Одной из важнейших предпосылок общественного прогресса и национального существования являются право и правосудие — одинаковое для всех без исключения. В противном же случае — когда преступление покрывается, а преступник не считает себя обязанным отвечать перед законом, да еще находит покровительство, выходит, что общество молча смиряется перед беззаконием и даже поощряет его. Вот почему для понимания истории народа и степепи его просвещенности такое решающее значение имеет сам факт существования у него законов и четко определенных гранпц его применения.
Во всех естественных и человеческих законах мы признаем только «да» и «нет». Третьего просто нет — был уверен Налбандян и был абсолютно прав. «Пусть не забывают этого те патриоты, которые свою любовь к народу проявляют сокрытием его недостатков, следовательно, заслуживают наказания вместе с защищаемыми ими преступниками».
«Нельзя проповедовать правосудие и защищать беззаконие.
Нельзя проповедовать прогресс и, подобно паралитику, быть прикованным к одному месту.
Нельзя проповедовать чистоту и плавать в море нечистот.
Нельзя проповедовать свободу и в то же время насиловать совесть».
То есть нельзя лицемерить.
Лицемерие, провозглашал Налбандян, — это зло, и люди, распознав его, рано или поздно постараются избавиться от него.
Лицемерное правительство — зло для своего народа, и, раскусив его, народ рано или поздно поднимется, чтобы свергнуть такое правительство.
Лицемерный народ или, что вернее, народ, видящий лицемерие и терпящий его в себе, — зло для самого себя и поэтому обречен влачить жалкое свое существование под гнетом грубой силы.
«Мегу» запрашивала мнение членов нации… «Я не только согласен с решением «Мегу», но и больше того: говорю, что бывший священнослужитель, а ныне просто частное лицо Погос, должен искупить свои грехи покаянием», — гневно писал Налбандян и требовал привлечь преступника к судебной ответственности.
Интересно, что все те, против кого обращены были беспощадные стрелы этого неистового пришельца из России, предпочли благоразумно смолчать. Никто не выступил с возражением, никто не встал в позу оскорбленного, никто не принял брошенного Микаэлом вызова.
Единственным человеком, который пытался ответить Налбандяну, был уже знакомый нам редактор «Еревана» Ованес Чамурчян.
В своей статье он защищал не только своих духов и демонов, которых высмеял Налбандян, но и Погоса из Вана. А чтобы хоть как-то оправдать эту свою защиту, он, сознавая все-таки всю свою беспомощность, обозвал Микаэла Налбандяна «социалистом» и «красным республиканцем».
И оставил тем самым свидетельство — свидетельство ярого врага и очевидца — о том, чем еще был занят Налбандян весь тот месяц, что пробыл в Константинополе.
На первый взгляд он был целиком поглощен основанием организации под названием «Благотворительное общество».
Эта мысль зародилась у Микаэла еще в Лондоне, когда он общался с «прекрасными людьми с благородной душой», целиком посвятившими себя «или своим национальным, либо общечеловеческим делам». Но перспектива одного лишь общения с ними не могла удовлетворить его. Да и какая тут перспектива? Чтобы сотрудничать с лондонским революционным центром, нужны были не только красивые мечты о национальном освобождении. Необходимы преданные приверженцы, готовые встать на борьбу, и прежде всего самое главное — нужна программа! Программа, которую армяне невесть почему считали не столь уж и существенной, а ошибку свою осознавали лишь после очередного поражения…
Несколько молодых константинопольцев — Ованес Кятипян, Овсеп Нурпджанян, Микаэл Рафаэлян, Тигран Пешикташлян и некоторые другие, уже закончившие или продолжавшие учебу в Париже, — стали верными соратниками Микаэла. Авторитетный и уважаемый в городе публицист Арутюн Свачьян и общественный деятель Серовбэ Тагворян уже проделали большую подготовительную работу, так что буквально через несколько дней после приезда Микаэла Налбандяна в Константинополе состоялось учредительное собрание Благотворительного общества. Внешняя задача общества состояла в распространении среди всех армян независимо от вероисповедания просвещения и идей национального самосознания и единения. С этой целью предполагалось открыть общеобразовательные и ремесленные школы и училища, поощрять национальную печать и вообще культуру…
На самом деле, однако, эта деятельность Благотворительного общества призвана была лишь замаскировать истинные цели — создание тайной освободительной организации и налаживание контактов с другими порабощенными народами Османской империи, а также с другими революционными центрами Европы и России.
В случае успеха Микаэл Налбандян стал бы идейным руководителем армянского национально-освободительного движения и, непосредственно занимаясь «своими национальными делами», получил бы право заниматься также и «делами общечеловеческими». Вернее, тогда интересы национального прогресса слились бы с интересами прогресса общечеловеческого, и армяне отныне видели бы свое будущее не изолированно, а в гармонии и единстве с будущим других народов.
Пробуждая свой народ от векового сна и воспитывая в нем чувства национального достоинства и национальной принадлежности, Микаэл Налбандян выводил его на широкую дорогу, которая вела армян к светлой цели — братству народов и общечеловеческой гармонии…
Месяц промелькнул очень быстро, но и за это короткое время Микаэл успел полюбиться константинопольским армянам.
«Да, такого человека нам больше не доводилось видеть», — много лет спустя признавались, вспоминая его, западноармянские деятели.
А корреспондент одной из кавказских газет с удивлением напишет о том восторженном приеме, которого удостоился приехавший в Константинополь из России армянский писатель — беспокойный, остроумный, прекрасно знающий прошлое и будущее своего народа, любознательный и всецело преданный интересам народа.
«С тех пор полисцы составили себе более благоприятное мнение о российских армянах. Но надо сказать и то, что большая их часть до сих пор убеждена, будто почти все армяне в России, которые говорят на родном языке, ссылаются в Сибирь…»
Посетил Микаэл и русского посла в Турции, который якобы посоветовал ему непременно отправиться в Лондон и на месте прояснить некоторые вопросы, связанные с индийским наследством.
Об этих «словах» посла Микаэл счел необходимым со всеми подробностями уведомить городского голову Нахичевана-на-Дону.
Знай Карапет Айрапетян, как рвется Микаэл Налбандян в Лондон, он бы немало подивился тому, как удивительно вовремя совпали слова русского посла со страстным желанием Микаэла…
Но он удивился бы еще больше, если б узнал, что Микаэл, 21 декабря покинув Константинополь, вместо Лондона отправился морем в… Марсель.
В Лондон согласно «необходимости» и в связи «со словами русского посла в Турции» Микаэл мог, несомненно, отправиться по суше и гораздо более коротким путем. И вообще странно, что Микаэл Налбандян, вечно нетерпеливый, вечно спешащий, избрал долгий и небезопасный путь морем.
Да, но куда же все-таки спешил Налбандян? В Индию ли, чтобы предъявить права своих сограждан на полузабытое наследство? Куда он спешил?
Он спешил поднять уже пробудившийся ото сна свой народ. Спешил днем раньше примкнуть к набиравшей в Европе силу освободительной борьбе. Спешил увидеть на древней земле предков свободную республику Армения!
Поэтому странно разве, что он избрал морской путь в Лондон через Марсель, — чтобы побывать и в Италии…
НА ПУТИ СВЯЩЕННОГО ОБЕТА
Курятся Этна и Везувий. В священном вулкане Арарата ужели не осталось хоть искорки огня?!
Буря ли была тому причиной, что пароход бросил якорь в Мессинском порту, а направлявшийся в Марсель Микаэл Налбандян «вынужден был высадиться на острове Сицилия»?
Во всяком случае, свое пребывание в Сицилии, а затем и вообще в Италии Микаэл в своем письме к другу объяснял «жестокими зимними штормами».
…Еще когда пароход подходил к берегу, Микаэл обратил внимание на оживленную толпу молодежи в порту. Это, без сомнения, были гарибальдийцы, о чем свидетельствовали их красные рубашки. Микаэл увидел на их лицах то, что хотел увидеть: «радость и спокойствие совести», а в глазах — «заслуженную гордость».
Над Мессинским замком еще развевалось знамя Неаполитанского королевства: сдавая город Гарибальди, губернатор Мессины оговорил особые условия для замка, где сейчас, когда Микаэл сходил на берег, находился четырехтысячный отряд королевских солдат под командованием майора Фергулы.
А над зданием городского управления был уже поднят флаг Виктора-Эммануила.
Это обстоятельство показалось Микаэлу странным. Чтобы утолить свое любопытство, он поинтересовался, почему освобожденный город терпит присутствие бурбонского войска. Оказалось, что городские власти предложили Фергуле сдачу, тот, однако, отказался, пригрозив, что бомбардирует город, если его «принудят к этому воинскому бесчестью».
Положение запертого в замке войска было весьма плачевным. И не только потому, что запасы продовольствия подошли к концу. Майор, как рассказали Налбандяну, попросил денег у городского управления для войска. Ему ответили, что ни у Мессины, ни у Италии нет войск в замке, а если его имеет кто-либо из Бурбонов, то пусть он и платит. Однако майор Фергула решил не складывать оружия, пока сопротивляется его король Франциск Второй Бурбон, осажденный в Гаэте.
Но Гаэта вот уже четвертый день подвергалась бомбардировкам, и ходили слухи, что к городу подошел уже испанский пароход, чтобы спасти «никому не нужную жалкую жизнь жалкого короля».
«Да здравствует Италия! Да здравствует Гарибальди!» — кричал на улицах Мессины простой народ. «Да здравствует Италия! Да здравствует Виктор-Эммануил!» — возглашали горожане, то есть среднее сословие. И эта «небольшая» разница в восторгах простых людей среднего сословия не ускользнула от внимания Микаэла.