[1330]. И дель Риччо, и Микеланджело называли его своим «идолом», своим «кумиром». В одном письме к дель Риччо Микеланджело просит его об «одной милости», «а именно чтобы Вы развеяли некоторое сомнение, оставшееся у меня после нынешней ночи: во сне я приветствовал нашего кумира, и он, как мне показалось, смеялся и грозил мне»[1331].
Смерть Чеккино 8 января 1544 года, в возрасте всего пятнадцати лет, повергла дель Риччо в глубокую скорбь. «Увы! Увы! – писал он Джаннотти. – Нашего Чеккино больше нет». И добавлял, что Микеланджело делает эскиз скромного мраморного надгробного памятника[1332]. В конце концов работу над монументом в церкви Санта-Мария ин Арачели, увековечивающим память Чеккино, передали ассистенту Микеланджело Урбино, однако в ближайшие месяцы сам художник воздвиг ему гробницу в слове, сочинив в память о нем пятьдесят стихотворений: сорок восемь кратких эпитафий, один мадригал и один сонет[1333].
Как ни странно, если учитывать скорбь дель Риччо, Микеланджело сопровождал эти поэтические вариации на тему траура, смерти и безвременно погибшей красоты крохотными шутливыми посланиями, поясняющими, что его стихи – вознаграждения за яства и лакомства: «За инжирный хлеб», «За утку, присланную вчера вечером», «За соленые грибы, ибо Вы не хотите принять в дар ничего иного», «Вот эти… нескладные стихи за фенхель», «Не хотел посылать Вам это, потому что скверно вышло, но форели и трюфели одолели бы и само небо»[1334]. Некоторые «приписки» выдержаны в несколько неблагодарном тоне: «Это говорит форель, а не я, поэтому, если стихи Вам не по нраву, не маринуйте более форель без перца». Эти коротенькие заметки не только содержат запоминающееся перечисление блюд, которые подавались на стол в Риме середины XVI века: в них также пред[1335] стает образ Микеланджело, против воли, словно под давлением, сочиняющего стихи, так как он не хочет оставаться должником дель Риччо, даже если речь идет всего-навсего о фенхеле или инжирном хлебе.
Летом 1544 года Микеланджело, изнемогающий под бременем трудов в капелле Паолина и в муках завершающий гробницу папы Юлия, тяжело заболел опасной лихорадкой[1336]. Дель Риччо перевез его в собственные покои во дворце Строцци-Уливьери, где его снова исцелил и выходил тот же лекарь, Баччо Ронтини, что однажды уже спас ему жизнь. Племянник Микеланджело Лионардо, прослышав о его болезни, выехал к нему из Флоренции. Микеланджело явно подозревал, что Лионардо волнует не столько состояние его здоровья, сколько перспектива получения наследства. Когда Лионардо прибыл в Рим, Микеланджело отказался принять его. Вместо этого слуги передали ему гневное послание от прикованного к постели, возможно, еще пребывающего в бреду художника.
Микеланджело обвинил Лионардо в том, что тот ведет себя под стать своему покойному отцу Буонаррото, «который выгнал меня во Флоренции из моего дома»[1337][1338]. Микеланджело требовал, чтобы Лионардо оставил его в покое и перестал докучать вопросами о завещании. «Иди себе с Богом, и не показывайся мне на глаза, и не пиши мне больше никогда…»[1339]
21 июля художник, несколько оправившись после изнурительного приступа лихорадки, написал находившемуся в то время в Лионе Роберто Строцци, спрашивая, не откликнулся ли Франциск I на его безумное предложение, возможно порожденное горячечным бредом[1340]: если король Франции пообещает освободить Флоренцию от режима Медичи, он воздвигнет бронзовую конную статую монарха за свой счет на Пьяцца делла Синьория. (Неизвестно, получил ли он ответ.)
Переписка между Микеланджело и Лионардо возобновилась только в декабре, когда мастер, преодолев крайнее раздражение, отправил племяннику короткое послание, начинающееся словами: «Впрочем, я не хочу обмануть твоих ожиданий»[1341]. Он не хотел окончательно порывать с этим молодым человеком, в котором видел единственную надежду на прямое продолжение рода Буонарроти, но, по-видимому, был зачастую склонен вести себя как старомодный флорентийский отец семейства. Тон его первого сохранившегося письма Лионардо, к тому времени двадцатиоднолетнему, поразительно отличается от восторженного обожания, которым проникнуты письма к Томмазо Кавальери, или вычурных маньеристских изысков, которыми изобилуют утонченные и возвышенные послания Виттории Колонна: «Лионардо, вместе с твоим письмом я получил три рубашки и весьма удивлен, что вы мне их прислали: они такого грубого полотна, что здесь не найдется и крестьянина, который не устыдился бы такое носить»[1342]. В подобной манере будут отныне выдержаны его письма Лионардо, когда он заподозрит, может быть справедливо, что племянника интересуют главным образом деньги богатого дяди[1343][1344].
В начале 1545 года, спустя сорок лет, гробница наконец была завершена. 25 января открыли скульптуры работы Раффаэлло да Монтелупо, а в феврале – скульптуры работы Микеланджело[1345]. Вот она предстала зрителям, но как надлежит судить о ней – другой вопрос. В «Жизнеописании Микеланджело» Кондиви дает ей оценку одновременно горделивым и извиняющимся тоном: «Верно, что гробница, даже завершенная вопреки первоначальному замыслу Микеланджело, все же производит более глубокое впечатление, чем любая другая в Риме, да и, пожалуй, в целом свете»[1346]. Что ж, это справедливо. В конце концов, кардинал Гонзага недаром отметил, что довольно и одного «Моисея», дабы ее прославить. Действительно, гробницу украшал один из бесспорных шедевров Микеланджело, одна из наиболее прекрасных статуй в истории искусства.
Гробница Юлия II. Сан-Пьетро ин Винколи, Рим. 1505–1545
Всего этого достаточно, чтобы сделать гробницу Юлия II самым прекрасным папским надгробным монументом XVI века, а может быть, и всех времен. С нею могут соперничать созданные соответственно Поллайоло в конце XV века и Бернини – в XVII. Однако в целом гробница Юлия – отнюдь не тот великолепный шедевр, каким могла бы стать. Исходный замысел меняли слишком часто; произведения, выполненные Микеланджело в различные периоды, плохо сочетаются друг с другом; скульптуры, вырезанные чужими руками, выглядят, как он всегда опасался, слабыми, грузными и неуклюжими на фоне его собственных работ. Облик гробницы несет отпечаток тех обстоятельств, в которых она создавалась, и напоминает о компромиссе, навязанном художнику под угрозой судебного преследования.
В конце 1545 года, во второй раз за прошедший год с небольшим, Микеланджело снова тяжело заболел[1347]. Луиджи дель Риччо вновь перевез его к себе во дворец Строцци-Уливьери и там выходил. В середине января 1546 года дель Риччо смог написать племяннику мастера во Флоренцию, объявив, что Микеланджело почти исцелился. Тем не менее в Риме ходили слухи о его болезни и о смерти. Как и полтора года тому назад, Лионардо бросился на юг, чтобы не упустить вожделенное наследство, но, когда он прискакал в Рим, Микеланджело отказался его принять. В конце концов, 6 февраля, он послал Лионардо очередное резкое и язвительное письмо: «Ты говоришь, что приехал, движимый той любовью, которую ты ко мне испытываешь. Корыстная же это любовь!»[1348]
Возможно, в это время произошла единственная засвидетельствованная источниками ссора Микеланджело с дель Риччо. В недатированном письме Микеланджело гневно замечает, что, разумеется, тот, кто спас ему жизнь, вправе его оскорблять, но он не знает, что труднее перенести: смерть или это оскорбление. Нанесенная Микеланджело обида, в чем бы она ни состояла, касалась гравюры, доску которой Микеланджело умолял уничтожить. Под письмом он оставил уточнение: «Микеланьоло Буонарроти. Ни живописец, ни скульптор, ни архитектор, а все, что Вам будет угодно, только не пьяница, как я Вам это говорил дома»[1349].
Микеланджело не описывает показавшуюся ему столь оскорбительной гравюру, но можно предположить, что речь идет о его собственном портрете, выполненном в 1546 году Джулио Бонасоне; на этой гравюре мастер предстает изможденным, с лицом, покрытым глубокими морщинами, и волосами, завивающимися словно в некоем нервном возбуждении. Подобное изображение действительно могло ранить чувства человека, не удовлетворенного своей внешностью.
Оказалось, что заботливый уход во время болезни стал последней услугой, оказанной художнику дель Риччо. В конце 1546 года, возможно в октябре, дель Риччо умер; он был ближайшим другом и советчиком Микеланджело на протяжении предшествующих пяти лет. Мастер был убит горем. «Теперь, когда Луиджи дель Риччо ушел из жизни, – писал в ноябре некий папский сановник злобному и порочному сыну папы Пьерлуиджи Фарнезе, герцогу Пармскому и Пьяченцскому, – Микеланджело столь потрясен, что не в силах творить, он лишь предается отчаянию»[1350].
Тем самым Микеланджело невольно создавал немалые неудобства сильным мира сего, ведь совсем недавно их планы нарушила другая кончина. 3 августа умер Антонио да Сангалло-младший, главный архитектор базилики Святого Петра. Поначалу папа и его советники думали, что смогут заменить его Джулио Романо, учеником Рафаэля и предшественником Антонио на этом посту, однако тот отказался и вскоре также умер. Оставался Микеланджело, но он, вполне понятно, полагал, что дел у него и без того довольно. Весной 1546 года семидесятиоднолетний утомленный художник медленно приступил ко второй фреске для капеллы Паолина, «Распятию святого Петра»