piagnoni[734]. Фра Бенедетто явно не мог служить надежным источником. В целом «Vulnera diligentis» исполнены мрачных, зловещих и темных символов. С другой стороны, фра Бенедетто вполне уверен, что излагает подлинную историю. «Пойдите же, спросите у самого означенного мастера, – советует он своим читателям, – он любезно покажет вам сей рисунок и уверит вас, что все так и было и что я не солгал ни единым словом». Два года спустя Микеланджело посетовал, что брат Буонаррото обвиняет его в увлечении монахами, таинственными знаками и предвестьями: «Я не витаю в облаках и вовсе не схожу с ума, как Вы считаете…»[735] В свою очередь, это заставляет предположить, что Микеланджело с большей симпатией, нежели его близкие, воспринимал знаки, предвещающие падение Медичи. Возможно, он надеялся, что они исполнятся.
Подобные пророчества в конце концов были запрещены в 1515 году под страхом пожизненного заключения или отлучения от церкви, каковому обыкновенно подвергали еретиков. Все подобные памфлеты и брошюры полагалось доставлять ко двору архиепископа Флорентийского Джулио Медичи, кузена папы[736]. В сентябре Джулио был также возведен в кардинальский сан, но предварительно Лев X созвал особую комиссию, дабы расследовать дело о незаконнорожденности Джулио, ибо, согласно каноническому праву, кардиналам надлежало рождаться в законном браке. В результате непостижимым образом было объявлено, что родители Джулио тайно обвенчались, а значит, Джулио был законным сыном. Если кардинал Медичи знал о видении Микеланджело, а это было вполне возможно, то предпочел его не заметить, подобно тому как впоследствии будет прощать мастеру куда более тяжкие оскорбления.
Моментальный снимок повседневной жизни Микеланджело в апреле-мае 1513 года содержится в письме, отосланном им четыре года спустя. В нем Микеланджело описывает встречу с художником старшего поколения Лукой Синьорелли, находившимся в то время в Риме. Они случайно столкнулись на холме Монте-Джордано, расположенном возле Тибра, на полпути между Ватиканом и Мачелло деи Корви.
«Он сказал мне, что пришел попросить что-то у папы, не припомню, что именно; он-де едва не поплатился головой, отстаивая дело Медичи, но никак не был вознагражден за свою преданность, а и вовсе забыт». Возможно, Синьорелли рассчитывал на поддержку в тяжбе с какими-то монахинями; возможно, Синьорелли, которому было уже более шестидесяти лет и живопись которого вышла из моды, надеялся получить заказ. Микеланджело мало интересовали неурядицы Синьорелли: «Он рассказывал и о других своих невзгодах, всех не припомню. А в довершение всех жалоб одолжил у меня сорок giuli (джули), попросив послать их в оговоренное место, а именно в лавку сапожника, у которого, думаю, он остановился»[737].
Микеланджело отправился домой и послал своего ассистента Сильвио к сапожнику с этой небольшой суммой – сорок джули составляли примерно четыре дуката. «Затем, спустя несколько дней, означенный мессер Лука, должно быть так и не добившись своего, пришел ко мне домой в Мачелло деи Корви, где я живу по сию пору». Синьорелли попросил у Микеланджело еще одну ссуду, такую же, что и прежде, и Микеланджело поднялся за деньгами по лестнице к себе в комнату, где, по-видимому, хранил наличные. Очевидно, деньги требовались Синьорелли на обратную дорогу домой, в городок Кортона.
Микеланджело столь подробно излагает всю эту историю потому, что в 1518 году Синьорели еще не вернул долг в восемь дукатов. Микеланджело, как обычно изнемогающей под бременем множества дел, не поленился написать градоначальнику Кортоны, требуя возвратить эту маленькую сумму от пожилого художника, который переживал нелегкие времена, с которым он явно дружил и которому многим был обязан в творческом отношении. Обнаженные мужчины на фресках «Апокалипсиса» и «Страшного суда», написанных Синьорелли в Орвьето, относятся к числу тех, что могли вдохновить Микеланджело на создание подобных образов. Очевидно, что Микеланджело видел их, поскольку Орвьето находится между Флоренцией и Римом.[738]
Одно высказывание Синьорелли запечатлелось у него в памяти, возможно, потому, что было прекрасно сформулировано и исполнено надежды на лучшее. Микеланджело однажды посетовал, что болен и не в силах работать. Синьорелли ответил: «Не сомневайтесь, ангелы спустятся с небес, возьмут вас за руку и будут всячески помогать вам»[739]. С этими словами он взял деньги, «ушел с Богом», и более Микеланджело с ним не встречался.
Словосочетание «mal sano»[740], которым Микеланджело описывал свой недуг, не позволявший ему высекать статуи, могло относиться как к физическому состоянию, так и к душевному. Тот факт, что он чувствовал себя достаточно хорошо, чтобы гулять по Риму, где и столкнулся на улице с Синьорелли, заставляет предположить, что он был не столь уж тяжело болен. Может быть, его мучила депрессия или отсутствие вдохновения? Если так, то к нему действительно снизошли ангелы, а энергия и вдохновение вернулись.
В своем письме Микеланджело описывает скульптуру, над которой работал у себя в мастерской в тот день, когда Синьорелли пришел за второй ссудой. Это была мраморная фигура, стоящая прямо, высотой в четыре брачча, с руками, заведенными за спину. Совершенно очевидно, что Микеланджело говорит о так называемом «Восставшем рабе», хранящемся ныне в Лувре, вместе с созданным в пандан к нему «Умирающим рабом». Если Микеланджело создал его в апреле-мае 1513 года, то, видимо, он был первой фигурой гробницы, за которую он взялся. Она представляла собой одну из связанных обнаженных фигур, которые Микеланджело неизменно именовал «пленниками» и которые были призваны изображать искусства, «скованные узами», лишившиеся свободы после смерти их великого покровителя Юлия. Этим нагим юношам, подобным ignudi Сикстинской капеллы, отводилась неожиданно важная роль во всем творческом замысле. Можно предположить, что Микеланджело поместил их на папской гробнице не потому, что на этом так уж настаивали душеприказчики Юлия, а потому, что ему самому очень хотелось их там увидеть. Разумеется, он в любом случае должен был с чего-то начать, однако с точки зрения психологии весьма любопытно, что из примерно сорока статуй, которым предстояло украсить гробницу, он выбрал обнаженную фигуру молодого мужчины, тщащегося разорвать путы, не покорившегося судьбе.
На протяжении следующих трех лет работа в мастерской в Мачелло деи Корви тихо шла своим чередом, не прерываясь[741]. Микеланджело стал подбирать команду, которая помогла бы ему создать гигантскую гробницу. Он ускорил темп работ и, судя по всему, привез из Флоренции многих искусных ремесленников. В июле он заключил субдоговор на выполнение архитектурных элементов фасада, в том числе гробницы с пилястрами, архитравом, фризом и карнизом, с человеком по имени Антонио да Понтессиве. Другим помощником, выписанным им из Флоренции, стал каменщик, уроженец Сеттиньяно, Микеле ди Пьеро ди Пиппо (1464–1552?), который прибыл в Рим в июле. Он уже сотрудничал с Микеланджело за много лет до того, помогая добыть мрамор для «Пьеты» в 1498 году, и впоследствии будет ассистировать ему на протяжении многих лет. Он был старым другом и соседом Буонарроти. В одном письме он обращается к Микеланджело «мой дорогой друг». Тем не менее вскоре после его приезда в Рим между ним и Микеланджело произошла размолвка из-за денег.
В ноябре 1513 года Микеланджело попросил отца подыскать мальчика, который согласился бы пойти к нему в услужение в обмен на уроки рисования: «Еще мне важно, чтобы Вы разузнали: может, есть там у вас какой мальчик – сын добропорядочных людей и бедный, привычный к тяготам жизни, чтоб он согласился переехать сюда ко мне и делать все по дому, то бишь ходить за покупками и всюду, куда надо; в свободное время он мог бы обучаться»[742]. Он хотел нанять своего соотечественника, полагая, что в Риме его окружают одни мерзавцы.
Эта просьба обернулась для Микеланджело неприятностями. В конце концов Лодовико нашел такого отрока, и он прибыл в Рим осенью 1514 года, но его приезд сопровождался недоразумением. Мальчик приехал верхом на муле, погонщик мулов потребовал два дуката от самого Микеланджело, и тот пришел в ярость: «Негодую я более, чем нежели бы потерял двадцать пять дукатов, так как вижу, что причина здесь в отце, который пожелал отправить его со всем почетом верхом на муле…»[743]
Затем оказалось, что мальчик скорее рассчитывал обучаться у Микеланджело, а не прислуживать ему по дому: «Теперь я получил этого дерьмового мальчишку, который говорит, что не хочет терять времени, а хочет обучаться»[744]. Отнюдь не одобряя его энтузиазма, Микеланджело решил отослать его обратно во Флоренцию: «Скажите… что он добрый мальчик, но что он слишком нежный и не приспособлен к услужению мне»[745]. Судя по этим высказываниям, условия жизни в доме Микеланджело по-прежнему оставались спартанскими.
Предметом внимания художника, а может быть и его сердечной склонности, стал другой ассистент, вероятно Сильвио, которого он посылал с деньгами к Синьорелли. Этот юноша тяжело заболел: «Он был при смерти, в окружении врачей почти целый месяц, так что я ни разу не смог лечь в постель, не считая других неприятностей»[746]. В этих строках перед нами предстает образ, столь контрастирующий с раздражительным, скаредным Микеланджело, которого мы привыкли видеть в письмах, но также весьма точно передающий определенные стороны его натуры: образ Микеланджело, в тревоге проводящего одну ночь за другой у постели больного ученика.