Тогда же, в марте или в начале апреля 1547 года, с признательностью отвечая на письмо, в котором поэт-гуманист Лука Мартини выражал восхищение его литературным талантом, Микеланджело с горечью добавляет: «Я стар, и смерть отняла у меня все помыслы молодости. И тот, кто не знает, что такое старость, должен терпеливо ждать ее прихода, ибо раньше он испытать этого не может»[1370].
Ученый и критик Бенедетто Варки в качестве темы лекции, которую прочитал во Флорентийской академии, обществе, основанном в 1540 году с целью содействовать изучению итальянской литературы, предпочел выбрать одно из стихотворений Микеланджело[1371]. Этот филологический анализ, опубликованный отдельной брошюрой, стал великолепной данью уважения поэту, который так и не прослушал полного курса латинской грамматики и, соответственно, никогда в полной мере не ощущал себя истинным, признанным литератором. Однако выбор Варки не мог не опечалить Микеланджело, ибо сонет, которому тот посвятил своему лекцию, был обращен к Виттории Колонна.[1372]
А в жизни художника не прекращались утраты. 21 июня 1547 года умер Себастьяно дель Пьомбо; хотя их отношения после размолвки по поводу того, какую штукатурку следует выбрать для фрески «Страшный суд», никогда более вполне не наладились, вероятно, весть о его смерти стала для Микеланджело ударом. В январе 1548 года скончался самый нелюбимый его брат Джовансимоне, уход которого, по крайней мере, послужил для Микеланджело поводом выбранить племянника Лионардо. Он обвинил молодого человека в том, что тот воспринимает смерть дяди с недопустимым легкомыслием: «Напоминаю тебе, что он был моим братом, и, как бы там ни было, его кончина моей душе далеко не безразлична»[1373].
Видимо, именно в эту мрачную пору Микеланджело написал одно из самых удивительных своих стихотворений. Речь в нем не о любви, не о Боге, не о неоплатонической метафизике. Это поэтические размышления о старости, одновременно и цинично-комические, и изобилующие скатологическими подробностями; дом Микеланджело выступает в них метафорой его стареющего тела с первых строк, где описывается его расположение на уличном рынке XVI века Мачелло деи Корви с царившей на нем невообразимой антисанитарией: «У входа кал горой нагроможден, / Как если бы обжоре-исполину / От колик здесь был нужник отведен… Кошачья падаль, снедь, дерьмо, бурда / В посудном ломе – все встает пределом / И мне движенья вяжет без стыда…»
В стихотворении словно бы различимы отголоски шекспировской «Бури» и образы, напоминающие плененного духа Ариэля: «Я заточен, бобыль и нищий, тут, / Как будто мозг, укрытый в костной корке, / Иль словно дух, запрятанный в сосуд». Некогда великолепный дом, на взгляд желчного меланхолического автора, обратился в «могильную норку», «где лишь Арахна то вкушает сон, / То тянет нить кругом по переборке»[1374].
В стихотворении перечисляются его недуги и говорится об ослаблении всех способностей: «С озноба, с кашля я совсем размяк…», «калекой, горбуном, хромцом, уродом / Я стал…», «Крыла души подрезаны ножом…», «В мешке из кожи – кости да кишки…», «Глаза уж на лоб лезут из башки…», «Не держатся во рту зубов остатки – / Чуть скажешь слово, крошатся куски»[1375]. Прибегая к раблезианским гиперболам, Микеланджело настаивал, что он дряхлый, усталый старик: «Одышка душит, хоть и спать бы рад», «Влез в ухо паучишка-сетопряд, / В другом сверчок всю ночь поет по нотам», «Лицо, как веер, собрано все в складки – / Точь-в-точь тряпье, которым ветер с гряд / Ворон в бездождье гонит без оглядки». «Калекой, горбуном, хромцом, уродом / Я стал, трудясь, и верно обрету / Лишь в смерти дом и пищу по доходам». В оригинале он, весьма нелестно оценивая «Давида», «Моисея» и «Пьету», описывает свое искусство с помощью поразительной метафоры «tanti bambocci» («куча карапузов»), или, как предпочел передать этот образ английский переводчик Микеланджело Энтони Мортимер, «those big dolls» («большие неуклюжие куклы»).
Стоил ли этот результат невероятных усилий? «Зачем я над своим искусством чах, / Когда таков конец мой, – словно море / Кто переплыл и утонул в соплях». «Прославленный мой дар, каким, на горе / Себе, я горд был, – вот его итог: / Я нищ, я дряхл, я в рабстве и позоре. / Скорей бы смерть, пока не изнемог!»[1376]
Стихотворным жалобам вторят и ворчливые письма Микеланджело к племяннику Лионардо. Он без конца сетовал на бедность, возможно, потому, что спустя год после того, как приступил к работе над планом собора Святого Петра, все-таки утратил доходы от переправы через По. Едва ли в этом была вина папы, поскольку Микеланджело лишился этой прибыли, когда жестокий, алчный и склонный к непредсказуемым поступкам Пьерлуиджи Фарнезе был зверски убит своими подданными. Они закололи его и вывесили его тело из окна его дворца в Пьяченце 10 сентября 1547 года; как следствие, семейство Фарнезе потеряло контроль над герцогством, а вместе с ним и доходы Микеланджело от речной переправы. В конце концов Павел III нашел ему другую подходящую синекуру – место нотариуса по гражданским делам в канцелярии города Римини.
В этом бурлескном стихотворении содержатся унылые намеки на то, что автор страдает от камней в почках. В 1548 году и позднее, весной 1549-го, он посылал Лионардо красочные описания своих недугов[1377]. В марте 1549 года он сообщал племяннику: «Что касается моей болезни, которая не дает мне мочиться, мне с тех пор стало очень худо: я выл день и ночь без сна и без всякой передышки»[1378]. Доктора прописали ему какую-то целебную воду, и, как ни странно, она помогла. В письме, изобилующем медицинскими подробностями, Микеланджело объяснял Лионардо: «По части моей болезни я чувствую себя гораздо лучше, чем прежде. В течение почти двух месяцев я пил воду из одного источника, который находится в сорока милях от Рима. Она способна разрушать почечный камень и раздробила мой настолько, что бо́льшая часть его вышла с мочой»[1379][1380].
Распятие святого Петра. Капелла Паолина, Ватикан. 1545–1549
«Я нищ, я дряхл, я в рабстве и позоре», – сокрушался Микеланджело в том стихотворении. В письме к Лионардо, отосланном в мае 1548 года, он печально замечал, что «служил трем папам; но это было вынужденно»[1381]. Образ титана, плененного и сдерживаемого силой, предстает и на последней фреске Микеланджело «Распятие святого Петра», которую он медленно выполнял в те годы. Если это вообще возможно, она еще мрачнее своей предшественницы, «Обращения Савла». Фоном для нее опять-таки служит пейзаж без единого дерева. Нет ни ангелов, ни божественных посланников, стремительно слетающих с небес. Единственный обнаженный – это седовласый, но по-прежнему наделенный мускулатурой атлета старец, святой Петр: он просил распять его вверх ногами, но могучим усилием приподнимается над крестом, в свою очередь вздымаемым его мучителями, и вперяет в созерцателя необычайно пристальный, пронизывающий взор.
Слева казнью руководит римский офицер; его обступают легионеры и толпа зевак, взбирающихся на голый холм. Среди них, справа, выделяется огромный бородатый человек в куколе, скрестивший руки на груди и тяжело и неуклюже бредущий по направлению к зрителю. И этот мрачный великан, и принимающий мученичество святой, возможно, психологические автопортреты стареющего художника.
Однако нельзя сказать, что описываемые годы были для Микеланджело периодом усталости и заката. Напротив, он был преисполнен оригинальности и динамизма. Как это часто случалось, вел себя парадоксально: чем больше жаловался и сетовал, тем больше творил. Зачастую именно произведения, к которым он приступал по приказу сильных мира сего, против воли, оказывались его величайшим триумфом; наиболее ярким примером подобного заказа может служить Сикстинская капелла. Достигнув семидесяти, «нищий, дряхлый, в рабстве и позоре», он стал создавать новое искусство для новой, только зарождающейся эпохи – эры возрожденного, обновленного католичества.
Глава двадцать перваяКупол
С 1547 года по сей день, на протяжении какового времени Микеланджело совершенно пренебрегал нами, уполномоченными Ведомства по делам возведения собора, и не считал нужным никоим образом ставить нас в известность о своих планах и деяниях… затраты на строительство достигли в совокупности 136 881 дуката. Что же касается дальнейшего хода работ, воплощения замысла и будущего базилики, о сем уполномоченные пребывают в неведении, ибо Микеланджело, презирая их более, нежели сущих профанов, не удостоил сообщить им свое мнение.
Деревянная модель купола собора Святого Петра. 1558–1561, с последующими изменениями Джакомо делла Порта
К тому моменту, как Микеланджело назначили главным архитектором собора Святого Петра, огромный храм перестраивали уже сорок один год. Камень в его основание был заложен 18 апреля 1506 года, в тот самый день, когда Микеланджело на почтовой лошади выехал на север, во Флоренцию. За четыре десятилетия строительство продвинулось на удивление мало. Поначалу, в правление Юлия II и Льва X, работы шли довольно быстро, но затем папские финансы истощились, а во время и после осады Рима строительство и вовсе прекратилось. В результате спустя сорок лет отдельные части базилики IV века времен императора Константина до сих пор стояли даже в недурном виде, а секции нового здания напоминали древнеримские руины, заросшие сорной травой.