Через несколько дней Бакунин прислал из Лондона еще одно письмо.
Михаил Бакунин — Микаэлу Налбандяну.
23 июня 1862 г.
«Любезный друг, посылаю вам еще десять экземпляров поваренной книги. Всего посланных будет теперь четырнадцать. Если пожелаете, пошлю еще более. Спасибо вам за все, что вы сделали для Antonie».
Ниже нетерпеливый Бакунин выразил надежду, что они скоро встретятся. Он был уверен, что Налбандян не оставит начатого дела, пока не закончит его… В этом случае слова «начатое дело» означают не планы революционного центра, а вновь и вновь его Antonie. Этот безумно влюбленный в свою жену пятидесятилетний мужчина, деятельный и неутомимый революционер, который, чтобы не сойти с ума от безделья, готов был кинуться в Персию или Индию, чтобы начать там «дело», сейчас был озабочен только одним — убедить Налбандяна лично сопровождать его юную жену в Петербург…
В конце письма Бакунин рекомендовал Микаэлу Павла Ветошникова как человека верного и доверенного, через которого можно будет наладить оживленную «торговую» переписку.
Но все эти письма так и не дошли до адресатов.
Antonie так и не суждено было узнать, как разрывается от любви к ней сердце ее немолодого супруга…
И Николай Серно-Соловьевич тоже так никогда и не узнает, с какой теплотой поручили ему наладить более тесное сотрудничество с Микаэлом Налбандяном, и приветы Герцена и Огарева так и не дошли до него…
Неведомым останется для Наталии Бакуниной то поручение, что дал ей к Налбандяну брат, она так и не познакомится ни с преблагороднейшим армянином, ни со знаменитым русским писателем…
И наконец, никогда не узнает Микаэл Налбандян, как доверял ему Бакунин привезти свою жену в Петербург, и не увидит ни одного из тех четырнадцати экземпляров «поваренных книг»…
Дело в том, что часть этих писем была передана Павлу Ветошникову после пирушки, которую Александр Герцен вместе с друзьями и близкими устроил в одном из лондонских ресторанов, отмечая пятилетие «Колокола». Во время застолья кто-то заметил между прочим, что Павел Ветошников выезжает в Петербург. Довольно поздно выйдя из ресторана, некоторые из гостей договорились с Герценом, что в ближайшее воскресенье — 6 июля — навестят его в Орсет-хаузе.
Впоследствии Герцен вспоминал:
«Среди гостей были очень мало знакомые нам лица и, по несчастью, сам Ветошников; он подошел ко мне и сказал, что завтра утром он едет, спрашивал меня, нет ли писем, поручений. Бакунин уже дал ему два-три письма. Огарев пошел к себе вниз и написал несколько слов дружеского привета Серно-Соловьевичу; к ним я приписал поклон и просил его обратить внимание Чернышевского на наше предложение в «Колоколе» «печатать на свой счет «Современник» в Лондоне. Гости стали расходиться часов около 12; двое-трое оставались. Ветошников взошел в мой кабинет и взял письмо».
В тот вечер остались у Герцена Бакунин, Кельсиев, Перетц, Альбертини, Тхоржевский, Чернецкий и некоторые другие.
Среди них оказался и один из многочисленных агентов Третьего отделения, засланных с целью проникнуть в Орсет-хауз. На следующее же утро он уведомил свое петербургское начальство о скором прибытии в Петербург связника лондонских пропагандистов Павла Ветошникова, везущего важные письма…
Дальнейшие события развивались быстро и закономерно.
Павла Ветошникова «встретили» как положено и, найдя при нем письма, арестовали «с поличным». Ветошникова немедленно переправили в Петербург, где он на допросе показал, что он служит в фирме «Фрум, Грегори и К0», за границу отправился по служебным делам, а в Лондоне занимался изучением сельскохозяйственных машин с целью импорта их в Россию. В Париже он случайно встретил бывшего однокашника, который и ввел его в Орсет-хауз. В дальнейшем он еще пару раз гостил у Герцена и, естественно, не мог отказать ему в просьбе доставить в Россию письма.
И все.
…У арестованного «связника» были изъяты два письма лондонских пропагандистов к «купцу первой гильдии» Николаю Серно-Соловьевичу, письма Михаила Бакунина к Микаэлу Налбандяну, Наталии Бакуниной и Пимену Лялину, письма Василия Кельсиева Николаю Петровскому, к Владимирскому, Серно-Соловьевичу и Белозерову.
И словно мало было всего этого, в те же дни арестовали Андрея Ничипоренко, который, если помните, направился по поручению Герцена во Францию и Италию и вез письма Саффи и Бакунина. 18 июня на австрийской пограничной станции Паскиери у него во время обыска нашли несколько прокламаций на итальянском языке и экземпляры объявлений о создании при редакции «Колокола» «Общего фонда».
А письма?
Догадываясь, что предстоит обыск, Андрей Ничипоренко умудрился забросить письма под лавку в отделении полиции. Не придав значения найденным прокламациям и объявлениям, полиция разрешила Ничипоренко продолжить путешествие в Триест и Венецию. И лишь после отхода поезда под лавкой нашли эти письма. То были уже не «невинные» прокламации, а неопровержимые свидетельства того, что на территорию Австрии проник опасный революционер. Власти немедленно распорядились арестовать Ничипоренко в Австрии или Турции, а копии писем переслали в Россию.
Но Андрея Ничипоренко не смогли перехватить ни в Австрии, ни в Турции. Благополучно миновал он и русскую границу. Уже провалившийся связник, даже не подозревая, какую охоту ведет за ним полиция трех самых реакционных монархий, вернувшись в Россию, тут же отправился в Полтавскую губернию.
И только здесь он был арестован и препровожден в Петропавловскую крепость.
…Вот так и получилось, что царскому правительству словно на блюдечке преподнесли великолепнейший предлог немедленно приступить к репрессиям. Тем более что и авторы писем, и адресаты были именно теми людьми, кого полиция давно уже держала на примете.
Шефу жандармов князю Долгорукову не к чему было медлить. Седьмого июля полиция произвела в Петербурге аресты по заранее составленным и уточненным спискам.
Было, наверное, около половины третьего пополудни, когда в квартире Чернышевского появился начальник Третьего отделения Петербурга полковник Ракеев. Полковник был опытен и слыл большим специалистом по части обыска и арестов.
После недолгого обыска жандармы конфисковали вызывающие подозрение бумаги и книги и сложили их в большой мешок. Однако все две с лишним тысячи томов книг унести сразу оказались не в состоянии, поэтому ограничились пока тем, что опечатали кабинет Чернышевского. Полковник Ракеев лично препроводил Чернышевского в Третье отделение.
По дороге полковник вспомнил, наверное (не мог не вспомнить!), что в свое время именно ему поручили сопроводить тело поэта Пушкина из Петербурга в Михайловское…
В тот же день и час другой отряд жандармов под началом генерал-майора Левенталя ворвался в квартиру Николая Серно-Соловьевича, однако хозяина дома не оказалось. Слуга сообщил, что барин с утра отправился в библиотеку. Генерал-майор решил дождаться хозяина, тем более что, как выяснилось из допроса слуги, Серно-Соловьевич собирался назавтра отбыть в Харьков.
Дождавшись Серно-Соловьевича, жандармы немедля принялись за обыск, а закончив дело, также доставили арестованного в Третье отделение.
В тот же час третий отряд жандармов побывал в доме номер 46 по Биржевому переулку Васильевского острова, где у своего давнего друга, единомышленника и помощника Казароса Хафафяна жил Микаэл Налбандян.
Но не застали его.
За две недели до этого Микаэл уехал в Москву. Поскольку у Ветошникова в письмах упоминался и Хафа-фян, то жандармы арестовали его и отвезли в Третье отделение. Однако, когда после короткого допроса выяснилось, что Хафафян был всего лишь «почтовым ящиком», через который просто передавались письма Налбандяну, его отпустили, взяв тем не менее подписку о невыезде и запретив говорить кому бы то ни было, что тайная полиция преследует Налбандяна.
Увы, при всем своем желании Хафафян никак не мог предупредить своего друга, поскольку 2 июня, то есть за пять дней до качала арестов в Петербурге, Микаэл выехал уже из Москвы и теперь был на пути к Нахичевану.
…По приказу Александра Второго охранное отделение для поиска и ареста Микаэла Налбандяна откомандировало генерал-майора Дренякина.
Генерал-майор Дренякпц также считался большим мастером заплечных дел. Уже одной жестокости, с которой он подавлял крестьянские бунты, было достаточно, чтобы объявить его «верным слугой отечества».
В три часа ночи с седьмого на восьмое июня начальник Третьего отделения Александр Потапов, сочтя минувший день — столь важный и ответственный — благополучно завершившимся, облегченно вздохнул и отправил шефу жандармов князю Долгорукову следующее донесение:
«В городе, благодаря бога, все благополучно… Арестования сделаны удачно. Ветошников и Серно-Соловьевич очень сконфужены. Чернышевский ожидал, взят здесь в своей квартире… Все прямо отправлены в Алексеевский равелин; надеюсь, что в понедельник им уже будут даны вопросы… Хафафян был также арестован, но у него решительно ничего не только подозрительного, но даже сомнительного не найдено… письмо было адресовано ему для передачи Налбандяну — его земляку из Нахичевани. Об арестовании его сделано распоряжение. Дренякин уезжает завтра…»
Три дня спустя Третье отделение передало арестованных «созданной по высочайшему повелению Сенатской следственной комиссии».
…А аресты еще продолжались.
Одной из очередных жертв стал маркиз Николай де Траверсе, привезший для Микаэла Налбандяна «поваренные книги».
Следственная комиссия обратилась в министерство иностранных дел с просьбой выделить им сведущего человека, могущего ознакомить их с содержанием этой написанной на армянском языке брошюры.
Еще два-три дня, и «поваренная книга» могла обернуться одним из самых тяжких обвинений против Микаэла Налбандяна. И лишь то обстоятельство, что следственная комиссия не смогла узнать, кто скрывается под именем Симеона Маникяна, в какой-то степени облегчит участь Микаэла…