Слышал ли он голос предков, зовущий его из дальней дали, видел ли он родные горы и простирающуюся от подножия Арарата долину — хотя бы в своих мечтах и снах?
Безусловно!
Во время первого своего заграничного путешествия Микаэл познакомился в Мариенбаде с доктором Линдманом, который собирался отправиться в Западную Армению, чтобы исследовать целебные свойства тамошних минеральных вод. Он еще собирался направиться оттуда в Россию и по дороге посетить Эчмиадзин и попросил Налбандяна, если у него будет такая возможность, сопровождать его. Микаэл с радостью согласился и решил воспользоваться случаем, чтобы «приложиться к испепеленным руинам Армении». Но дела «Юсисапайла» не позволили ему осуществить это намерение. И все-таки он должен был, непременно должен был увидеть настоящую Армению, даже если б не подвернулся случай с наследством индийских армян.
Он должен был увидеть эту священную для него пядь земли, кусочек веками и тысячелетиями терзаемой и раздираемой родины… И пусть измученная и обессиленная, пусть многое безвозвратно утерявшая — это была Армения!.. Именно здесь находилась та земля и страна, силой которой и на которой должен был твердо встать на ноги, должен был обрести свое национальное и политическое лицо его парод и стать могучей цитаделью против всех разрушительных и смертоносных вихрей истории.
Что почувствовал, что пережил Микаэл Налбандян, впервые ступив на землю предков?
Пройдем по его следам, услышим сквозь глухой шум веков и тысячелетий его негромкие шаги… Летит пыль из-под колес брички, из-под копыт лошадей, щекочет ноздри и рождает удивительные мысли о некогда живших, 204 создавших свою страну и оставивших громадное духовное наследство в дедах и прадедах, прах которых покоится в этой самой земле — как свидетельство твоего неоспоримого права на эту древнюю и священную землю…
Нахичеван-на-Дону и Армянский округ, где армяне, пользующиеся покровительством могучего государства Российского и сердечным участием русского народа, не были Арменией, как не были ею Москва или Петербург, где сильное и влиятельное армянство также пользовалось всеми дарованными некогда привилегиями. Армянская община в Париже, несмотря на всю ее активность, была подобна тепличному растению, корни которого бессильны проникнуть в чужую почву и должны искать питательные вещества в воздухе или на самой поверхности… Микаэл не сомневался, что точно таково же положение в Константинополе и Индии, хотя в Константинополе, к примеру, оживленная армянская жизнь была очень похожа на нахичеванскую. Определенные представления об этом Микаэл получил по рассказам константинопольских купцов-армян, с которыми он познакомился в Париже, да еще по местной прессе — зеркалу армянской жизни в Константинополе.
Но все равно — ни одна из этих общин и колоний не была и не могла быть Арменией, хотя положение в исконной, коренной Армении казалось отчаянным и безнадежным. Здесь не было общественной мысли, не было движения мысли, а беззаветная, но, увы, недолгая деятельность Хачатура Абовяна подобна была промелькнувшей на армянском небосводе яркой комете… Он видел гигантскую разницу между живущими в нищете и невежестве, говорящими на персидском или турецком и лишенными национального самосознания армянами коренной Армении и армянами, скажем, Парижа или Армянского округа…
Это так. Все это действительно так, но еще не было случая, чтобы нация возродилась на чужой земле. Именно здесь пусть слабая, пусть истерзанная, но твоя страна и твоя родина, и именно здесь вдруг обращается к тебе История.
Здесь с тобой говорит История, здесь на каждом шагу воскресают давно канувшие в небытие времена. Значит, именно здесь истоки будущего нации и народа, именно здесь возродится будущая Армения!
Какая огромная разница между этой увиденной Микаэлом воочию Арменией и той, что представала ему в пылких мечтах! Не мог Микаэл не заметить эту разницу. Не мог не подумать о тех армянах, которым никогда не доведется вот так шагать по земле отчизны, дышать прохладным живительным воздухом армянских гор, видеть синее-синее небо Армении и огненный шар солнца, такого ласкового и большого, когда смотришь на него из садов Ошакана или Эчмиадзина… Как убедить их, рассеянных по всему свету, родившихся в дальних чужих пределах, трудолюбивых и умелых, строящих и созидающих, но в других странах!.. Как же убедить их, умеющих мечтать и желающих жить как самобытная нация, что у них есть своя страна, своя исконная земля, свое солнце и наследие предков?..
Можно было сказать им: «Не забывайте, что будущее будет вершить суд над вашими могилами, как вы сегодня судите деяния своих праотцев… Постарайтесь же оставить своим наследникам светлую память о себе!» Но одного такого наказа будет, пожалуй, недостаточно. Нужно еще и что-то ощутимое, вещественное. Хотя бы карта… Карта Армении, на которой были бы эти звонкие речушки, ущелья, горы и долины, озера Ван и Севан, были бы древние Нахичеван, Тигранакерт, Эчмиадзин, Карс и другие города, было бы все Армянское нагорье, Евфрат и Арацани, Араке и Раздан и был бы Арарат, который, вонзив в небо свою двуглавую вершину, с незапамятных времен хранил и охранял доверенную ему Страну Араратскую, Страну Армянскую.
И отныне даже в одиночке Петропавловской крепости не оставит Микаэла мысль об издании карты Армении — мечта, увы, так и не осуществленная… Он был уверен, что уже одна карта Армении возбудит в армянах тоску и воспоминания, уверенность в свои силы и волю создать страну и как зеницу ока сберечь свою вновь возрожденную родину… Карта для Микаэла была не одной лишь географией, а памятью о прошлом и мечтой о будущем.
Почти полтора месяца провел Микаэл Налбандян в Эчмиадзине. Все свое свободное от дел время он проводил в окрестностях этого древнего армянского города, гулял, знакомился с местными обычаями и нравами и слушал народный язык. Об этом он напишет через два-три года, уже в одиночке:
«Как сладостно звучит в моих ушах непринужденная армянская речь, когда она исходит прямо из сердца народа!..»
Бродя по окрестным селам, он изучал местные диалекты, размышлял о путях и перспективах создания единого общенационального языка.
Местные говоры и диалекты, по глубочайшему убеждению Налбандяна, имели громадное значение для досконального изучения, создания и развития нового языка, как, впрочем, и для осуществления идеи будущего единства.
Если не прислушиваться к народу, если втискивать новые ростки языка в отжившие и мертвые формы, иначе говоря, если идти в добровольное рабство к старому языку, то бесполезно думать о создании и развитии нового. Но это не означает, конечно, что, избавившись от пут и плена древнего языка, нужно втискивать новый народный язык в ярмо того или иного диалекта. Применение в качестве общенационального языка какого-либо местного или провинциального диалекта не имеет практической ценности, и любые попытки, направленные на превращение диалекта в общенародный литературный язык, обречены на провал. Новый, единый национальный язык, который должен стать могучей объединяющей силой, надо было развивать, не отрываясь совершенно от древнего языка, но и не подпадая в плен местных говоров или чужих языков.
В таких раздумьях шагал по дорогам древней страны своих предков Микаэл Налбандян, а в ушах его звучали пламенные слова мученика Абовяна: «О язык, язык!.. Если б не язык, чем бы тогда был человек?..»
Язык и цивилизация представляют собой удивительную и уникальную гармонию, был убежден Налбандян. Как варварский народ не может иметь возвышенного и прекрасного языка, так и язык просвещенной нации не может быть варварским…
Язык — это сосуд, с помощью которого человек сливает свои мысли с мыслями других людей. Язык — это мост, через который взаимопроникают и взаимодействуют идеи и мысли. И даже больше: именно в национальном языке, обретая форму и содержание, сохраняют свою сущность и качества национальный дух и сердце нации… И все-таки мало только развивать новый язык и вообще изучать армянский. Даже если мы достигнем своей цели, то нацию этим не просветим. Но это первая ступенька на пути к просвещению, и без нее не может быть пути наверх.
«У нашей нации нет ничего и все надо начинать сначала» — вот истина, от которой в отчаянии могут опуститься руки. «Но пусть не отчаиваются малодушные, что армяне, не имея ничего, уже погибли». Нет, мы еще не погибли! Но, не сознавая своего достоинства, не имея твердости духа, не желая понять, что будущее нации в нашем единстве, стыдясь говорить по-армянски, льстиво и подобострастно отказываясь от национального мышления, мы вступаем на страшный путь, который может привести только к гибели.
…Эти раздумья и тревоги могли ввергнуть в панику и отчаяние менее твердых. Но Микаэл, как всегда, спокойный и последовательный, не только занимался текущими своими делами, но и не упускал времени и случая приобщиться к тем огромным духовным сокровищам, которые хранились в Матенадаране[29] Эчмиадзина. Историки и философы, ученые и поэты в тишине и таинственной полутьме Матенадарана протягивали из глубины своих веков руку помощи Микаэлу Налбандяну, разделяя его тревоги и развеивая сомнения… Его утешал историк V века Казар Парпеци, живший в селе Парипи, неподалеку от Эчмиадзина. «Послание» Парпеци находило горячий отклик в душе Микаэла, создавая удивительную связь между сердцами этих разделенных многими веками, но озабоченных почти одними и теми же вопросами мыслителей… Утешал Микаэла и первый Учитель армян, чей прах покоился тоже совсем близко от Эчмиадзина, в селе Ошакан… И Микаэл как благодарный его ученик не мог не совершить паломничества к его святой могиле.
Можно представить то благоговение, с которым отправился Микаэл в Ошакан… Какие слова благодарности и признательности шептали его губы, какие мысли рождались в его голове на этом пути — мысли о пришедшем из-туманной дали веков его народе, о непостижимой тайне его жизнестойкости, о будущем его нации?.. И мог ли он даже представить то, что так безжалостно поразит его в Ошакане? Вряд ли… Во всяком случае, не ожидал Микаэл такого равнодушия и небрежения к памяти создателя армянского алфавита, первого Учителя, этого истинного воителя, давшего своему народу са