«Подозревая в учрежденном ныне вновь шахматном клубе какую-нибудь тайную роль, так как члены, записавшиеся до сих пор, принадлежат исключительно к сословию литераторов и ученых, приложено было старание узнать, на каком основании-образовался этот клуб. Говорят, что здешние литераторы обращались с просьбой о дозволении им учредить литературный клуб, но что им в этом было отказано. Тогда кто-то вспомнил, что существовавший здесь, в гостинице Демута, шахматный клуб закрыт, и этим обстоятельством воспользовались литераторы, чтобы под названием шахматного клуба открыть их собственный клуб. К открытию вновь шахматного клуба не встретилось препятствий, и воспрещение, касавшееся собраний литераторов, обойдено. Говорят, что их подписалось уже до двухсот человек… В шахматном клубе не водится карт, а только шахматы, шашки и домино, но эти игры, говорят, только один предлог».
Агент тайной полиции не зря ел свой хлеб.
В шахматном клубе обсуждались публичные лекции, прочитанные в здании городской думы университетскими профессорами, цензурный проект министра народного просвещения, вопросы свободной печати… Но господина шефа жандармов Долгорукова, царя и его сановников больше всего встревожило полученное 4 апреля известие, что в клубе проявляют особый интерес к конституции. Члены клуба открыто говорили о том, что правительство идет на кое-какие уступки лишь для того, чтобы «замазать языки недовольным». Многие прямо заявляли: «Нам нужна конституция не такая, какую дадут, а такая, какую хотим мы! А ее без крови не добудешь!..»
— Кроме книжного магазина и шахматного клуба, местом встреч стала также библиотека-читальня при магазине Серно-Соловьевича, недавнее открытие которой стало знаменательным событием в петербургской жизни. В читальне Серно-Соловьевича был «посредине огромный круглый стол, ярко освещенный газовой лампою в несколько рожков. «Эта комната отличается и уютностью, и простором вместе, — вспоминает Очевидец. — Г-н Серно-Соловьевич выписывает до сорока современных журналов, в том числе и заграничные издания».
Если Петербург был в восторге от нового книжного магазина и читальни, то еще более он поразился, когда за прилавок встала молодая и красивая женщина в темных очках. А встать женщине за прилавок считалось тогда «так же необыкновенно, как лицеисту, служившему в Государственном совете, сделаться купцом».
Этим ставшим купцом-лицеистом был, несомненно, сам Николай Серно-Соловьевич.
Как-то по делам Николай Серно-Соловьевич отправился на прием к петербургскому генерал-губернатору князю Суворову.
— Кто вы? — подойдя к нему, спросил Суворов.
— Купец первой гильдии Серно-Соловьевич.
Генерал-губернатор любил говорить с посетителями на иностранных языках. Увидев перед собой «пристойного и благовидного» купца, Суворов обратился к нему по-французски. Серно-Соловьевич ответил. Суворов заговорил по-немецки. Серно-Соловьевич ответил.
— Кто же вы такой? — повторил свой вопрос немного изумленный Суворов.
— Купец первой гильдии Серно-Соловьевич.
Суворов перешел на английский. Серно-Соловьевич ответил. Князь задал ему вопрос по-итальянски и получил ответ тоже на итальянском.
— Черт побери! — воскликнул ошарашенный Суворов. — Да кто же вы такой?!
— Купец первой гильдии Серно-Соловьевич.
— Где вы учились?
— В лицее.
— Служили где-нибудь?
— Служил.
— Где же?
— В Государственном совете.
Суворов просто опешил от изумления: он и представить себе не мог ничего подобного…
…Не приходилось сомневаться, что и книжная лавка, и читальня были лишь прикрытием настоящей «торговли» и «торгового общества», в которой принимал участие и Серно-Соловьевич.
Дело в том, что после Чернышевского и Добролюбова Николай Серно-Соловьевич был, бесспорно, наиболее выдающимся руководителем освободительного движения в России и одним из создателей петербургского центра «Земля и Воля». И если всего несколько месяцев назад, летом 1862 года, он принимал активное участие в разработке планов и программных требований тайного революционного общества, то сейчас он энергично сплачивал революционные силы в Петербурге и губерниях. Чернышевский часто беседовал с Серно-Соловьевичем и, как сообщает Очевидец, «выслушивал его очень внимательно, с горевшими глазами и неослабевающим интересом. Чернышевский интересовался работой нарождавшегося общества и то подвергал критике очередные проекты, то давал весьма полезные советы».
В деле революционной пропаганды и усиления работы тайного общества роль книжного магазина и читальни была совершенно исключительной. Именно здесь происходили оживленные обсуждения и яростные споры, так как молодежь имела возможность читать все, что хотела. Тут можно было узнать «политические и литературные новости, в печати не появлявшиеся, видеть почти всех знаменитостей, а нередко и знакомиться с ними».
Книжный магазин и читальня Серно-Соловьевича, как, впрочем, и шахматный клуб, привлекли внимание не только петербургской интеллигенции и студенчества, но, естественно, и Третьего отделения.
Всякое оживление, вообще всякое движение всерьез беспокоило правительство. Если раньше беспокойство это порождалось опасением, что нарушится тихое болотное прозябание, то в эти весенние дни усиление революционного движения приводило власти в трепет. А самым опасным было правдивое слово.
Одним из тех, кто говорил эту правду, был Николай Серно-Соловьевич. Если б даже забывалась история с лично переданным Александру Второму письмом (что тоже исключалось), то вышедшие впоследствии статьи и книги Серно-Соловьевича просто не могли избежать взора вездесущей тайной полиции.
Требуя, например, полного освобождения крестьян и убеждая, что свободу они должны получить только вместе с землей, Серно-Соловьевич обосновывал это свое положение разразившимся в России экономическим кризисом. «Финансы наши вряд ли были когда-нибудь в худшем состоянии, — писал он. — Монета почти исчезла из обращения, бумажные знаки наводняют рынок; доверие к ним поколебалось; непомерное возрастание дороговизны облегчает постоянное падение их курса». И «грустно видеть, как идут у нас дела! Все отрасли управления представляют одинаковое явление: всюду злоупотребления, беспорядки, неурядицы, нигде нет жизни, энергии… Законы не соблюдаются, общественная нравственность на самой низкой ступени, казнокрадство и взятки вошли в обычай, миллионы людей бедствуют от дурного управления; торговля, промышленность неразвиты… Справедливости не существует в суде…»
В эти июньские дни, когда в Петербурге уже назревали события, а в политической атмосфере страны чувствовалось дыхание грядущих катаклизмов, в шахматном клубе и магазине-читальне на Невском среди множества посетителей можно было увидеть Ивана Сергеевича Тургенева и Микаэла Налбандяна.
…Тургеневу прежде всего следовало выяснить, примут ли родные Бакунина жену своего родственника, беглеца и изгнанника? Следовательно, надо было встретиться с братьями Бакунина, но они, как назло, заключены в Петропавловскую крепость. Арестовали их совсем недавно за то, что «подписали адрес Александру Второму от тринадцати мировых посредников Тверской губернии, в котором открыто было заявлено о несостоятельности правительства удовлетворить общественным потребностям при проведении в жизнь реформы».
Разрешение на свидание с братьями Бакунина Тургенев мог получить от генерал-губернатора Петербурга князя Суворова.
«Я прямо отправился к князю, откровенно объяснился с пим, и князь, взявши с меня слово, что разговор мой с братьями Бакунина будет касаться одних частных дел, дал мне возможность видеться с ними в крепости. Они немедленно объявили мне свою готовность принять к себе жену брата; оставалось доставить ей денежные средства, перебраться из Иркутска в Тверскую губернию. Средств этих в то время у Бакунина не оказалось, я предложил свои и вместе с полученными от г. Налбандяна 300 руб. серебром доставил своих 200 рублей жене брата Бакунина… Деньги эти были доставлены жене Бакунина в Иркутск», —
вспоминал впоследствии Тургенев.
А пока он и Налбандян выполняли данное их товарищу и другу обещание, Михаил Бакунин в Лондоне совсем потерял голову от нетерпения и слал Налбандяну, Тургеневу и Антонине письмо за письмом.
Сколько чувства было в его письмах к жене!..
«…Я жду тебя, Antonie. Сердце мое по тебе изныло. Я днем и ночью вижу только тебя. Антося, друг неоцененный, приезжай, скорее приезжай!..»
«…Неужели ты еще в Иркутске?! Боже мой! Неужели и в эту минуту ты в Иркутске?.. Я люблю тебя, Antonie… Странно подумать — мы полтора года в разлуке, и я не знаю теперь еще, где ты?»
Обещание помочь Бакунину не единственное из самых первоочередных дел Налбандяна. Хлопоты в связи с переездом Антонины из Иркутска в Петербург не помешали вечно нетерпеливому и спешащему Налбандяну встретиться согласно предварительной договоренности с руководителями петербургского комитета «Земли и Воли». Микаэлу необходимо было скоординировать планы и деятельность освободительного движения на Кавказе и в Армении с работой Лондонского и Петербургского центров.
И в то же время он по горло был занят подготовкой к изданию карты Армении. Материалы уже готовы, после кропотливых и длительных усилий уточнены границы Армении.
Оставаясь отчужденным от своего прошлого и истории, народ, которому Микаэл Налбандян годами своего последовательного и самоотверженного труда помог вновь обрести самосознание, который научился уже мечтать о свободе, не мог увидеть и тем более иметь свое будущее. Народ, желающий жить и развиваться, должен знать свою историю, какой бы она пи была. Для этого мало знать лишь героические страницы национальной истории. Нужно — и еще как нужно! — знать и всегда помнить о своих потерях, унижениях, предательствах и подобострастном безволии. А учиться истории, овладевать ею невозможно без географии. В этом Налбандян был убежден. Ну а географию невозможно усвоить без точных карт.