«Да вытолкайте же его скорей из Парижа, нам смерть как хочется с ним повидаться, и я надеюсь, что он пробудет с нами не менее недели».
Через несколько дней Микаэл получил еще одно письмо.
Михаил Бакунин — Микаэлу Налбандяну.
6 мая 1862 г.
«Любезный друг, надеюсь, что это письмо застанет вас в Париже. Тургенев в самом деле начинает превращаться в сказочное существо, не подчиняющееся ни логическим законам, ни математической вероятности. Когда он выедет из Парижа, когда будет в Лондоне, когда возвратится в Россию, — этого, видно, никто, даже он сам, сказать не может. А между тем деньги должны быть посланы моей жене как можно скорее… Поэтому, прошу вас, переговорите с ним толком, или лучше еще — покажите ему это письмо. Он не рассердится. Постарайтесь узнать от него как можно быстрее и определеннее, в какое время вы можете получить от него, разумеется взаймы, на имя братьев, обещанные им 2000 руб… Переговорите ж с Тургеневым, пусть же он вам дает определенный путный, деловой ответ. Может пли не может? И когда может? Чтобы вам можно на это положиться. Если не может, и если есть даже неверность, неопределенность, сомнения в возможности — пусть скажет ясно. Тогда я должен буду прибегнуть к другим средствам, ибо, повторяю еще раз, жена не должна оставаться ни на минуту долее в Сибири. А почему не должна и не может, это уже мое дело, не подлежащее ничьему суждению. В Тургенева вера моя была бы безусловна, если б в нем не было чего-то иррационального, непредвиденного, — а главное, — магнетически его удерживающего в Париже и отталкивающего от Лондона, чего-то обманывающего все расчеты. На вас же я полагаюсь вполне…»
Но вскоре Бакунина стала беспокоить «медлительность» уже Налбандяна, и очередное его письмо начиналось теперь просто отчаянными строками:
«Любезный друг, этак-то вы из Парижа выезжаете? Зажились там, как Тургенев, да и ни гугу! Ну, да, видно, дела есть…»
Дела у Микаэла, несомненно, были.
Он, в свою очередь, был обеспокоен медлительностью своих константинопольских друзей, так как дни проходили, а он даже не узнал еще, смогли ли друзья доставить письмо, адресованное Джузеппе Мадзини. С другой стороны, надо было следить за подготовкой к Зейтунскому восстанию, а также лично заниматься на первый взгляд далеким от него вопросом, как изготовление пороха. Он ждал инструкции «Состав пороха», которую по его просьбе перевел один из друзей. Ничто не должно быть упущено, ничто не должно ускользнуть от его глаз, даже самое второстепенное, иначе самая незначительная мелочь могла сыграть свою роковую роль в битве за свободу народа.
Одновременно со всем этим он подготавливал издание карты Армении, но занят был главным образом, конечно, опубликованием своей работы «Земледелие как верный путь». Во всяком случае, основной причиной его задержки в Париже была именно необходимость возможно скорее выпустить в свет и отправить в Константинополь и Россию «Земледелие».
Дома новых знакомых становятся часто своеобразными центрами новых встреч. Не составлял исключения и дом Тургенева, где часто бывал Микаэл. Здесь он и познакомился с Андреем Ничипоренко.
Через год, отвечая на вопросы, представленные русским посольством в Париже, Тургенев напишет:
«Я г. Ничипоренка видел всего два раза: летом 1860 г. у себя в деревне, в Орловской губернии, и потом, в 1862 г. весной в Париже. В деревню ко мне он заехал, временно проживая в гостях по соседству, и желал со мной познакомиться. Я нашел в нем человека молчаливого и малоинтересного, посещение его продолжалось весьма недолго, и он уехал, не выказав никаких своих убеждений. Я совершенно забыл о его существовании, когда он явился ко мне в Париж, и тут наше свидание продолжалось еще менее и было еще незначительнее. Я собирался ехать в Россию, и он просил меня передать небольшой пакет г. Серно-Соловьевичу…
Г-н Ничипоренко… мог встретиться у меня с г. Налбандяном, который около того времени заходил ко мне…»
Хотя Тургенев считал себя отошедшим от политических взглядов Герцена, Огарева и Бакунина, однако он учитывал, что объяснения эти требуются от него в связи с обвинениями против тридцати двух лиц в сношениях с лондонскими пропагандистами, и поэтому старался как можно меньше сказать о том, что так интересовало следственную комиссию. Реальностью же было то, что именно в доме Тургенева Андрей Ничипоренко передал Микаэлу записку Бакунина, написанную на визитной карточке.
«Другу Налбандяну от Герцена, Огарева и меня общий и сердечный поклон. Просим мы вас принять подателя сего, А. И. Ничипоренко, как нашего друга, к которому вы можете иметь безусловно такое же доверие, как и к нам самим».
Андрей Ничипоренко сначала был одним из сотрудников-корреспондентов «Колокола», затем стал членом организации «Земля и Воля». Весной 1862 года он должен был выехать в Одессу через Францию и Италию, и у него были рекомендации не только от Бакунина к Налбандяну, но и от Герцена к Гарибальди, которому Ничипоренко должен был передать письма Саффи и Бакунина.
Марк Аурелио Саффи — Джузеппе Гарибальди.
«Эти строки вам представит русский патриот г-н Ничипоренко, которого рекомендую вам от своего имени и от имени друзей Герцена и Бакунина. Он может оказать весьма важные услуги делу народной эмансипации по знаниям своим славянской народности. После кратковременного пребывания в Италии Ничипоренко собирается предпринять путешествие по придунайскпм землям, и вы можете воспользоваться его связями и действиями во всем, в чем, по вашему благоусмотрению, сочтете нужным…»
Михаил Бакунин — Джузеппе Гарибальди.
10 мая 1862 г.
«Нет никакого сомнения, что Россия идет быстрыми шагами к революции. Когда опа разразится? Вот вопрос. Может, в 1863 году, может, несколько лет позже. Мы употребляем все возможные усилия, чтобы ее ускорить и соединить с движением живых народов Европы… Откуда начнется движение? Подаст ли сигнал честолюбие и внутреннее обстоятельство Франции? Будет ли это внезапное восстание народов итальянского, мадьярского, славянского, армянского и греческого? Будет ли это, все-таки, русская революция? Вот в чем вопрос. По крайней мере, употребим все старание, чтобы эти восстания способствовали и достигли одной цели: совершенное освобождение Италии, восстание и освобождение всего Востока. Не нужно Австрии и немецкого владычества, но вместе с тем не нужно и царизма и империи в России. На месте этого автономия и федерация всех свободных народов».
Были и у Микаэла дела к «письмоносцу» Герцена и Бакунина: используя свое знакомство и дружбу с Мадзини, он уже не раз обращал внимание Джузеппе Гарибальди на повстанцев Зейтуна. А поскольку Андрей Ничипоренко должен был возвратиться в Одессу через Константинополь, то нашлись ему поручения и к Арутюну Свачь-яну, и к Серовбэ Тагворяну.
Но Андрею Ничипоренко не суждено было стать связником в общеевропейском и всероссийском революционном движении.
Потому что через несколько недель именно с него началась цепь провалов, а затем и арестов…
Однако проследим дальше за письмами, написанными в эти летние месяцы. Читаешь их и воочию видишь, что «Европу и Россию охватило дыхание свежих ветров, которые сгоняют также грозовые тучи, и вот-вот начнется настоящая свистопляска бешеных сил природы».
Вот письма Бакунина, которые одно за другим приходили в Париж на адрес Налбандяна:
«Здесь много русских… Между ними я сошелся особенно с одним положительно хорошим и полезным человеком. С Николаем Ильичем Вороновым. Он будет в Питере в июне и привезет вам ст меня письмецо. Примите его, как хорошего человека, заслуживающего полное доверие. Он был учителем в гимназии в Ставрополе, потом в Ека-^еринодаре. Теперь, немедленно по возвращении из-за границы, едет в Тифлис… Во-первых, научите его, как переписываться со мною и через Петербург, и через Москву, а также через Константинополь… Он и в Европейском, и в Азиатском отношении будет полезен. Потому неплохо бы было рекомендовать его добрым людям в Тифлисе, которые были бы знакомы с добрыми людьми в Константинополе… Сейчас спохватился — ведь у меня нет еще адреса вашего парижского соотечественника. Пожалуйста, напишите его».
«Он переговорит с вами о новом средстве доставления наших товаров в Кавказский край. Его мысль следующая: из Трапезунта ходят на Кавказский берег малые турецкие суда с контрабандою, которую провозят во множестве. Горцы же, пользуясь правом возить с гор дрова на все русские посты, т. е. на всю линию, примыкающую к Черному морю, не раз ввозили между дровами и наши лондонские запрещенные товары… Напишите кому из своих, дельному и торговому человеку в Константинополе, за честность и дельность которого вы перед нами отвечать можете, и уговорите его устроить отношения по этому делу с контрабандистами в Трапезуйте… Если такой человек в Константинополе найдется, то попросите его написать прямо ко мне на адрес, которым и вы пользуетесь при случае».
Нахичеванские же соратники, в свою очередь, писали Налбандяну:
«Но только нужно делать дело, о чем я и очень прошу вас, с благоразумием, дальновидностью и терпением. Вам не нужно тревожиться: теперь со всех сторон смотрят на вас и на меня (хотя ничего, кроме хорошего, мы не сделали и ничего, кроме справедливого, не знаем), и потому нужна осторожность… Все наши приятели живут хорошо и остаются неизменными в том самом твердом положении: нужно для вида несколько благочестия, смирения и молчания».
В этих пересекающих страны и материки письмах, кроме деловых поручений и шифрованных сообщений, встречаются и необыкновенно сердечные строки, являющиеся доказательством истинной дружбы этих людей, полных светлой веры в будущее революционных вождей и борцов за освобождение народов.