Кстати, вскоре почти такие же показания даст познакомившийся в те же январские дни 62-го года с Налбандяном маркиз де Траверсе, один из давних сподвижников Бакунина.
«Налбандян только коммерческий человек и не вступил ни в какую политическую деятельность», — напишет Сенатской следственной комиссии де Траверсе.
Были ли они оба — Кельсиев и маркиз де Траверсе— действительно убеждены, что Налбандян — самый обычный купец? Действительно ли столь узок был круг лиц, знавших, кем в действительности является Микаэл? Трудно дать однозначный ответ…
Известно лишь, что в это время «армянский купец» сблизился с Михаилом Бакуниным.
Более десяти лет проведя в тюрьме и ссылке, Михаил Бакунин теперь намерен был сразу же приступить к делу. А для этого необходимо было прежде всего ознакомиться с общим политическим положением в мире. Об этом он и расспрашивал Герцена.
— В Польше только демонстрации, — ответил Герцен, — да авось поляки образумятся… Собирается туча, но надобно ждать, чтобы она разошлась.
— А в Италии?
— Тихо.
— А в Австрии?
— Тихо.
— А в Турции?
— Везде тихо, и ничего даже не предвидится.
— Что же тогда делать? — в недоумении спросил Бакунин. — Неужели ехать куда-нибудь в Персию или Индию и там подымать дело?! Эдак с ума сойдешь, я без дела сидеть не могу!
Микаэл Налбандян не менее страстно жаждал дела.
«Бакунин им окончательно завладел» — это обстоятельство не ускользнуло от не столько внимательной и осведомленной, сколько наблюдательной хозяйки Орсет-хауза.
Да, лондонские пропагандисты уже в полной мере осо-внавали необходимость конспирации, но в этом отношении они делали лишь свои первые шаги и вовсе не все революционеры относилпсь к этому со всей серьезностью. Многие, в том числе и Бакунин, были убеждены, что революционная деятельность должна быть открытой, что конспирация создает лишь дополнительные и ненужные трудности, что одной самоотверженности, смелости и решительности вполне достаточно, чтобы свергнуть тиранию и освободить порабощенные пароды. Это легкомыслие в скором будущем приведет к гибели более тридцати человек, в той или иной степени связанных с лондонскими пропагандистами.
А пока…
А пока два Михаила почти каждый день гуляли вместе по улицам Лондона. Именно во время этих прогулок окрепла их настоящая мужская дружба.
Бакунин был вторым из близких друзей Микаэла Налбандяна, который непосредственно участвовал в вооруженной революционной борьбе. И сейчас, как и два года назад, когда в Париже он прогуливался со Степаном Восканом, Микаэл завороженно слушал Бакунина, прожившего полную приключений и невзгод жизнь, казавшуюся Налбандяну такой прекрасной и романтичной.
…Микаэлу Налбандяну, которому Бакунин поведал все перипетии своей одиссеи, ничего не оставалось делать, как согласиться с той мыслью Герцена, что «тюрьма и ссылка необыкновенно сохраняют сильных людей, если не тотчас их губят; они выходят из нее, как из обморока, продолжая то, на чем они лишились сознания».
…Вырвавшись из почти десятилетнего одиночества, молчания и бездеятельности, Бакунин с головой окунулся в дела и, как сообщает Очевидец, «спорил, проповедовал, распоряжался, кричал, направлял, организовывал и ободрял целую ночь, целые сутки. В короткие минуты, оставшиеся у него свободными, он бросался за свой письменный стол… и принимался писать — пять, десять, пятнадцать писем в Семипалатинск и Белград, в Бессарабию, Молдавию». По самым разным адресам. Воистину, он «любил не только рев восстания и шум клуба, площадь и баррикады — он любил также и приготовительную агитацию, эту возбужденную и вместе с тем задержанную жизнь конспираций, консультаций, неспанных ночей, переговоров, шифров, химических чернил и условных знаков».
«Всякому человеку естественное поле для действия — родина, — учил Бакунин. — Плохо быть деятелем на чужой стороне. Я это слишком хорошо испытал в революционных годах: ни во Франции, ни в Германии я не мог пустить корня…»
В короткое время объединились вокруг него Петр Мартьянов, Василий Кельсиев, Николай Альбертини, Павел Ветошников, Андрей Нечипоренко, князь Петр Долгоруков, маркиз Николай де Траверсе и многие другие, ставшие соратниками, помощниками и даже секретарями этого неистового деятеля, вынашивавшего планы общеевропейской и всероссийской революции и каким-то колдовством умевшего накрепко привязать к себе людей. Сам Бакунин в такое же короткое время познакомился и сблизился с Джузеппе Мадзини, Марком Аурелио Саффи и о их помощью наладил связи также с Джузеппе Гарибальди.
Небывалое оживление царило в Лондонском центре. И единственное, что мучило «исполина с львиной гривой», — это мысли о его юной жене Антонине, оставшейся далеко-далеко в Сибири… Неизбывная тоска и бесконечная любовь к ней не оставляли его ни на миг.
Микаэл Налбандян, сам испытавший боль разлуки и потери, глубоко сочувствовал другу и решил по возвращении в Россию помочь Антонине выбраться из глухой Сибири и выехать в Лондон.
Поистине, Налбандян — «золотая душа, преданная бескорыстно, преданная наивно до святости», — говорит Очевидец.
Итак, «заявляя свою необузданную революционную решимость», — как доносил о Михаиле Бакунине агент Третьего отделения, — и в то же время тоскуя по своей молодой жене Antonie, этот богатырь целиком отдался стремлению «революционизировать» «Колокол». Во всяком случае, все тот же агент докладывает, что Бакунин «оживил деятельность русской пропаганды».
В эти напряженные и беспокойные дни организации, объединения и налаживания связей все те, кто хотел или имел что сказать, находили время сесть за письменный стол.
Трудно сейчас сказать, под воздействием ли общего настроения тех дней, или из желания подать личный пример поспешил Бакунин написать свое знаменитое послание «Русским, польским и всем славянским друзьям».
«Мы любим только народ, верим только в народ и хотим только того, что хочет народ, — писал Бакунин. — Но что нужно народу? Повторю с Колоколом: земля да воля».
Микаэл Налбандян был из тех людей, которые относятся к своей деятельности безжалостно и даже беспощадно. Пожалуй, лишь благодаря верности этому своему убеждению и достигает личность совершенной гармонии с собою, со своим временем и со своим народом.
Несмотря на напряженную работу, встречи и переговоры, вскоре после приезда в Лондон родилась и уже не отпускала Микаэла упорная мысль, что надо сделать еще что-то, сделать еще какой-то шаг, решить какую-то новую задачу. И что в противном случае все сделанное до сих пор могло стать бессмысленным, обесцениться, а в назревающих условиях и обстоятельствах это означало бы уничтожение еще не созданного национального будущего.
Будучи одним из руководителей тайной революционной организации «Земля и Воля», точнее, руководителем ее армянского крыла, он своей преданностью и человеческой сущностью внушал своим друзьям такое доверие, что Бакунин, скажем, мог не только обнадеживать в своей статье «Несколько слов южным славянам», что «придет время, и кажется скоро, вы услышите о вольном русском народе, тогда верьте в его несомненную дружбу и в его крепкую помощь», но и со всей уверенностью дать совет: «Вам нужны союзники? Подайте руку соседям вашим… армянам, ныне тоже восставшим за свою самобытность».
Поистине, лелеемая Лондонским и Петербургским центрами общеевропейская и всероссийская крестьянские революции казались столь близкими, что можно было уже назначить конкретный срок начала совместных действий.
Теперь уже не возникало сомнений, что армянский народ не проспит эти всеобщие мощные сдвиги в общественной жизни. Микаэл тайно встречался с Джузеппе Мадзини. При его и Бакунина посредничестве Микаэл укреплял связи с Джузеппе Гарибальди, глубоко убежденный, что прославленный итальянский революционер согласится руководить Зейтунским восстанием. Тайная, по широкая подготовительная работа велась в Армянском округе и в Восточной Армении. Близким, очень близким казалось невероятное еще несколько лет назад освобождение…
Но что принесут свобода и независимость армянину? Эта мысль неотступно преследовала Микаэла. И чем больше назревали события (а события, как мы вскоре убедимся, назревали чуть ли не с минуты на минуту), тем необходимей было получить ответ на этот и на многие другие, не менее актуальные вопросы.
Может ли человек считаться свободным лишь по закону, только политически? Может ли человек действительно быть свободным, если материальная нужда заставляет его служить другому и своим рабским трудом добывать хлеб свой насущный? Свободен ли человек, если у него есть хозяин? Хозяин, которому можно заявить о своей провозглашенной законом свободе и тем освободиться от него. Но лишиться пропитания…
Разве такая свобода не призрачна, разве она не просто фикция?..
Следовательно?.. Следовательно, думал Микаэл, труд должен быть источником не только пропитания, по в простого человеческого счастья и удовольствия только в том случае, когда он будет не подневольным, а свободным и добровольным, то есть когда все люди будут иметь равные права.
Равные права, справедливость, свободный труд… Все это можно добыть только одним путем — разрушив до основания старые, существующие веками и тысячелетия» ми порядки. Микаэл не мог согласиться с тем мнением Петра Мартьянова, что эти вопросы, во все времена мучившие самых смелых и светлых людей, удастся решить, когда царь добровольно откажется от власти и провозгласит демократическую республику.
Горе тому дереву или растению, корни которого не способны добывать и вырабатывать из собственной почвы жизненные соки!.. Горе дереву и растению, уповающим лишь на ночную или утреннюю росу. Только роса покроет его листья, только начнет оно утолять свою жажду, только начнет оживать его листва, как под лучами поднявшегося солнца испаряется роса, оставив растение жаждущим и поникшим… Так и для человека данная свыше свобода не более этой росы, если он, во-первых, внутренне несвободен и, во-вторых, продолжает совершать насилие над другими.