Однако Микаэл, еще не успев приступить к своим новым обязанностям, заразился холерой. Уже в третий раз прокатывалась по России эта страшная эпидемия, на этот раз она продлилась целых четырнадцать долгих, нескончаемых лет и унесла в могилу около полутора миллионов жизней. Налбандян выжил чудом, и первое, что он сделал после выздоровления, это известил Веапетяна не столько о своем исцелении, сколько об отказе от духовного звания.
Микаэл Налбандян — Маттеосу Веапетяну.
9 августа 1848 г.
«Смертоносная холера захватила меня в когти свои, из коих я хоть и вырвался от смерти милостью божьей, однако след когтей лютой болезни моей в виде обмороков и даже ослабления сердца остался во мне и к сему времени после многих трат моих на врачей и лекарства окончательно утвердился во мне, оставшись неизлеченными, посему и не могу я вовсе оставаться в звании духовном, почему и желаю вновь вступить в число податного сословия императорского… Посему обращаюсь с надеждой к Вашему высокому преосвященству и нижайше прошу предложить Просветительскому Армянскому Синоду Эчмиадзина отныне освободить меня от духовного звания, если пожелает, а если не распорядится, то уничтожить первое мое дело и отослать обратно грамоту об освобождении».
Маттеос Веапетян серьезно занялся вопросом о здоровье Микаэла. Он приглашал известных врачей, а когда возникла надобность в более тщательном обследовании, послал Микаэла к лучшим врачам Кишинева и Одессы.
А что касается отказа от духовного звания, то Микаэлу в ближайшие годы предстояло еще немало испытать, прежде чем католикос Нерсес Аштаракеци вместе с кучей других бумаг не подписал и его прошение.
…Должность секретаря-письмоводителя дала Микаэлу возможность еще ближе познакомиться с жизнью, бытом, тревогами и горестями простого народа в пределах уже не одного Нахичевана.
Юный секретарь отличался деловитостью, удивительно четкой логикой и умением схватывать явление во всей его глубине, благодаря чему он блестяще справлялся со своими обязанностями.
Прошло совсем немного времени, а слава о нем распространилась уже по всем армянским поселениям Крыма и Бессарабии, а в Армянском округе он считался уже авторитетом. «О, этот секретарь Налбандян… — говорили про него. — Он может сделать все!»
Благородное чувство признательности и верности было для Микаэла величайшей духовной ценностью. Кроме стремления восстановить попранные права своего учителя, он по мере своих возможностей старался хоть чем-нибудь быть полезным Габриэлу Патканяну, хоть как-то облегчить его участь. И хотя Рафаэл, сын Патканяна, никогда не был и никогда не станет Микаэлу «братом родным», секретарь епархиальной консистории не избегал в случае необходимости издалека оказывать помощь даже ему.
Микаэл Налбандян — первоприсутствующему духовного управления архимандриту Епрему Алтунянцу.
15 сентября 1851 г.
«Ученик Лазаревского института Рафаэл Патканян находится у вас с целью поступить в академию. Я как брат его родной, а также сын его родителя, моего благодетеля, сим искренним письмом обращаюсь к вашей высокой чести с просьбой не пожалеть вашего участия в исполнении намерения Патканяна, чем вы меня безмерно обяжете».
Исключительно и его внимание к семье. Подспудно существующие в семье мастера Казара оттенки отчужденности, которые обязательно всплывут в не столь уж далеком будущем и даже в самые тяжелые моменты жизни не пощадят Микаэла, никогда не имели значения для «незаконнорожденного» Налбандяна.
Разъезжая по делам, Микаэл всегда с готовностью выполнял поручения родных. Например, просьбы Серовбэ, своего брата, который имел аптеку и каждый год ездил в Харьков — покупать товары на ярмарке. Расходы на эти поездки могли бы значительно сократиться, имей Серовбэ точные сведения о рынке, имей он там на месте надежного человека…
Микаэл никогда не отлынивал от поручений и всегда старался быть полезным своим братьям в их торговых делах.
Микаэл Налбандян — братьям Григору и Казаресу.
Одесса, 1849 г.
«Еще белее обрадовался, что Сероб не поехал в Харьков. Ныне в Харькове хайрах дорог. Раньше чем через месяц подешевеет хайрах, орчик, ромашка — дифтик, мехлем, английская соль, сапр и хокна[15]. Торговцы здешние каждый день ходят на пристань и глядят в сторону Стамбула: когда, мол, придут корабли? А когда придут они, я с первой же почтой сообщу Серову и сам схожу в коммерческий суд, подряжу подходящее судно, чтобы не перехватил случайный человек…
Брат Казарос из спрошенного тобой много здесь есть хорошего, и много отборного я купил и отвезу в Кишинев, а оттуда отправлю почтой, так как тут не порто-франко и если на посылке не будет печати таможни, то почта не принимает… Я здесь сам все куплю, отвезу в Кишинев, а оттуда отправлю».
Читая это сугубо деловое письмо, можно подумать даже, что торговые занятия Микаэлу весьма по душе: с такими подробностями «и деловитостью опытного агента пишет он… Однако в совершенно ином свете предстает нам Микаэл, когда мы читаем его приписку на полях: «Читайте скрытно. Стыдно. При чужих не читайте». Нет, ни ожидаемые из Стамбула товары, ни торговля, ни этот самый коммерческий суд и «порто-франко» его не прельщали. Наоборот, это занятие он считает постыдным для себя, ниже своего достоинства… Но все же делает, ибо не может не быть полезным своим братьям и семье. И этот крест он будет нести всю свою жизнь.
Всегда с готовностью помогая родным, близким и даже просто незнакомым людям, Микаэл никогда не удостоится такого же внимания с их стороны. А если удостоится, то прежде всего от чужих людей.
Окружающие уже привыкали считать, что Микаэл всемогущ, что он обязан помогать всем и что именно он должен сражаться за справедливость… И никому даже в голову не приходило чем-нибудь помочь ему, облегчить то огромное бремя, которое он нес за всех… Никто из его родных и близких и подумать не мог, что и Микаэлу нужна помощь, что у него тоже есть свои нерешенные вопросы, ходатайствовать о которых ему не позволяет не только чувство собственного достоинства, но и самолюбие общественного деятеля. И в этом смысле он до конца дней своих был для окружающих идеально удобным товарищем и другом.
Именно в эти годы Микаэл Налбандян незаметно даже для самого себя стал влиятельным общественным деятелем.
…С первых же дней работы в консистории он обстоятельно ознакомился с вопросом о выделенных принахичеванским селам общественных участках, которые под разными удобными предлогами прибрали к рукам несколько нахичеванских богачей.
Микаэл знал, что крестьяне протестовали и требовали вернуть захваченные участки. Но безрезультатно. По указке Халибяна суд рассмотрел это требование и наказал тюрьмой… самих жалобщиков. А нескольких, которые явились зачинщиками протеста, сослали в Сибирь. Несмотря на столь жестокую расправу, волнения против совершенной несправедливости не затихали. Халибян попросил таганрогского градоначальника послать в села Армянского округа карательные отряды, чтобы приструнить бунтовщиков. И хоть с тех пор прошло уже порядочно времени, крестьяне не забыли, как беспощадно секли их солдаты…
Об этих беззаконных деяниях Микаэл от имени жителей Чалтыр, Топти, Сала и Султан-Сала составил письмо к Нерсесу Аштаракеци, в котором подробно изложил все события и попросил католикоса ходатайствовать перед наместником Михаилом Воронцовым.
…На каждом шагу Микаэл видел и почти осязаемо чувствовал бедственное и беспомощное состояние простого народа. Пользуясь отсталостью и невежеством людей, богатеи беспрепятственно держали их под своей пятой, игнорируя даже те права, которые для виду были дарованы народу властями. Кому, скольким мог помочь секретарь епархиальной консистории?.. Ведь он был один, а молящих о помощи — целый народ, даже не ведавший о своих пусть и куцых, но все же правах.
Поэтому первым делом следовало помочь армянам осознать себя. Веками живя бок о бок с татарами, армяне усвоили чужой быт, обычаи, одежду и почти совсем отказались от родного языка. Даже основав Нахичеван-на-Дону и обустроив Армянский округ, они вовсе не собирались заново обретать свой национальный облик. Если они одно время изъяснялись на смеси турецкого и татарского языков, то теперь использовали русские глаголы с турецкими окончаниями или же татарские слова с армянскими окончаниями. Казалось бы, что тут страшного, ведь главное, в конце концов, объясниться, передать мысль. А на одном ли языке или смеси языков, не имеет существенного значения. Но возможно ли на таком вот тарабарском языке передать какую-нибудь возвышенную мысль, выразить высокое чувство? Нет и тысячу раз нет! Но радеющие лишь о своем богатстве «отцы и благодетели» Армянского округа отнюдь не задавались такими мыслями, которые, по сути, могли бы открыть глаза широких народных масс и стать причиной всяческих новых забот. Необходимость нравственных ценностей и духовных богатств для народа считалась непозволительной роскошью, а мысль, что «именно язык главным образом сохраняет нацию», была попросту крамольной, ибо от национального самосознания до понимания необходимости освобождения остается лишь один небольшой шаг.
С последствиями этого почти поголовного невежества Микаэлу придется встретиться еще не раз.
И на фоне такой безликости, опасливости и беспомощности Микаэл уяснил для себя ту истину, что не нужно бояться действительности, не следует отчаиваться и тем более не надо приходить в ярость. Будучи уверенным в собственной правоте, необходимо воспитывать в себе такую силу духа, чтобы принять действительность такой, какая она есть. Только в этом случае твои благородные порывы и истинные идеи пробьют себе путь к людям.
Маттеос Веапетян все больше убеждался в том, как правильно он поступил, взяв на должность секретаря епархиальной консистории Микаэла Налбандяна. И с каждым решенным вопросом все более крепли вера и доверие епархиального начальника к своему секретарю.