Армянская интеллигенция Константинополя, также охваченная стремлениями к просвещению, была связана, естественно, с передовыми кругами Европы, особенно Франции. Армянская молодежь, получившая образование в Париже, свидетельница и даже участница революционных событий 1848 года, вернувшись в Константинополь, организовала клубы и кружки, распространяя новые идеи.
Двадцатилетний Арутюн и его учитель входили в эти кружки образованной армянской молодежи, которая все свои знания и энергию посвятила защите и развитию современного армянского языка и борьбе с выступавшими от имени нации богачами-ренегатами и сотрудничавшими с ними реакционными церковниками.
Вскоре Арутюн Свачьян получил должность учителя в школе квартала Пешикташ, но не прошло и года, как его врагам удалось изгнать молодого учителя не только из школы, но и из… города. Друзья помогли Арутюну уехать в Париж, где жил его учитель Хачатур Партизпанян.
Однако в скором времени бывший учитель и бывший его ученик вернулись в Константинополь. Еще через несколько месяцев, получив от правительства разрешение, Арутюн Свачьян начал издавать газету «Мегу». В лице молодого издателя и публициста передовая константинопольская интеллигенция нашла настоящего борца и бойца, чье перо беспощадно вскрывало пороки и заблуждения общества. Несколькими меткими и острыми словами Арутюну Свачьяну удалось сделать то, что не смогли сделать многие книги, речи и протоколы. «Сын народа и выразитель горестей, враг тирании и истинный и беззаветный поборник свободы» — вот Свачьян!
У «Мегу», выходившего раз в две недели, тоже был свой «граф Эммануэль» — Мечухеча. Личность демоническая, бесплотная и всепроникающая, Мечухеча мог летать по воздуху, мог уходить сквозь землю, мог даже обернуться кротом или муравьем, чтобы, оставаясь невидимым, незамеченным, наблюдать за деяниями людей… Он непрошеным гостем проникал в дома, присутствовал на семейных ссорах и прочих домашних, и не только домашних, происшествиях и обо всем этом с любезного согласия редактора публиковал в газете свои остроумные комментарии. Мечухеча разоблачал, двуличие константинопольских церковников, клеймил позором их непомерное честолюбие и выносил на всеобщее обсуждение. грубое и пренебрежительное отношение этих духовных пастырей к своему собственному народу. И если где-либо совершалось нечто преступное или недостойное, то там тут же оказывался и «Мечухеча с иронической улыбкой на устах, готовый немедленно метать язвительные стрелы»…
В лице своего нового друга — а заочное знакомство и приязнь к Свачьяну Микаэл с первого же шага на константинопольской земле постарался превратить в крепкую дружбу — Налбандян обрел своего очередного двойника.
И действительно, Арутюн Свачьян всем своим характером, своей неистощимой энергией, всей сутью своей натуры был очень похож на Микаэла Налбандяна.
С самого же начала Арутюн Свачьян заявил в «Мегу», что он обязуется «говорить правду и стоять стойко».
«Я тоже, — написал он еще в 1856 году, — поскольку взял на себя обязанность публициста, буду говорить с истинным патриотизмом, и пусть другие называют это предательством нации. Я с беспристрастной душой постараюсь рассмотреть все и смело, но без лицеприятия ука-вать препоны перед нашим национальным просвещением и прогрессом и назвать тех, кто их воздвигает, а также по мере сил и возможностей своих постараюсь убрать их. Указание же путей оставляю на усмотрение самой нации. Чтобы нация была передовой, могучей и счастливой, надо развивать вместе и ее богатства, и цивилизованность или, говоря иначе, надо найти способ получать одновременно и материальное богатство, и духовное!»
Сходство характеров и рода деятельности помогло Арутюну Свачьяну, как ранее и Степану Воскану, ощутить свое духовное, да и просто человеческое родство с Микаэлом Налбандяном. Учитывая ту пагубную в армянской среде привычку, когда в своей искренней и патриотической деятельности многие мыслители вместо того, чтобы объединить свои усилия, вдруг вступали в нелепую и не поддающуюся логическому осмыслению конкуренцию, в дикое соперничество, более свойственное потерявшим всякие нравственные ориентиры торгашам, не можешь не проникнуться добрыми чувствами к Арутюну Свачьяну и Степану Воскану, которые приняли и признали Микаэла Налбандяна как своего старшего товарища, как идейного вождя и мудрого советчика… Кстати, это нисколько не умалило их собственную роль в истории армянского народа. Союз этот многократно увеличил их силы, еще более расширил их совместные действия под руководством общенационального деятеля.
Еще совсем недавно Арутюн Свачьян с недоверием и подозрительностью относился к Степану Воскану и не скрывал такого своего отношения к нему, не упуская случая уколоть своими фельетонами и карикатурами газету «Аревмутк».
«Этот человек пишет скорее для французов, чем для армян… Не скажешь, что он не знает армян, — скорее армяне его не знают!»
Но достаточно было Арутюну Свачьяну узнать от Микаэла Налбандяна его мнение о Степане Воскане и газете «Аревмутк», чтобы безоговорочно поверить ему. Есть предположения, что еще давно, в бытность свою в Париже, Арутюн Свачьян познакомился, вероятно, со Степаном Восканом. Возможно…
Возможно даже, что именно от этого личного знакомства родилось у Свачьяна отрицательное отношение к Степану Воскану. В конце концов ведь могли же двое встретившихся в Париже молодых людей просто не понять или не принять друг друга!..
И сейчас, когда их прах давно уже слился с прахом их предков, хочется еще раз подчеркнуть высокое благородство этих честных и преданных людей. Людей, которые смогли не оспаривать первенство, которые сумели до конца довериться друг другу и которые нашли в себе мужество уточнить свои отношения сразу же, как представился к этому предлог. Вот как откликнулся Арутюн Свачьяп в своем «Мегу» на возобновление издания «Аревмутка»:
«Вновь стал издаваться в Париже «Аревмутк», и вновь под редакцией господина Степана Воскапа, человека, который денно и нощно мечтал о родине и свободе, желал своей нации совершенного просвещения и по этой причине был несколько строг в своих требованиях и по своему беспокойному характеру желал, чтобы нация бросилась вперед бегом, хотя она только-только училась шагать, и сразу слишком многого ожидал от нации, еще юной. И все-таки пожелаем, чтобы все было по сердцу его и чтобы смог он увидеть все, что мечтает увидеть».
…Древний поэт Менандр говорил, что счастлив тот, кто встретился хотя бы с тенью настоящего человека.
Микаэлу Налбандяну посчастливилось вдвойне, ибо он нашел двух настоящих единомышленников, которые жили и действовали с той же преданностью, с теми же мечтами и по тем же планам, что и он сам.
И как можем не почувствовать себя счастливыми и мы сами, когда в лице своих славных предков видим такую бескорыстную и самоотверженную дружбу, такую преданность?!
Микаэл быстро сориентировался в обстановке, сложившейся к тому времени среди константинопольских армян. И хотя община выглядела на редкость единой и сплоченной, а Арутюн Свачьян, поддавшись всеобщему воодушевлению, уверял дорогого и долгожданного гостя, что отныне прекращены вредные споры и люди объединяются, чтобы плечом к плечу служить на благо народа и нации, Микаэлу Налбандяну было ясно, что ни Положение, ни Национальное собрание не смогут одним махом уничтожить мракобесие и беззаконие.
Как везде и всегда, он находил время, чтобы работать. А работал он в это время лихорадочно, так как решил написать для «Мегу» Арутюна Свачьяна хотя бы пару статей. Ему было о чем писать и было что писать, поэтому не следовало терять ни одну из тех возможностей, что подворачивались ему, будь то в Москве, Париже или Константинополе.
Первая написанная здесь Микаэлом статья озаглавлена «Невообразимый скандал». Налбандян высмеял Ованеса Чамурчяна за его попытки доказать существование духов и демонов. Потом появилось открытое письмо о самодурстве и беззакониях, творимых священником Ванского вилайета Погосом Микаэляном.
Скандальную историю со священником Погосом опубликовала и вынесла на суд общественности «Мегу».
Но что это была за история?
Священник несколько лет подряд держал при себе «некую девицу, а потом обвенчал ее со своим служкой, намного моложе ее, почти совсем еще мальчиком. Поэтому женщина потребовала себе совершеннолетнего мужа. «Священник, — писала «Мегу», — перепугавшись, исполнил желание женщины и, расторгнув брак, обвенчал ее с другим человеком».
Но этим не ограничивались беззакония Погоса. «Мегу» сообщала также, что за взятку в пятьсот курушей Погос развел замужнюю женщину и обвенчал ее с другим, а еще как-то, заставив привести в церковь беременную женщину, велел так избить ее, что у нее случился выкидыш… «Кроме перечисленных беззаконий, — продолжала «Мегу», — на его совести есть и многие другие преступления, которые уже ни к чему называть здесь».
Арутюн Свачьян требовал, чтобы этот гнусный соблазнитель, прелюбодей и преступник был исключен из духовного сословия и лишен права занимать какую-либо должность. Всех читателей, согласных с этим, «Мегу» приглашала в течение десяти дней прийти в редакцию и поставить свои подписи под этим решением.
История с ванским священником порочила не только духовенство (и именно в этом была причина, что Церковное собрание всячески старалось замять это дело), но и сам народ. Поэтому вполне понятно, что «патриотичные» мещане также не придали ей значения, сочтя случившееся досадным исключением.
К мнению газеты «Мегу» присоединился архимандрит Варагского монастыря Мкртич Хримян, вместе со своими друзьями сурово осудивший и преступного священника, и тех церковных деятелей, которые старались скрыть его неблаговидные делишки. Кстати, через несколько десятилетий Мкртич Хримян станет католикосом всех армян и за свои достоинства будет назван народом Хримян-айрик — отец Хримян, отец армян…
…Микаэл Налбандян и сейчас был уверен, что недостойный и погрязший в пороках духовный пастырь не сможет опозорить ни свой народ, ни церковь, если язву эту не будут скрывать, а излечат, если общественное мнение ополчится против него, тем самых! изолировав и удалив его от себя. Нация, обладающая подобной нравственной силой, «получит право удостоиться похвал от просвещенных народов, ибо не захотела терпеть у себя семя соблазна».