знамена свободы великие массы народа патриотизм — истинный патриотизм… Мягкими руками женщин творится та непоколебимая самобытность, которая есть знак человека, и то нравственное оружие, которое изничтожает корни плена…»
Читая эти пламенные строки, граф не мог не почувствовать внутреннего удовлетворения от той духовной гармонии, которая ощущалась между ним и его далеким единомышленником. Воистину: необходимое для исправления «машины нации» национальное самосознание прежде всего прививается в семье, и главным образом матерью.
И вставший на борьбу с «привычками и понятиями всего города, всего народа» граф Эммануэль бросил в лицо общества еще одну истину:
«Исправление и спасение нации чистая иллюзия, если прогнила семейная жизнь этой нации… Наша семейная жизнь подобна той жизни, что можно провести лишь в трактирах.
Слова, слышимые в наших семьях, это слова о еде, нарядах, прогулках и прочих развлечениях… Где та семья или, лучше, та мать, которая говорит со своими детьми, как мы? Мы не увидели ее, и причина этого в том, что наши женщины потеряли свое таинство».
Именно мать должна учить родному языку, заботливо выхаживать в детях ростки национальной принадлежности, ибо нет без этой национальной принадлежности чувства ответственности, а без ответственности не может быть истинного патриотизма и гуманизма вообще.
Вот почему «мать детей есть мать рода, а матери рода — матери нации!».
…Прошли те времена, когда мужчины глядели на женщин как на рабынь. Прошли те времена, когда женщина считалась товаром, имуществом или просто предметом обстановки. Прошли и те времена, когда законодатели смотрели на женщин как на машину, производящую солдат.
Но и сейчас, говорил граф, когда в наши честолюбивые времена просвещенный мир утвердил полноценность женщины и ее место в обществе, происходит нечто противное женскому таинству, ее чувствам и материнскому инстинкту. Армянская женщина считает постыдным кормить своего ребенка грудью. Она не согласна из-за ребенка лишаться всевозможных удовольствий… Живущие в больших городах армянки не только сами уже потеряны для своего народа, но и оторвали от корней и духовного наследия предков своих детей. «Мы кончаем свои счеты с ними, — заявлял граф. — Оставляем их плыть в своих кринолинах, натыкаясь то на один, то на другой риф заблуждения… Но мы считаем неверным отворачиваться от всех женщин армянского народа, на которых мы еще надеемся и при виде которых сильнее бьется наше сердце».
Спешил и здесь спешил Налбандян, потому что «мир двигался вперед и вновь расцветали увядшие нации», а армяне пока вовсе не собирались просыпаться от своей приятной дремы.
Поэтому граф то разъяснял:
«Наша нация до сих пор жила в самом жалком состоянии: она ела пепел вместо хлеба, а питье ее смешано было со слезами. Молоты тирании столь безжалостно изломали наш народ, что до сего дня не может он очнуться от своего бесчувственного состояния, познать свой лик, рассмотреть свое прошлое, свое настоящее и подумать о будущем».
То огорчался:
«Наша нация давно забыла желать; да, она имела и имеет эту способность, но только по отношению к серебру и золоту, а похвальной нравственной идеи, идеи общенационального строительства ему и в голову не приходило».
То убеждал:
«Армянские женщины, вы созданы не только для того, чтобы наряжаться, есть, пить и спать!.. А обязаны вы быть матерями и воспитывать в ваших детях свое же армянское, ибо мы живы нашими детьми, как наши предки живы нами».
Увещевал:
«Наша нация разрушена — ее надо восстановить. Она одурманена глубоким сном — ее надо разбудить… Но все труды и старания будут напрасными, если армянское ваше станет не как надеваемый и скидываемый кринолин, а как цвет вашей кожи, который ничто не способно стереть с вас».
И, наконец, восклицал с мольбой:
«О, если б слышен был вам мой голос, если б эти мои смешанные со слезами слова могли спасти хоть несколько жертв!.. Как бы я утешился тогда, а солнце надежды поднялось бы еще на пядь над горизонтом национального спасения!..»