[1471]. Он родился в 1532 году в одной из многих флорентийских купеческих семей, живших в Риме. Его отец Роберто стоял во главе успешного предприятия, занимавшегося пошивом священнических облачений. Судя по слогу его писем, он был порядочно образован и лелеял мечту сделаться живописцем или ваятелем.
Ему выпало на долю закончить несколько произведений, не завершенных Микеланджело. Одним из них был «Брут», другим – «Пьета», которую Микеланджело намеревался принести в дар Церкви; он хотел, чтобы его похоронили под алтарем, на котором она будет установлена. «Пьету» считали великим шедевром еще в процессе создания, отчасти потому, что, пытаясь вырезать четыре отдельные, но взаимосвязанные фигуры из одного камня, Микеланджело поставил себе невероятно сложную задачу. Кондиви описывал скульптуру в самых восторженных выражениях. Затем, возможно в 1554 или 1555 году, Микеланджело разбил ее на куски.
Однажды, находясь в доме Микеланджело в Мачелло деи Корви, Кальканьи спросил мастера, почему он «разбил и погубил плод столь дивных трудов». Микеланджело отвечал, что «виноват в том несносный… его слуга [Урбино], который что ни день понукал его завершить работу».
Пьета. Деталь: голова Никодима. Ок. 1547–1555
Впрочем, существовала и иная причина, по которой он обрушил киянку на еще не завершенную скульптуру; примерно так некогда поступил он и с другой совершенно изнурившей и выведшей его из себя работой – с «Воскресшим Христом»: фрагмент мрамора откололся от руки Мадонны, а он эту скульптуру «и раньше ненавидел, так как очень много пришлось с ней возиться из-за трещины, которая была в камне, и вот наконец лопнуло у него терпение, он ее и разбил…»[1472].
Он разбил бы ее на мелкие куски, если бы Антонио не убедил его подарить скульптуру Франческо Бандини. Бандини, подобно многим мечтавший обладать какой-либо работой Микеланджело, дал Антонио двести дукатов, чтобы он уговорил художника позволить Кальканьи собрать фрагменты воедино и завершить работу.
Микеланджело позволил закончить скульптуру, но бедный Кальканьи не успел довершить начатое: он скончался в 1566 году. Многие ее части еще ожидали окончательной отделки, а у Христа еще не хватало левой ноги, возможно, потому, что этот фрагмент, в котором, может быть, и таилась роковая трещина, оказался стерт буквально в порошок и восстановить его не представлялось возможным. Левое колено Христа и много лет спустя хранилось в мастерской Даниэле да Вольтерра, еще одного художника, дружившего с Микеланджело в последние годы его жизни.
Сегодня «Пьета» представляет собой сочетание разнородных частей; некоторые из них гладко отполированы, другие же явно высечены не Микеланджело, а кем-то иным, есть обработанные грубо, вчерне, а есть и кажущиеся некоей мозаикой обломков; над всем возвышается огромная мощная фигура Никодима, вздымающегося, словно великан, над телом Христа и крошечными фигурками Девы Марии и Марии Магдалины, которых Никодим обхватывает руками. Взор его скорее не обращен книзу, не прикован к скорбному зрелищу, а, напротив, в глубокой задумчивости устремлен на созерцателя, поэтому всю скульптуру можно воспринимать не столько как изображение распятого Спасителя, оплакиваемого святыми женами, сколько как изваяние персонажа, размышляющего об этой сцене. Как объяснил Вазари Лионардо Буонарроти, персонаж в куколе и с бородой задумывался как автопортрет[1473].
Если Вазари правильно идентифицировал этого нежного тролля как Никодима, это весьма интересный выбор, особенно учитывая, что скульптурная группа предназначалась для украшения собственного надгробия мастера. Никодим был фарисеем и, как повествуется в Евангелии от Иоанна, «пришел к Иисусу ночью и сказал Ему: Равви! мы знаем, что Ты учитель, пришедший от Бога…» (3: 2). Никодим в Евангелии ассоциируется с ночью, он поклонялся Господу тайно, ночной порой. Поэтому в середине XVI века тех, кто хотел скрыть свою истинную веру, например французских кальвинистов, зачастую либо почтительно, либо пренебрежительно именовали «никодимитами»[1474].
Нельзя исключать, что, избрав в качестве персонажа Никодима, Микеланджело намекал на свои собственные тайные религиозные взгляды, которые разделял с Поулом и Витторией Колонна. Но не подлежит сомнению, что Микеланджело считал своим временем ночь. Как «ночного» человека воспринимали его враги, жаловавшиеся, что он-де работает по ночам, дабы никто не узрел его творений, его биографы и он сам. Судя по четырем его сонетам, посвященным ночи, он полагал, будто наделен мрачным, «ночным» темпераментом, «il tempo bruno». Ночь была временем теней, меланхолии и мыслей о смерти, но вместе с тем утешительного забвения и снов.
«Ночь! Сладкая, хоть мрачная пора, – писал он в сонете 102, – От всех забот ведущая к покою!.. Ты тяжесть дум снимаешь до утра…»[1475] В сонете 104 он говорит: «Кто сотворил, из ничего создав / Бег времени, не бывшего дотоле», разделил его пополам между Солнцем и Луной, – и продолжает: «И мне пришлось прийти на свет не в холе, / Но темный жребий на себя приняв»[1476].
Это весьма загадочные и удивительные для той эпохи размышления. Точная дата написания стихотворений неизвестна, но, по-видимому, они были созданы позже, чем капелла Медичи, наиболее оригинальным и ярким украшением которой стала фигура Ночи. Судя по записям отца Микеланджело, он действительно родился ночью, «в четвертом или пятом часу до рассвета», то есть между половиной второго и половиной третьего ночи, а значит, в буквальном смысле являл собой «дитя ночи». Однако и в ином, более глубоком, поэтическом смысле он стал отождествлять себя с ночными часами и таинственностью.
В августе 1559 года, после недолгой болезни, умер папа Павел IV; возможно, он не перенес потрясения, вызванного бурной семейной ссорой, после которой он изгнал двоих из своих алчных племянников, в том числе одного кардинала; возможно, он просто пал жертвой летней лихорадки, ежегодно уносившей многих жителей Рима. Пока он умирал, ликующая толпа разбила его статую, разграбила его дом и разгромила помещения инквизиции, уничтожив ее архивы и освободив ее узников, включая кардинала Мороне, единомышленника Реджинальда Поула и потому, может быть, и Микеланджело[1477].
На последовавшем затем конклаве мнения опять-таки разделились. Он начался в сентябре и продлился три месяца. В конце концов в первый день после Рождества 1559 года был избран новый папа, Джованни Анджело Медичи (1499–1565), принявший имя Пия IV[1478]. Он не состоял в родстве с флорентийскими Медичи, а всего лишь происходил из скромной миланской семьи, но тем не менее поддерживал своих знаменитых однофамильцев. За его избрание горячо ратовали Козимо Медичи и Екатерина Медичи, королева Франции и регентша при малолетнем сыне. Так Микеланджело на рубеже шестидесятых годов, накануне собственного восьмидесятипятилетия, обрел нового повелителя-папу, седьмого и последнего в его долгой карьере.[1479]
Новоизбранный Пий IV решительно и с энтузиазмом принялся за дело. Он немедленно приказал арестовать и предать суду племянников Карафы (оба они впоследствии были казнены). Далее он вернул Микеланджело жалованье, которое снова стали выплачивать с июня 1560 года[1480]. У мастера вновь появился восторженный покровитель и заказчик, и вскоре он занялся целым рядом новых работ.
Конклав еще заседал, когда «римские» флорентийцы попросили Микеланджело спроектировать новое здание их церкви Сан-Джованни деи Фьорентини, расположенной на берегу Тибра напротив собора Святого Петра и Ватикана, в той части города, где жили и работали многие представители их землячества, например семья Тиберио Кальканьи. Вероятно, заключению этого контракта содействовал Франческо Бандини, один из уполномоченных Ведомства. Вазари пояснял, что «при архитектурных заказах Микеланджело, не будучи в состоянии по старости ни вычертить проект, ни провести чисто линии, пользовался услугами Тиберио, человека весьма любезного и скромного». Поэтому именно Кальканьи выполнил по измерениям на местности пять различных эскизов будущей церкви; флорентийская колония в конце концов выбрала один из них, по которому Кальканьи изготовил также сначала глиняную, а потом и деревянную модель.
«Когда было вынесено… решение, – без тени иронии пишет Вазари, – Микеланджело заявил, что, если проект этот будет осуществлен, будет создано произведение, какого никогда в свое время не создавали ни римляне, ни греки, – слова, никогда не исходившие из уст Микеланджело ни до того, ни позднее, ибо он был человеком скромнейшим»[1481].
Действительно, ложная скромность была здесь ни к чему. Если бы церковь построили согласно избранному плану, чего, к сожалению, не случилось, Сан-Джованни деи Фьорентини стала бы совершенно неповторимым, не знающим себе равных храмом[1482]. Здание, в сущности, задумывалось как круглое в плане, с несколькими эллиптическими в плане капеллами, собранными вокруг него, словно гроздья плодов на стебле. Эти капеллы чередовались с уплощенными прямоугольными ризалитами, в которых помещались три архитектурно оформленных входа, а на четвертой стороне – главный алтарь. За полвека до рождения стиля барокко Микеланджело спроектировал что-то весьма напоминающее барочное здание.
Зато Микеланджело завершил другой, не столь амбициозный проект, а именно капеллу Сфорца, пристроенную к церкви Санта-Мария Маджоре