«— У тебя в руках богатство? власть? — значит, ты самый лучший, самый достойный среди армян!..
— Бей, души, преследуй, делай что хочешь, — ты неподсуден!
— Виноват и подсуден тот, кого ты бьешь, душишь и преследуешь… А ты удостоишься звания патриота среди армян, которые, столь долгое время оставаясь в рабстве, скучают и тоскуют, если хотя бы секунду не висит над их головами дубина тирана…»
И вот так, не щадя даже «высшее общество», Налбандян в своем «Письме» вновь напоминал историю об Арутюне Халибяне и деньгах нахичеванцев. Не будем забывать, что совсем недавно новый епархиальный начальник Габриэл Айвазовский «помирил» враждующие стороны. Не надо забывать и того, что Карапет Айрапетян сам подписал «договор» о мире… Микаэл, конечно, знал об этом отступленип Айрапетяна. Еще несколько лет назад Налбандян, наверное, разругался бы и покинул своего слабодушного и расчетливого друга. Но благодаря близости с дальновидным и рассудительным Степаносом Назарянбм и приобретенному с годами собственному жизненному опыту Микаэл хотя и пришел в бешенство, однако внешне никак не выказал своего отношения к этому.
На отступление это Карапет Айрапетян пошел лишь ради того, чтобы использовать «перемирие» для организации успешных для себя выборов. Но вчитайся сейчас повнимательней новоиспеченный городской голова в письмо своего идейного руководителя, он легко мог бы уловить в нем нотки тревоги и нерешительности, которые не смог скрыть Микаэл Налбандян.
…В «Письме» Налбандян подробно рассказал обо всех давних событиях и спорах вокруг общественных средств, а затем прокомментировал нелепое соглдшенйе, заключенное стараниями Айвазовского.
Присвоив около двухсот тысяч рублей, Арутюн Халибян великодушно «подарил» феодосийской школе, с согласия правительства открытой Габриэлом Айвазовским, пятьдесят тысяч рублей.
«Хотелось бы мне знать, — писал Налбандян, — какой это спятивший армянин отдал бы нам на сохранение двести тысяч серебром, чтобы лишь четверть этой суммы мы вернули для строительства школы, да еще с тем условием, чтобы отданное называлось даром, следовательно, чтобы и мы прославились как патриоты?»
Не ожидая очередной жалобы епархиального начальника, Хачатур Лазарян на этот раз сам отправил письмо директору Лазаревского института Делеанову. Напомнив, что он покровительствовал и много раз оказывал помощь Степаносу Назаряну, считая его знающим и благонамеренным ученым, Лазарян в то же время дал понять, что ему попросту надоело успокаивать и примирять враждующие стороны. Это было уже не кокетство богатого и сильного человека, а недовольство умной и весомой личности, человека, свысока глядящего на общественные проблемы и привыкшего самостоятельно решать судьбы народа, — недовольство облеченного властью крупного деятеля, которому постоянно досаждают какой-то учитель и какой-то студент.
Письмо Лазаряна было безоговорочным и недвусмысленным:
«Копию объяснительной записки издателя я отправил епархиальному начальнику архимандриту Габриэлу Айвазовскому. Если он не соизволит быть снисходительным к издателю и его единомышленникам, с условием, что те обуздают свои слабости и страсти, и потребует удовлетворить жалобу, то я вынужден буду принять меры, дабы было покончено с вредными препирательствами или же было запрещено издание, не приносящее никакой пользы, а, наоборот, сеющего раздоры и недовольства армянского журнала».
Вот до чего дошло дело.
И тут мы вновь сталкиваемся с явлением, которое долгое время будет еще процветать в армянской действительности. Хотя почему только в армянской?.. Пренебрежение нравственными нормами и общественным мнением, осторожность в отношении национальных проблем и наряду с этим чрезмерно щепетильное отношение к точке зрения частных лиц всегда были характерны для всех тех, кто искренне причислял себя к отцам нации.
Легко обходивший церковные законы Лазарян мог, конечно, пренебречь даже мнением католикоса, когда речь шла о его собственной выгоде. Но когда не было какой-либо личной заинтересованности, он мог и оказать чрезвычайное внимание какому-то ренегату-архимандриту и даже пригрозить, что запретит издание армянского журнала…
А Габриэл Айвазовский…
Габриэл Айвазовский, еще ничего совершенно не зная о занятой Лазаряном позиции и не желая, вероятно, затягивать расправу, написал письмо… Нет, нет, на сей раз вовсе не Лазаряну. Да и можно разве счесть письмо Лазаряну решительным контрударом? Свое письмо он отправил министру внутренних дел господину Сергею Ланскому.
«Редактор журнала «Юсисапайл» продолжает свое издание все в том же духе и с тем же вредным направлением.
…Статьи против духовенства и некоторых лиц светских появлялись с подписью Налбандяна.
…Тот же автор в ноябрьской книжке журнала в самом искаженном и неверном виде представил ход дела о церковных суммах управляемой мной епархии.
…Все это письмо написано с видимою целью смутить парод и посеять раздор и несогласие.
…Необходимо запретить издание «Юсисапайла» с тем, чтобы пресечь зло в самом начале.
…Налбандяна, уже известного за зловредного и беспокойного человека, подвергнуть заслуженному наказанию по всей строгости законов, как виновного в намерении смущать согласие между своими единоверцами и в личном оскорблении стольких, весьма почтенных духовных и светских особ нашего общества».
Борьба поистине была слишком неравной!
Свою истину (если таковая у него была) Габриэл Айвазовский мог высказывать на страницах «Чракаха», «Мегу Айастани» и «Масьяц ахавни», общий тираж которых в несколько раз превосходил тираж «Юсисапайла/}. Но он, видимо, подсознательно чувствовал себя бессильным перед Налбандяном, который разгадал и публично выявил все его тайные шаги. Как ate еще мог он бороться с истиной Налбандяна?..
Доносами.
…Два года спустя Микаэл Налбандян несколькими меткими штрихами охарактеризует Габриэла Айвазовского: «Царский шпион, предатель и изменник нации, отступник от своей церкви и перебежчик папизма», а далее с иронией заметит: «И кто этот осудитель «Юсисапайла»? Тот, кто уже дважды менял свою веру и публично заявил: я рожден католиком и умру католиком!..»
Небезызвестными были Налбандяну и услуги епархиального начальника Третьему отделению.
«Сколько уже раз за прошедшие годы были мы оклеветаны им перед министром внутренних дел России как безбожники, как безнравственные, как бунтовщики и возмутители народа! Г-н Айвазовский предлагал сиятельному министру запретить вредный журнал «Юсисапайл» и подвергнуть нас жестокой каре по всей строгости закона. Может, г-н Айвазовский по отцовской своей заботе предуготовил нам место жительства в Нерчинске или Красноярске?.. Чтобы умерить нашу горячность морозами Сибири (в чисто лечебных целях)?..»
Да, все это через два года.
А пока что шел декабрь 1858 года.
Габриэлу Айвазовскому удалось бы, пожалуй, закрыть «Юсисапайл» и «в чисто лечебных целях» отправить Налбандяна в Сибирь, если б журнал и его сторонники не пользовались любовью читателей и не снискали среди них высокий и заслуженный авторитет.
Проведав о том, что Айвазовский добивается запрещения «Юсисапайла», группа петербургских читателей, таких, например, как купец Овсеп Измирян, уже направила Айвазовскому письмо, в котором предупреждала, чтобы он напрасно не старался вредить журналу, иначе ему самому придется несладко.
Рассказав об этом письме Карапету Айрапетяну, Микаэл советовал ему:
«Было бы вовсе неплохо, если б еще несколько человек написали вежливое письмо Айвазовскому, чтобы малость поостерегся в вопросе «Юсисапайла».
Не меньше его обеспокоенный судьбой своего журнала, Степанос Назарян оценивал события более спокойно и трезво.
Степанос Назарян — Абелу Мхитаряну.
«Истина может расти и распространяться только преследованиями… Давно знали я и мой друг, что папские аббаты поднимут целую бурю. Я предвидел это еще тогда, когда этот благословенный ступил на землю России».
Этот «благословенный» — Габриэл Айвазовский.
«Но я и мой друг стоим с мечами в руках, и враг не увидит нашей спины… Если есть у него сила, пусть выступит против нас с достойным оружием… Но паписты не привыкли действовать достойным оружием. Им ведомы только пути тирании».
«Этот год был одним из лучших в жизни Налбандяна, — писал Очевидец. — Не было конца его шуткам и остротам. Он успевал везде и всюду, а в последние дни лета занимался только литературой: читал, писал, готовил статьи для «Юсисапайла». Однако его пожелтевшее лицо, его добрые и умные глаза, в которых всегда отражалась задумчивость, показывали, что здоровье его пошатнулось».
Но «лучшие времена» длятся очень недолго. А для Микаэла Налбандяна тем более, ибо он был натурой вулканической, но никогда — иссякающей… Только всегда мучителен был для него период, когда зрели замыслы новых этапов борьбы. Но особенно мучительно было то, чтобы постепенно росло расстояние, отделявшее его от единомышленников.
Теперь Микаэлу грозило одиночество намного опередившего свое время мыслителя и деятеля, одиночество, которое не имело, несомненно, ничего общего с тем романтическим чувством, которое присуще мечтательному влюбленному юноше.
Уточним, кстати: он был в своем времени и со своим временем. Только вот соратники его отставали. Каждый из них, выступивший вместе с Налбандяном, остановился, достигнув своей заветной цели, и больше не хотел идти к зовущим далям. Один не слышал этого зова, другой не видел далей, а третий попросту устал от безумств Микаэла Налбандяна, вынашивавшего все новые и новые несбыточные планы и втягивавшего в бесконечные беспощадные битвы…
Карапет Айрапетян, например, добившись долгожданной должности городского головы Нахичевана-на-Дону, считал дальнейшую борьбу бессмысленной и излишней. Главное теперь — сохранить захваченную власть. И он был по-своему прав.