После приборки приносили чай в оловянной кружке, к полудню — обед в деревянных чашках, а вечером — опять чай и хлеб.
И так в унылом однообразии пройдут дни, недели, месяцы…
Месяцы? Вряд ли… Все это продлится недолго, был уверен Налбандян, пытавшийся в своей одиночке обдумать и проанализировать все то, что так неожиданно и резко спутало все его расчеты и планы.
Какие улики у Третьего отделения? Что известно следственной комиссии о его деятельности? Какие обвинения могут предъявить ему?
Ответы на эти вопросы он мог получить только во время следствия.
А пока… Что пока знал Налбандян?
Единственной прямой уликой были письма, записи и шифры, обнаруженные во время обыска в Нахичеване-на-Дону. Признаем, однако, что для следственной комиссии и итого немало. Налбандян был уверен, что, ознакомившись с его бумагами, следственная комиссия потребует у него исчерпывающего ответа на каждый возникший у нее вопрос. А каждый исчерпывающий ответ, в свою очередь, породит новый вопрос…
Потом появятся еще и еще вопросы, гадать о которых сейчас было бы пустой тратой времени. Однако вопросы эти могли припереть Налбандяна к стенке. Но если дело пока только в этом, то можно не слишком беспокоиться и кое в чем положиться на волю случая. И все же Микаэл был уверен, что стоит ему только потерять бдительность и хладнокровие, и из него вытянут сведения также о соратниках и единомышленниках. Следовательно, только величайшим напряжением воли и духа можно завершить этот поединок, не предав ни самого себя, ни других.
Так проходили недели и месяцы. А на допросы его все не вызывали. Почему?.. Что это могло значить? Что доказательства его вины оказались бессильными подтвердить подозрения к нему?.. Не исключено!
Значит?
А это значит, что ему надо учесть все то, что может быть известно следственной комиссии — люди, факты, события, о которых он упоминал в своих бумагах, — и придумать достаточно правдоподобную легенду, где те же самые люди и события, как и вся его деятельность в последние два-три года, должны предстать в совершенно ином свете.
Когда, в какой именно день и час возникла в нем эта мысль? Этого мы не знаем… Одно несомненно: именно в этот день в час он понял, какая упорная и жестокая схватка предстоит ему с Сенатской следственной комиссией…
А пока Микаэл в одиночестве своей камеры придумывал правдоподобную легенду, следственная комиссия вела допросы всех тех людей, чьи показания могли помочь правительству вызнать все про тайную революционную организацию.
Из показаний Павла Ветошникова
«В Лондоне жил около трех недель… За это время всего-то рассказал Герцену пару анекдотов, относительно же России ничего ему не сообщал… G Кельсиевым познакомился в книжном магазине Трюбнера… Именно Кельсиев и привел меня в дом Герцена, где я познакомился с Альбертини, Перетцем, братьями Суздальцевыми… Бакунин упомянул об Налбандяне, что он хороший человек и хлопочет о дозволении жене Бакунина ехать в Лондон. Что же касается до намерения Бакунина с Налбандяном сблизить меня, то это с намерением, чтобы Налбандян посылал через меня переписку…»
Из показаний Николая Воронова
«Перед отъездом моим из Лондона Бакунин расспрашивал меня о Кавказе, интересовался тем общеизвестным фактом, что у восточных берегов Черного моря контрабандируют часто турецкие кочермы, провозя горцам порох и орудие и променивая это на живой товар — на горских девочек и мальчиков. Совершенное незнание Кавказа, кажется, родило у него предположение, что к предметам турецких кочерм можно присоединить и «Колокол», по крайней мере он обратился ко мне с просьбой, чтобы я ехал на Париж и повидался там с каким-то армянином (имени его Бакунин не назвал). На вопрос мой: кто этот армянин? Бакунин ответил: «Старый мой приятель, он теперь в Париже, но скоро будет в Петербурге; мне нужно, чтобы вы застали его в Париже и познакомили его с Кавказом».
Я промолчал.
Отъезжая из Лондона и прощаясь с Бакуниным, я снова услышал от него ту же просьбу — ехать на Париж; на мой отказ он сказал: «А может быть, вы раздумаете?..» Тогда я объявил ему решительно, что мною уже взят на пароход билет на Роттердам. Он, видимо, остался недоволен мною, но все-таки проговорил, что постарается снабдить меня на дорогу рекомендательными письмами. Напрасно я уверял его, что не в моем характере пользоваться рекомендательными письмами, он все же прислал мне на квартиру два письма. На одном из них значилось: «На Васильевский остров, в Биржевом переулке спросить Хафафяна для передачи Налбандяну», а на другом: «Маркизу де Траверсе»…
Из показаний маркиза Николая де Траверсе
«Знакомых в Петербурге имею довольно много, но близких почти никого, то есть таких, с которыми бы находился в каких-либо сношениях; в Харькове знаю Пимена Петровича Лялина. Что касается заграничных знакомых, то признаюсь, что находился в частной переписке с Бакуниным… Знакомство же мое с Лялиным давнишнее, и я его не видел восемь лет. Но по приезде из Лондона послал ему письмо Бакунина с одним господином Налбандяном. Налбандяна видел только раз, у Бакунина в Лондоне, Налбандян, как мне говорил сам, живет большей частью в Лондоне и ему случается видеться с Бакуниным. Так как мне не с кем было отправить это письмо, ибо никто из знакомых не ехал, кроме Налбандяна, то просил принять на себя этот труд… Мнение мое о Налбандяне, что он только коммерческий человек и не вступает ни в какую политическую деятельность, да и Бакунин, когда прислал мне письмо и с ним писал мне: он добрый человек, дал обещание принять участие в моей жене, и ни в какую политику не вступает…»
Из показаний Андрея Ничипоренко
«Кельспева с Серно-Соловьевичем свел я, так как они не были знакомы в лицо… Да, в Париже действительно получал от Герцена письма и печатные прокламации… Должен был встретиться с Джузеппе Гарибальди, но потом изменил решение… В Париже при передаче письма Герцена Тургеневу присутствовал и Налбандян… Тогда я и отдал визитную карточку Бакунина Налбандяну, который привез Кельсиеву паспорт турецкоподданного…»
«Ничипоренно всех и все выдает», — сообщал Александру Герцену Тургенев.
Но вернемся вновь к показаниям арестованных и обратим внимание на то, сколь немногословны и кратки Серно-Соловьевич и Чернышевский.
Из показаний Николая Серно-Соловьевича
«За границей я был несколько раз, частью для свидания с матерью, частью для ученых финансовых занятий. Поэтому за границей я знаком, с одной стороны, со множеством лиц, с которыми встречался в путешествии, с другой — с государственными людьми и учеными, с которыми ознакомили занятия.
С лондонскими изгнанниками и сообщниками отношений не имею, злоумышленной пропаганды против правительства не распространял, никаких сообщников не знаю и не знал».
Из показаний Николая Чернышевского
«Ни с кем из лиц, распространяющих злоумышленную против правительства пропаганду, и ни с кем из находящихся за границей русских изгнанников и ни с кем из их сообщников в России я не был ни в каких отношениях.
…Совершенно не знаю, на каких основаниях г. Герцену вздумалось, что я мог согласиться издавать с ним журнал, ибо никаких сношений с ним не имел, ни прямых, ни через какое-либо посредство.
…О воззвании к русским солдатам я ничего не знаю…Ничего такого не было. Эти сведения неосновательны…Предъявленная мне записка не моего почерка; я не признаю ее своею.
…Михайлов, отправляясь за границу, упомянул мне, что если он поедет в Англию, то, быть может, увидится с Герценом. Больше мне ничего не было известно. О намерении Михайлова издавать что-нибудь тайное я не знал. О сообщниках его тоже не знал и сам никакого участия ни в каких замыслах г. Михайлова не принимал…» Понятно, что ничего этого Микаэл Налбандян еще не знал. Не знал, что «поваренная книга» — его программа экономического и политического возрождения будущей Армении — была конфискована и тщательно изучена Третьим отделением. Изложенные в «Земледелии» мысли всерьез обеспокоили следственную комиссию.
Выписка из журнала высочайше учрежденной
в С.-Петербурге следственной комиссии
«Драгоман Министерства иностранных дел статский советник Астарханов, коему передана была, для составления извлечения, написанная на армянском языке печатная брошюра, возвратил эту брошюру в Комиссию при донесении, из коего видно, что в этом сочинении, изданном в 1862 году в Париже, под заглавием «Земледелие» порицается существующий порядок правления и общественного благоустройства в России и других государствах.
Положено:
Допросить Налбандяна, с какою целью прислана ему означенная брошюра».
И 12 октября 1862 года следственная комиссия предъявила наконец Микаэлу Налбандяну те вопросы, на которые должен был дать «правдивые и исчерпывающие» ответы узник Алексеевского равелина.
Увы, он не мог ответить на них решительно и коротко: «нет», «не видел», «не знаю», ибо рано или поздно всплывут шифрованное письмо Серовбэ Тагворяна и другие бумаги, без сомнения, тщательнейшим образом изученные комиссией…
И Микаэл решил представить им свою выдуманную «легенду», изложив ее многословно, с пустопорожними объяснениями и отступлениями. Другого выхода попросту не было. Поэтому, чтобы скрыть от следователей истину, ему нужно было молчать… многословием!
Из показаний Микаэла Налбандяна
«Мое имя Михаил, Лазарев сын, Налбандов… От роду мне 33 года, армяно-григорианского вероисповедания» ежегодно бываю на исповеди и у святого причастия.
Я воспитывался дома и приготовлялся к университетским занятиям… собственным старанием.
После университета единственные мои занятия были индийские дела; путешествие это я совершил за счет армянского общества г. Нахичевани. Что же касается до моих личных издержек, к делу не относящихся, то на них употреблял из сумм в силу договора армянского общества следуемых мне процентов.
Петербургских армян знаю почти всех, но ни с кем особенно не был в каких-нибудь сношениях, кроме Назарова Хафафяна, поверенного потомственного гражданина, 1-й гильдии купца Карапета Айрапетяна, в его торговых делах, в Петербурге. С ним я с детства знаком и, кроме дружеских, нм в каких других отношениях с ним не был.