Будущее торопит. Завтрашний день не может ждать…
Прибыв в Лондон, Микаэл первым делом отыскал новый дом Александра Герцена — Орсет-хауз, старинный пятиэтажный особняк, окруженный рвом. Со стороны улицы он казался трехэтажным, так как был построен на небольшом склоне. И именно на первом этаже со стороны улицы, а фактически на третьем, находилась просторная, но скупо освещенная гостиная, где стояло пианино, а у каминов были уютные уголки для задушевной беседы. На том же этаже располагался кабинет Герцена. А в самой большой из трех верхних комнат жил Николай Огарев. Комната эта служила ему не только спальней, по и кабинетом.
Хотя лондонские пропагандисты лишь недавно перебрались в этот более удобный и просторный дом, Орсет-хауз в короткое время также стал местом паломничества для изгнанников-эмигрантов, охваченной революционными порывами молодежи и просто друзей и почитателей Александра Герцена.
В Орсет-хаузе Микаэла встретили тепло, как старого друга. Очень быстро выросло и число его новых знакомых. И уже в первые же дни своего пребывания в Лондоне Микаэл стал активно сотрудничать с ними.
Возможность развернуть на Кавказе и в Западной Армении освободительную борьбу, вполне реальные предпосылки для которой создали организованные в Константинополе тайные общества, безусловно, заинтересовала обитателей Орсет-хауза. Армения и армяне могли сыграть немалую роль в свержении царизма в России и уничтожении тиранического режима в Османской империи.
…Среди многих русских, посещавших Александра Герцена, особенно выделялся Николай Серно-Соловьевич, сразу же завоевавший симпатии хозяина Орсет-хауза. Несмотря на свою молодость, а Серно-Соловьевичу было тогда всего двадцать пять лет, это был очень умный и образованный человек, интересующийся всеми серьезными проблемами своего времени.
После окончания Александровского лицея Серно-Соловьевич поступил на службу в государственную канцелярию, в отдел государственного секретаря. А поскольку именно этот отдел занимался крестьянским вопросом, то он «изнутри» знал обо всех подробностях подготовки знаменитой реформы.
И, «изнутри» же увидев, как всячески препятствовали отмене крепостного права Орлов, Адлерберг, Панин и Муравьев, впоследствии прозванный Вешателем, пережил глубокое разочарование. Но потом решил, что если все дело в противодействии высокопоставленных чиновников и царь не ведает обо всем этом, то кто-то должен решиться открыть ему глаза.
Но где можно было найти такого человека? После долгих раздумий двадцатичетырехлетний юноша решил, что именно ему суждено стать этим человеком, который «откроет царю глаза». Просидев до поздней ночи, он составил объемистое письмо, тщательно переписал его и сам же на следующее утро повез в Царское Село.
По воле случая он оказался в одном поезде и даже в одном вагоне с шефом жандармов князем Долгоруковым. Не теряя хладнокровия, Серно-Соловьевич обратился и нему с вопросом, как можно увидеть царя, чтобы лично передать ему докладную записку относительно крестьянского вопроса. Трудно представить искреннее удивление князя, услышавшего такой вопрос. Шеф жандармов любезно объяснил молодому человеку, что царь его просто не примет, но сам он может оказать молодому человеку услугу и передать письмо по назначению.
Серно-Соловьевич, разумеется, не доверил письмо шефу жандармов. Ранним утром ему удалось проникнуть в парк, где около восьми обычно прогуливался царь.
Очевидец рассказывает:
«Когда он увидел государя с каким-то из его сыновей, он пошел за ним и слышал, как маленький великий князь говорит государю:
— Он идет за нами.
Государь продолжал идти молча.
— Он идет за нами, — повторил мальчик.
Государь вдруг обернулся и строго сказал:
— Что вам угодно?
— Хочу подать вашему величеству записку, — отвечал Серно-Цоловьевич, протягивая письмо.
— Для этого есть канцелярия, — сказал император и, повернувшись, пошел. Серно-Соловьевич за ним.
— Он опять идет за нами, — проговорил маленький великий князь.
Государь обернулся.
— Что вам надо? — крикнул он.
— Хочу подать записку вашему величеству в руки.
— Как ваша фамилия?
— Серно-Соловьевич, ваше величество.
— Отдайте записку дежурному, и я вам даю слово, что, вернувшись с прогулки, прочту ее.
Серно-Соловьевич поклонился и ушел.
…На другой день приехал к его матери брат ее, занимавший довольно высокий пост, и объявил ей, что сын ее Николай сошел с ума, что он будет, вероятно, посажен в сумасшедший дом за дерзость, с которой он ворвался в парк и подал государю какую-то глупую записку. Мать с отчаяния занемогла. Прошло несколько дней в томительном ожидании. Наконец пришло предписание Николаю Серно-Соловьевичу явиться к князю Орлову… Он поехал. Князь Орлов вышел к нему и громко сказал: «Мальчишка, знаешь ли, что сделал бы с тобой покойный государь Николай Павлович, если б ты осмелился подать ему записку? Он упрятал бы тебя туда, где не нашли бы и костей твоих…» Затем, помолчав, он добавил: «А государь Александр Николаевич так добр, что приказал тебя поцеловать. Целуй меня…»
…Немного времени потребовалось Николаю Серно-Соловьевичу, чтобы убедиться, что ни царь, ни шеф жандармов не забыли его дерзость. Дерзость не в том, что он передал письмо, а в том, что он осмелился написать такое письмо!..
В декабре 1858 года Серно-Соловьевича освободили от службы в государственной канцелярии и отправили в Калугу. Здесь он познакомился с уже состарившимися декабристами Гавриилом Батеньковым, Петром Свистуновым, Евгением Оболенским и петрашевцем Николаем Кашкиным. Молодой Серно-Соловьевич питал большое уважение к этому «задушевному кружку людей». Но очень скоро пришло своего рода отрезвление. Бывшие декабристы и петрашевцы больше не связывали преобразование России с революционным движением, а Николай Серно-Соловьевич начал уже сомневаться в возможности и целесообразности решать назревшие вопросы мирным путем сверху.
В 1859 году Серно-Соловьевич решил оставить государственную службу и. целиком отдаться общественной деятельности.
Николай Серно-Соловьевич — Николаю Кашкину.
4 мая 1860 г.
«Я отправился в Лондон и провел там две недели, вернулся освеженным, бодрым, полным энергии более чем когда-либо… Главное, надо решить в самом себе вопрос: веришь ли в Россию, в движение вперед, в собственные убеждения, — решить его положительно или отрицательно, но не оставаться посредине. Я говорю по собственному опыту; я был тревожен, беспокоен, метался во все стороны именно потому, что этот вопрос оставался нерешенным; теперь я решил его, решил положительно и сообразно этому определил образ действия».
Весь 1860 год он провел за границей. Интересно, что Николай Серно-Соловьевич тоже рвался туда, где гремели вулканы революции — в Италию, во Францию, Германию, Англию… «Самым важным для себя результатом поездки я считаю практическое знакомство с Европою и личное с некоторыми первостепенными личностями. В настоящее время нам, русским, необходимее, чем когда-либо, иметь верное понятие о Европе… Передовые мыслители и неграмотные работники давали мне одинаковый ответ на вопрос о настоящем положении: «Так длиться не может».
И тот самый юноша, который всего два-три года назад, уповая на доброту царя, дерзнул вручить ему свои рассуждения об отмене крепостничества, одну за другой опубликовал в 1860 и 1861 годах две свои работы — «Проект действительного освобождения крестьян» и «Окончательное решение крестьянского вопроса».
«Отмена крепостного права, с нравственной точки зрения, есть прекращение насилия, произвола, несправедливости; с практической — изменение общественного устройства, разорительного для государства, — был убежден Николай Серно-Соловьевич и требовал: — Освобождение крестьян с землею — самый верный залог будущего величия России… Освободите общину от двойного гнета крепостного права и бюрократизма, дайте ей пожить несколько времени собственною, естественною жизнью — тогда только обнаружится громадная сила начала, благодаря которому русский народ сохранится вопреки систематическому вековому растлению!»
«Я публикую проект — потому, что крестьянский вопрос — не решен или, правильнее — искажен положением 19 февраля…
Я публикую его под своим именем, — потому, что думаю, что пора нам перестать бояться;
потому что, желая, чтобы с нами перестали обращаться как с детьми, мы должны перестать действовать по-детски;
потому что тот, кто хочет правды и справедливости, должен уметь безбоязненно стоять за них!»
Так заканчивал свой второй труд Николай Серно-Соловьевич, дружба и сотрудничество которого с Микаэлом Налбандяном продолжится и в Петербурге. И с ним Микаэл разделит свою трагедию 1862 года…
Одним из постоянных гостей Орсет-хауза был Василий Кельсиев, влюбленный в языки и в совершенстве владевший китайским, монгольским, санскритом, диалектами финского… Познакомившись с этим двадцатичетырехлетним молодым человеком и сблизившись с ним, Микаэл думал, наверное, что тот станет его помощником и даже больше — его уполномоченным в тайных революционных кружках Константинополя. Во всяком случае, меньше чем через год, когда уже вполне определенно вырисовывались контуры организации «Земля и Воля», Кельсиев с паспортом, который достал ему Налбандян, находился на берегах Босфора…
Кстати, как утверждает Очевидец, «Кельсиев начал, как начинает большинство молодежи того времени, только он кончил иначе».
А «то время» — это время, когда сметались старые порядки, старые понятия, старые формы жизни. И в движении этом приняли участие почти все, кто начал думать. А мыслящая молодежь не только пересматривала прошлое России, но и с той же безжалостностью обсуждала прошлое и настоящее Европы… Русская молодежь, сразу же примкнув к «крайне левой стороне», пошла еще дальше и, как утверждает Очевидец, «никто не хотел верить, что это далекое не могло быть начато теперь же».