В Лондоне находился также Лайош Кошут, один из руководителей национально-освободительной борьбы венгров и опытный политик. После французской революции 1848 года он в открытую выступил с требованием предоставить независимость Венгрии. Его пламенные речи сыграли значительную роль не только в подготовке революции в Венгрии, но и в организации Венского восстания. На созванном в 1849 году Национальном собрании Лайош Кошут объявил о низвержении династии Габсбургов в Венгрии и был назначен временным правителем страны. Однако силам реакции удалось свергнуть правительство Кошута. После долгих скитаний, во время которых он познакомился с Джузеппе Гарибальди, Кошут обосновался в Лондоне.
Поистине всеобщий освободительный дух пронизывал ту атмосферу, в которой жили в Лондоне бежавшие от преследований и нашедшие здесь безопасное пристанище революционеры почти из всех стран Европы.
И ярким выражением знакомства с несгибаемыми «революционными генералами» и всей той атмосферы, в которую с головой окунулся Микаэл Налбандян, стало его знаменитое стихотворение «Свобода».
Когда крылатый бог свободы
впервые жизнь вдохнул в меня
и подарил мне беззаботно
и солнца свет, и краски дня —
я в то же самое мгновенье
свободы в первый раз глотнул
и неуверенным движеньем
к свободе руки протянул.
Спеленатый лежал я в люльке —
я плакал, я кого-то звал.
И мать склонялась надо мною,
ей спать всю ночь я не давал.
А плакал я, что связан, скован —
чтоб мне хоть кто-нибудь помог!
С тех пор я полюбил свободу,
и жить я без нее не мог.
Когда пошел я, спотыкаясь,
и начал лепетать едва,
я удивил отца и маму,
промолвив первые слова.
Не «мама» я сказал, не «папа»
и радости им не принес.
«Свобода» — было первым слово,
которое я произнес.
«Мой друг, ты произнес — Свобода? —
Судьба спросила с высоты. —
Так, может быть, в ее солдаты
намерен записаться ты?
Тернист к свободе путь и труден,
и ты пройти его готов?
Для тех, кто полюбил свободу,
мир этот тесен и суров!»
«Свобода! — я воскликнул снова. —
Пусть разорвут зарницы мрак,
пусть гром гремит над головою
и смертью угрожает враг —
но все равно в свой миг последний,
от горла отведя петлю, с надеждой,
яростью и страстью я прокричу,
я прохриплю:
— Свобода!»[27]
…Восторг от новых идей, новых картин будущего и — вновь! — щемящее чувство одиночества. Перед Микаэлом открылись новые перспективы, но, чтобы достичь их, мало лишь разбудить свой народ, уснувший на унылой станции настоящего. Нужны силы, чтобы вести его вперед… Вперед — туда, где свобода перестает быть лишь абстракцией и превратится в жизненную реальность! А самое главное, Микаэл Налбандян не должен надеяться на других, ибо национально-освободительная борьба могла увенчаться успехом лишь в том случае, если сам народ напряжет все свои силы. И конечно, нужно единение и сотрудничество: борьба одиночки безнадежна и не имеет никаких перспектив, как, впрочем, и бездействие. Не сидеть сложа руки и только наблюдать, как другие народы свергают тиранию, чтобы потом получить и свою долю свободы! Да и не бывает свобода долями… Свободу или завоевывают, или не завоевывают.
Приобщившись к такому богатому опыту, который накопило освободительное движение в Европе за последние пятнадцать-двадцать лет, Микаэл Налбандян был убежден, что у армян есть только один путь — участия в революционном движении как полноправная нация, которая не только осознает свои цели, но и способна поддержать другие народы.
Налбандян, более умалчивающий, чем упоминавший, о лондонской своей жизни, тем не менее напишет в «Записках» графа: «Немало мне встретилось прекрасных людей с благородной душой, которые стали моими добрыми знакомыми. Но все они занимались своими национальными, либо общечеловеческими делами».
Летели, или, как говорил граф, «текли подобно воде», дни и недели, а «прекрасные люди с благородной душой», ставшие для Микаэла «добрыми знакомыми» и принявшие его в свой круг, не могли все же предложить ему конкретной программы дальнейшей его деятельности. И это было по-своему понятным и естественным… Ни один из этих «прекрасных людей с благородной душой» ни разу не завел разговора о том, что, как признавался Микаэл устами графа Эммануэля, «было близко моему сердцу и духу, что давно уже стало моей жизнью, моей душой, моей кровью, моей мыслью»…
Ни Мадзини и Саффи, ни Герцен и Огарев, ни Луи Блан и Кошут, ни Людвиг Чернецкий, ведающий типографией Герцена, и ни Станислав Тхоржевский, который открыл в Лондоне книжную лавку для польских революционеров-эмигрантов и вместе с Чернецким был одним из ближайших помощников Герцена, — ни один из них не мог сказать ничего утешительного или обнадеживающего этому приехавшему из дальних далей болезненному, но на редкость обаятельному и энергичному молодому человеку.
Он должен был постичь все сам и сам же определить, что ему делать…
И Микаэл Налбандян сам определил для себя, как ему быть и что делать.
Он должен стать рыцарем, беззаветно преданным революции, должен взять на себя руководство революционной и освободительной борьбой армян и, как выразитель сокровенных чаяний своего народа, должен встать рядом с «революционными генералами» — как равный с равными. Теперь, когда это решение было принято, Микаэл мог позволить себе подумать и о своем здоровье и отправился на воды.
Но и в Германии ему не сиделось на месте.
Гессен, Эмс, Зоден, Франкфурт-на-Майне… И еще города, где он останавливался утолить жажду кружкой пива или просто отдохнуть…
Лондонские впечатления не давали ему покоя. Он вспоминал все новые и новые подробности, перебирал в памяти беседы с новыми друзьями, занятыми «своими национальными либо общечеловеческими делами», писал письма близким, в которых делился своими сомнениями, тревогами, мыслями о новых и таких заманчивых перспективах национального освобождения.
«Мы — армяне, и наше нравственное призвание на земле, как бы ни грустны были обстоятельства, которые предуготовило нам провидение, — это, поскольку нет у нас иного выхода, ободрять самих себя, благородными помыслами укреплять свой дух и приняться за спасение заблудших овец нашей нации».
Именно в эти дни Микаэл сделал очень важное для себя открытие: «Европейцы не нуждаются в нас».
То была горькая истина, но истина, постижение которой избавляло армян от унижений, воспитывало в них высокое чувство собственного достоинства и учило уповать лишь на собственные силы.
И пока живы — мы должны надеяться и мыслить, стараться, работать, действовать. Действовать, пока еще не пала ночь! И ничего, что нынешнему поколению не доведется увидеть грядущее счастье своего народа. Ведь мы призваны спасти самих себя, призваны противостоять всем превратностям судьбы, призваны сохранить свое лицо и, наконец, призваны проторить дорогу для наших детей. Лишь бы каждый из нас делал свое дело по меря своих сил и возможностей. Вот о чем мечтал Микаэл Налбандян.
И вот как все это воплотилось в стихотворении «Дни детства»:
Дни детства, вы прошли, как сон,
как сон, растаяли вдали.
О, сколько счастья и надежд
вы мне когда-то принесли.
Поздней я начал понимать,
что мир громаден и суров,
что время навсегда прошло
для детских грез и светлых снов.
Я думал о земле родной —
что жить народу все трудней…
Вручил мне лиру Аполлон —
быть может, утешенье в ней?
Но лира плачет — не поет,
и звуки горечи полны.
Как ни мечтал, как ни искал —
веселой не нашел струны.
Дни детства навсегда ушли,
ушли, растаяли, как дым.
Я был свободен, счастлив был
и этот мир считал своим.
Не знал я тяжести цепей,
не знал, как ранит нас вражда.
Я это все узнал потом —
и проклял, проклял навсегда!
Ты эту лиру, Аполлон,
отдай другому, а не мне —
тому, кто за свою любовь
готов весь век гореть в огне.
Без лиры должен выйти я
на площадь и смущать умы
лишь криком — чтобы мир затих,
чтоб дрогнули покровы тьмы.
Сейчас мне лира ни к чему,
сейчас нам нужен только меч.
Смысл жизни видим мы в одном:
разбить врага и честь сберечь!
Пускай оракул древних Дельф
хитрит и льет пророчеств мед —
идеями глухих веков
уже не обмануть народ.
Пускай твердит о клевете
оракул, нам внушая страх, —
свободой мы опьянены,
одно лишь слово на устах.
Святой отец на небесах,
услышь и укрепи наш дух.
Народ мой бедный пощади —
давно к пророчествам он глух.
Во время своего заграничного путешествия близко познакомившись с видными деятелями национально-освободительного движения, поняв взаимоотношения, которые существовали между государствами и народами Европы, и увидев, к каким изощренным и бесчеловечным средствам прибегают могучие властители, желая не просто покорить — уничтожить! — соседние народы, Микаэл воочию столкнулся с той действительностью, которую в свое время предсказал Виссарион Белинский.