Таким образом, росписи капеллы являли краткую историю мира, увиденную с точки зрения папства. Их можно было воспринимать как своего рода эпическое повествование о том, как светская и духовная власть шаг за шагом, постепенно переходила от древних пророков и библейских героев к Юлию II, в настоящий момент занимающему папский престол. В этом плавном визуальном нарративе зияли лишь две лакуны и недоставало лишь двух сюжетов. В циклы фресок не вошли первые книги Ветхого Завета, от Сотворения мира до жизни Моисея, а также фрагмент христианской истории между земной жизнью и воскресением Христа и эрой первых римских пап. Этот период был описан в новозаветной книге Деяния апостолов.[590]
Какое-то время Микеланджело собирался взяться за фигуры апостолов, но, видимо, никогда не воспринимал этот замысел всерьез; в конце концов он отправился к Юлию и объявил, что способен создать фреску куда более блестящую и поражающую воображение, воплотив сюжеты первых книг Ветхого Завета и изобразив более крупные, чем задумывалось изначально, фигуры, но не апостолов, а сивилл и пророков, предсказавших рождение Христа. Как это нередко бывало, Микеланджело продал своему покровителю весьма экстравагантный, амбициозный план. Юлий согласился, хотя, естественно, сцены и персонажей росписей Микеланджело выбирал только после того, как их одобрят папа и другие богословы и знатоки христианской истории при папском дворе[591].
Эскиз фигуры, помещенной возле «Ливийской сивиллы», эскиз антаблемента, эскизы фигур «Рабов» для гробницы Юлия II. Ок. 1512
Нетрудно представить себе, что, начав работу над росписями, Микеланджело оказался перед дилеммой. Его первым побуждением, вероятно, было завершить росписи как можно быстрее. Разумеется, это проще всего было сделать, наняв целую команду опытных мастеров, которые выполнили бы работу без промедления, в большей или меньшей степени ориентируясь на эскизы Микеланджело. Однако этот план страдал определенными недостатками. Чем больше ассистентов он наймет, тем больше придется им заплатить, в особенности если это будут известные художники, которые могут самостоятельно написать важные фрагменты. А нанимать помощников Микеланджело мешала скупость. Существовала и другая трудность, и вот она-то скорее делала ему честь: по мере того как его идеи обретали явственный облик, воплощались во множестве деталей, обрастали конкретными подробностями, он все более осознавал, что на карту поставлены его репутация и творческие амбиции. А потому он все более старался самостоятельно контролировать все стадии творческого процесса и стремился к высочайшему уровню мастерства исполнения своего замысла.
Разумеется, всю жизнь Микеланджело будет страдать от своего нежелания передавать кому-либо полномочия творца. Именно поэтому величественные статуи, которые он задумывал, зачастую превращались в почти невыполнимые проекты и требовали от него невероятных физических и духовных усилий. Его сварливость и раздражительность можно в значительной степени воспринимать как реакцию на усталость, изнеможение и стресс. С другой стороны, его неумение делить ответственность и бестрепетно взирать, как его идеи интерпретируют отряды хорошо подготовленных ассистентов, позволило ему создать многие произведения искусства непревзойденного уровня. В конце концов, именно такая судьба ожидала Сикстинскую капеллу.
Вопрос о том, каких именно ассистентов нанял Микеланджело для росписи потолка Сикстинской капеллы, всегда вызывал ожесточенные споры[592]. Различные свидетельства, будь то сохранившаяся живопись, документы финансовой отчетности, которую вел Микеланджело, и сами фрески, предоставляют нам лишь запутанную и противоречивую информацию. Впрочем, ясно одно. Он начал расписывать плафон во второй половине 1508 года, прибегнув к помощи по крайней мере одного ассистента, опытного флорентийского мастера по имени Якопо, и результат оказался чудовищным. Работа над гигантской фреской, которой суждено было стать величайшим триумфом Микеланджело, началась с унижений и ощущения катастрофы.
Микеланджело впоследствии поведал Кондиви, что, «когда он начал работу и только успел завершить изображение Потопа, как фреска стала покрываться плесенью столь густой, что фигуры на ней сделались почти неразличимы»[593]. Вазари передает эту историю в почти тех же выражениях и уверяет, будто слышал ее из уст самого Микеланджело. По мнению Вазари, плесень появилась оттого, что штукатурку, изготовленную на основе извести из местного камня, травертина, смешивали с пуццоланой – слежавшимся вулканическим пеплом, использовавшимся в качестве основы для природного «цементного» раствора. Смесь получалась насыщенная влагой, высыхала медленно, и за это время оштукатуренная поверхность часто «зацветала»[594][595].
Очевидно, череда этих событий нашла отражение в письмах Микеланджело домашним. В начале октября у него появились признаки переутомления[596]. Микеланджело написал отцу, что его ассистент Якопо обманул его, хотя мы и не знаем, как именно: вероятно, Микеланджело поссорился с ним из-за денег, так же как и с двумя флорентийскими скульпторами в Болонье; другой причиной их размолвки могли стать жалобы Микеланджело на то, что это Якопо дал ему совет изготовить негодную штукатурку.
К концу января 1509 года Микеланджело охватило совершенное уныние. Он больше не осмеливался просить у папы денег; как он сообщал отцу, «работа моя не двигается вперед настолько, чтобы мне казалось, что я за нее что-то заслужил. И в этом трудность моей работы, и к тому же это не моя профессия. И я только бесплодно теряю время. Да поможет мне Бог». Он прогнал Якопо, который хулил его перед всем Римом и, вероятно, планировал поносить перед всей Флоренцией: «Слушайте его, как слушают купцы, и ладно. Он тысячу раз передо мной виноват, и я имел бы тысячу оснований, чтобы пожаловаться на него»[597].
«Полагая, что этого оправдания [плесени] будет довольно, чтобы папа избавил его от тягостной обязанности расписывать потолок», Микеланджело отправился к Юлию и стал уверять его, что он-де не живописец и что он был прав с самого начала, когда изо всех сил пытался отказаться от оного поручения: «В самом деле, я тщился убедить Ваше Святейшество, что не владею этим искусством; выполненное мною вышло дурно; ежели Вы мне не верите, велите кому-нибудь взглянуть». Юлий послал за Джулиано да Сангалло, который много работал в Риме и был хорошо осведомлен о свойствах местных материалов. Тот вынес вердикт: Микеланджело писал по слишком влажной штукатурке; после этого «папа повелел Микеланджело продолжить работу, не внемля никаким отговоркам»[598]. Пути к бегству были отрезаны.
В 1980–1989 годах реставраторы обнаружили, что бо́льшая часть фрески «Потоп» действительно была удалена и переписана; от первой версии сохранился только фрагмент, изображающий спасшихся из воды и нашедших убежище на острове. В ходе детального анализа удалось также установить, что этот участок фрески создавался разными авторами с отчетливо различимой манерой. Искусствоведы пришли к выводу, что сам Микеланджело написал трогательную, пронзительную сцену: обнаженного отца, который взбирается на спасительную скалу, сжимая в объятиях тело утонувшего сына. Авторство многих второстепенных персонажей приписывается другим живописцам, в частности Граначчи и Буджардини[599].
Все это прекрасно согласуется с историей, поведанной Вазари: «Из Флоренции в Рим приехали его друзья-живописцы, чтобы помочь ему и показать, как они работают фреской, ибо некоторые из них уже этим занимались»[600]. Вазари упоминает имена Граначчи, Буджардини, Якопо ди Сандро, Якопо Индако, Аньоло ди Доннино и Аристотиле (также известного как Бастиано) да Сангалло. Один из Якопо, вероятно ди Сандро, был тем самым мошенником, обманувшим Микеланджело и изгнанным в конце января 1509 года.
Технические исследования «Потопа» показали, что эта сцена была выполнена довольно быстро, коллективом нескольких художников, по эскизам Микеланджело[601]. Увидев результат, Микеланджело явно был раздосадован. Последующие события Вазари излагает весьма забавно, возможно опираясь на свидетельство самих Граначчи или Буджардини:
«В начале работ [Микеланджело] предложил им написать что-нибудь в качестве образца. Увидев же, как далеки их старания от его желаний, и не получив никакого удовлетворения, как-то утром он решился сбить все ими написанное и, запершись в капелле, перестал их пускать туда и принимать у себя дома»[602].
Если оставить в стороне утверждение, что Микеланджело-де сбил все написанное ассистентами, рассказ Вазари выглядит правдоподобно. Единственной нестыковкой можно считать, указывает специалист по финансам Микеланджело Рэб Хэтфилд, что у мастера на тот момент совершенно не было денег, чтобы заплатить подобной команде опытных сотрудников[603]. Возможно, Микеланджело не упоминает их гонорары в своих приходно-расходных книгах потому, что деньги они получили у его отца во Флоренции. Но даже в этом случае едва ли эти выплаты покрыли более, чем дорожные расходы и краткое пребывание в Риме, передав каковую сумму, Микеланджело, вероятно, сказал им: «Идите с Богом!», или, другими словами: «Убирайтесь!».
К июню-июлю 1509 года Микеланджело несколько приободрился. Хотя его терзал недуг, возможно малярия, столь распространенная в жаркие месяцы в Риме, он нашел в себе силы отпустить по поводу своей болезни мрачную сардоническую шутку: «Дражайший отец, знаю из Вашего последнего письма, что у вас объявили меня мертвым. В том невеликая беда, ибо я все-таки живой». К уверениям, что он жив, Микеланджело, обнаруживая некоторую склонность к паранойе, присовокупляет: «Пускай, однако, судачат, а Вы не говорите обо мне ни с кем, потому что злые люди на свете не перевелись»