Поначалу Микеланджело не торопился представить папе деревянную модель, которую тот столь жаждал увидеть. Летом 1517 года Микеланджело находился в Карраре, где, почти никуда не отлучаясь, провел год. Тем временем закладывали фундамент нового сооружения и делали это «постепенно», поскольку работу осложняла необходимость изъять старые подземные стены и выстроить новые прочные арки[825]. Прошел июнь, затем июль; Микеланджело намеревался вернуться во Флоренцию в августе, но тут он и его ассистент Пьетро Урбано тяжело заболели; художник поправился только ранней осенью[826].
31 октября 1517 года в далекой Саксонии монах по имени Мартин Лютер вывесил для обсуждения девяносто пять тезисов на дверях церкви в Виттенберге. Тезис восемьдесят шестой гласил: «Почему папа не строит собор Святого Петра на свои собственные деньги, но на деньги бедных христиан, хотя его состояние простирается обширнее, чем любого богатого владетельного Красса?»[827]. Если бы Лютер узнал, что вместо этого папа тратит на безумно дорогостоящий фасад любимой церкви своего семейства собственные деньги, то едва ли стал бы критиковать Льва менее ожесточенно.
Лишь в конце года Пьетро Урбано наконец привез в Рим модель. 29 декабря он представил ее на суд папы и кардинала и необычайно угодил их вкусу, вот только кто-то заметил (Буонинсеньи не уточняет, кто именно), что фасад столь увеличился, что Микеланджело недостанет для его выполнения всей жизни: оказалось, что это провидческое суждение, применимое к почти всем крупным архитектурным и скульптурным ансамблям Микеланджело[828].
Если Пьетро Урбано показывал папе и кардиналу ту же модель, что можно увидеть сегодня в Каза Буонарроти, то доставить ее в Рим на муле, вероятно, стоило немалого труда. Ширина ее без малого три метра, высота – около двух: это весьма внушительный макет еще не созданного здания, красивого, отличающегося классическим изяществом. Впрочем, она разочаровала даже самых страстных поклонников Микеланджело-зодчего.
Модель весьма величественна, но лишена энергии, свойственной его более поздним проектам. Конечно, трудно давать окончательную оценку сооружению, которое так и не было в итоге возведено, однако, судя по модели, Микеланджело сделал бы фасад Сан-Лоренцо скучноватым. Недостаток архитектурных излишеств, возможно, предполагалось восполнить десятью статуями святых, установленными на каждом ярусе: властными, повелительными жестами притягивающими к себе внимание (эти статуи были показаны на другой, восковой модели, не дошедшей до нас). Тем не менее, судя по сохранившейся модели, Микеланджело все еще ощупью продвигался по новой для него стезе зодчества и, что было для него нехарактерно, ориентировался на пристрастие Льва к гармоничному, соразмерному и изящному.
Увидев модель, папа и кардинал захотели, чтобы Микеланджело прибыл в Рим обсудить ее, и на сей раз он не заставил себя ждать. Спустя более года после первого, устного договора Микеланджело и папа 19 января 1518 года утвердили окончательный вариант контракта[829]. Общая стоимость проекта взлетела еще раз и составила сорок тысяч дукатов, причем предполагалось, что все расходы берет на себя Микеланджело и обещает завершить работу за восемь лет. За полтора года он превратил незатейливый, более или менее выполнимый план в подвиг, требующий геркулесовых усилий, невероятных затрат и почти неосуществимый.
Изображение мраморных блоков для фасада Сан-Лоренцо. 1516–1520
Наиболее амбициозной частью всего предприятия было оговоренное контрактом условие, согласно которому фасад Сан-Лоренцо предполагалось выполнять исключительно из лучшего мрамора, добытого в Карраре или в Пьетрасанте[830]. Разумеется, Микеланджело любил именно этот материал, камень, который, как писал его верный помощник, резчик Микеле да Пьеро ди Пиппо, «подобен отражению луны в колодце»[831]. Однако возводить здания из одного лишь мрамора было не принято даже в Античности, за исключением отдельных местностей, например Афин, буквально стоящих на мраморных месторождениях. А во Флоренции мрамор залегал отнюдь не под рукой.
Чтобы добыть мрамор, требовалось сначала извлечь камень из почти недоступных жил, расположенных высоко в горах, а затем спустить глыбы весом несколько тонн по верхним склонам гор на волокуше, называемой lizza. Потом камень надобно было перевезти к морю на повозке, запряженной волами, в муках погрузить на корабль и морем доставить в Пизу. Там его перегружали на барку, которая переправляла его в Синью, последний город на Арно, дальше которого судоходство было невозможно, а потом опять на повозку, запряженную волами, и так уже везли до Флоренции. Весь путь составлял примерно сто пятьдесят километров и зачастую длился много месяцев[832].
Все это требовалось для транспортировки мраморных блоков обычного размера, но проект Микеланджело также предусматривал что-то куда более сложное и трудноосуществимое. На нижнем уровне фасада он предполагал разместить двенадцать мраморных колонн из сплошного особо прочного мрамора, каждую по одиннадцать брачча, то есть шесть с лишним метров в высоту.
Это было пугающе самонадеянно. Даже просто найти мраморные глыбы такого размера без изъяна, не говоря уже о том, чтобы спустить по горным склонам и дважды погружать на корабль и сгружать с корабля, было безумно рискованной затеей. Добыча мрамора для монументальных колонн таких римских зданий, как, например, Пантеон, считается одним из величайших достижений Античности, подвигом, совершить который можно было, лишь эксплуатируя почти неистощимую рабочую силу Римской империи. Микеланджело предложил добыть свой мрамор, привлекая местных каменотесов, каких только сможет найти, и поставив их под начало каменщиков, в основном нанятых в Сеттиньяно и привыкших иметь дело не с мрамором, а с песчаником.
13 марта 1518 года Буонинсеньи послал Микеланджело письмо, несколько неопределенно адресованное «Микеланджело в Пьетрасанте или в Карраре» и уверяющее, что папа и кардинал с великим удовольствием восприняли весть о том, что он наконец вот-вот займется добычей мрамора в горах над Пьетрасантой, приступить к каковым работам они умоляли его целый год[833]. За этим посланием последовало другое, составленное уже лично кардиналом Медичи, в котором тот выражал свое и своего кузена папы живейшее удовольствие, а также радость оттого, что не надо более понукать и принуждать его[834]. Впрочем, добившись своего, они возложили на Микеланджело дополнительное бремя. Он брал на себя обязательство надзирать за строительством дороги, ведущей к каменоломням, расположенным в горах близ маленького городка Серавецца, к северу от Пьетрасанты.
Эти были для Микеланджело годы кочевья: он то и дело ездил из Флоренции в доки Пизы и Пьетрасанты, Серавеццы и Каррары. Как подсчитал Уильям Уоллес, между 1516 и 1520 годом он предпринял тридцать путешествий за пределы Флоренции и девятнадцать поездок в каменоломни[835]. Его корреспонденты зачастую не имели представления, куда адресовать ему письма (одно послание озаглавлено «Микеланджело в Пизе или где бы он ни был»). Можно вообразить, как он скачет верхом по северотосканской равнине на побережье: то в горы, в Пьетрасанту или в Каррару, то к морю, в Пизу.
В течение следующих двух лет Микеланджело руководил огромным, раскинувшимся на немалой территории предприятием, включавшим в себя добычу мрамора в двух разных местах, а также его сложную транспортировку по морю, по реке и по суше, и все это в условиях, когда коммуникации были медленны и ненадежны. Чтобы объяснить своим командам в различных карьерах и портах, чего же именно он хочет, Микеланджело прибегал к помощи совершенно неповторимых рисунков.
Меню обеда с изображением яств и напитков. 1517–1518
На них приблизительно, без деталей, в неглубокой перспективе, с точно обозначенными измерениями запечатлены формы тех глыб, которые требовались Микеланджело. Иногда на них Микеланджело изображал свой «фирменный знак» – три пересекающихся круга. Эти графические листы производят почти сюрреалистическое впечатление. Глядя на них, вы словно кончиками пальцев ощущаете тут выпуклость, там изгиб, то есть спящую в камне, еще не воплощенную и не разбуженную архитектурную деталь или даже статую, почувствовать присутствие которой было под силу лишь Микеланджело.
В обыденной жизни Микеланджело то и дело переезжал из каменоломен в порт, из Флоренции к морю, в горы или обратно. На обороте сухого делового послания от Бернардо Никколини, агента кардинала Медичи во Флоренции, он составил затейливое иллюстрированное меню. Оно начинается двумя рогаликами, продолжается кувшином вина, селедкой, тортельи (подобием равиоли). Рядом с каждым наименованием блюда он бегло набросал рисунок: пузатый винный кувшин, слегка приунывшую копченую рыбу, и так весь список, в итоге изобразив два разных салата, видимых с разных точек зрения, две миски супа со сладким укропом и маленькую тарелку шпината[836].
Непонятно, почему Микеланджело развлекался таким образом, но меню, если это действительно меню, по-видимому, рассчитано на двоих. Вторая миска супа, вероятно, предназначалась его ассистенту Пьетро Урбано, с которым он все более и более сближался.
Микеланджело не только вознамерился создать фасад церкви, который стал бы «зеркалом всей Италии», но и обдумывал некий предпринимательский проект. Не успел он решить, что будет добывать мрамор близ Пьетрасанты, как начал целую кампанию, добиваясь специальной концессии у цеха шерстянщиков, который, в свою очередь, контролировал Попечительство собора. В соборе всегда что-то меняли, перестраивали, усовершенствовали, и потому там всегда требовались поставки мрамора. В обмен на разработку мраморных месторождений близ Серавеццы и снабжение мрамором строителей собора по первому требованию Микеланджело хотел получить пожизненную концессию на добычу мрамора для собственных нужд.