К несчастью для участников заговора, француз-связной, передававший послания одних изгнанных оппозиционеров другим, был схвачен, подвергнут пыткам и якобы раскрыл детали их плана. В заговоре оказались замешаны несколько членов семейства Содерини. Двое младших представителей клана, спасаясь, бежали за границу. У экс-гонфалоньера, друга и покровителя Микеланджело Пьеро Содерини, и без того низложенного, когда Медичи вернулись в город в 1512 году, конфисковали земельные владения; кроме того, его предали проклятию во веки веков. Вскоре после этого, в начале июня, он умер. Кардинала Содерини, которому духовный сан гарантировал неприкосновенность, также обвинили в соучастии. Два молодых интеллектуала из Орти Оричеллари, Якопо да Дьяччетта и Луиджи Аламанни, были казнены.
Что думал обо всем этом Макиавелли, неизвестно. Он часто бывал на вечерних собраниях в садах палаццо Ручеллаи; более того, на создание величайшего трактата «Рассуждения о первой декаде Тита Ливия» его вдохновили именно эти встречи. Впрочем, о заговорах Макиавелли придерживался невысокого мнения. Он соглашался с изречением Тацита, гласящим, что «людям следует почитать прошедшее и мириться с настоящим, они должны желать себе достойных государей, но терпимо относиться к любым. Кто поступает иначе, тот воистину чаще всего несет погибель и себе, и своей родине»[925].
Вероятно, Микеланджело также неоднозначно воспринимал эти политические изменения, ведь Пьеро Содерини и его брат-кардинал неизменно высоко ценили его и помогали ему.[926]
Однако пока ему ничего не оставалось, как «терпимо относиться» к тому государю, что им правил. А в лице кардинала Джулио Медичи он обрел покровителя, о котором можно было только мечтать. Величайшие достижения Микеланджело между сорока пятью и шестьюдесятью годами, прежде всего его превращение в блестящего архитектора, стали непосредственным результатом их настолько тесного сотрудничества, что кардинала можно назвать едва ли не соавтором.
Первоначальный вариант гробницы, предложенный Микеланджело для новой капеллы Медичи, предусматривал, что она будет точно воспроизводить в уменьшенном размере мавзолей Юлия II, каким тот виделся мастеру поначалу. Иными словами, Микеланджело хотел возвести свободностоящий монумент в центре капеллы[927]. Однако кардинал воспротивился, указав, что непонятно, как такая гробница вместит в себя памятники четырем разным и весьма значительным лицам, и усомнившись, что после этого вообще останется свободное пространство в не столь просторном помещении. Так и вышло, что Микеланджело, еще раз попытавшись возвести свободностоящую гробницу, вынужден был избрать тип пристенного монумента.
Вероятно, план по крайней мере двух гробниц Медичи младшего поколения – Лоренцо, герцога Урбинского, и Джулиано, герцога Немурского, известных как Capitani, «Полководцы», – в общих чертах был утвержден к апрелю 1521 года, потому что в это время Микеланджело снова уехал в Каррару наблюдать за добычей очередной порции мрамора[928].
Однако истинная сложность заключалась в необходимости возвести третью гробницу, которая в итоге так и не была сооружена из-за смертей, войн и революций. Одну из четырех стен занимал алтарь; если еще у двух стен разместить саркофаги Capitani, «Полководцев», то старшим Лоренцо и Джулиано, известным как Magnifici, «Великолепные», пришлось бы довольствоваться одной гробницей на двоих[929]. Однако Микеланджело уже принял решение разделить гробницы «Полководцев» на три секции. Этот дизайн идеально соответствовал гробнице, предназначавшейся одному покойному: в таком случае в центре располагался бы один-единственный саркофаг, украшенный надгробным изваянием, а остальные элементы симметрично помещались бы вокруг него – судя по гробницам, которые были завершены (или завершены хотя бы наполовину).
Эскиз двойной гробницы для капеллы Медичи в Новой сакристии. Ок. 1521. Это лишь один из множества планов, которые Микеланджело создал, намереваясь соорудить так и не осуществленный в итоге монумент Лоренцо Великолепному и его предательски убитому брату Джулиано
Однако два на три без остатка не делится. Органично вписать два саркофага и две надгробные статуи в трехчастную композицию было необычайно трудно. Впрочем, множество беглых эскизов свидетельствует, что Микеланджело пытался сделать именно это. Если просмотреть их последовательно, можно заметить, как различные элементы: пилястры, саркофаги, колонны, волюты – плавно перетекают друг в друга, превращаются друг в друга, выступают во все новых и новых сочетаниях. Поражает сама многочисленность вариантов, порожденных воображением мастера: он нашел не одно и не два решения, они словно извергаются из рога изобилия, мгновенно меняя облик, под стать Протею.
Кардиналу нравилось ставить перед художниками задачи. Бенвенуто Челлини описывал, как спустя много лет, когда кардинал был избран папой, ему понадобилась пряжка или застежка для ризы размером с блюдце. На ней предполагалось изобразить Бога Отца, а в центре поместить огромный прекрасный алмаз. Многие ювелиры предлагали свои варианты его расположения, но все выбирали наиболее банальный: драгоценный камень у них сиял на груди Бога Отца.
Папа, «у которого было отличнейшее понимание», рассмотрел эскизы, и они ему не понравились; он отбросил их в сторону и потребовал модель Челлини: «Покажи-ка сюда, Бенвенуто, твою модель, чтобы я видел, та же ли у тебя ошибка, что у них». Однако Челлини нашел блестящее в своей оригинальности решение. Из алмаза он сделал поддерживаемый в небесах херувимами престол, на коем Господь восседал боком, так что ноги Его были повернуты в сторону, а лик и торс – к зрителю. Когда папа узрел модель Челлини, глаза у него словно загорелись, и он воскликнул: «Если бы ты сидел у меня в теле, ты бы сделал это как раз так, как я вижу»[930].
Эти слова весьма показательны. Джулио Медичи мыслил как художник. Если его кузен Лев X предпочитал элегантную, гармоничную классическую архитектуру, то он ценил новаторство и оригинальность. Его многочисленные письма подтверждают, что он на протяжении последующих лет наслаждался архитектурными фантазиями Микеланджело и живо интересовался даже наименее значительными деталями его работы, наподобие оконных переплетов и потолков. Не осталось никаких письменных свидетельств их встреч в те долгие месяцы, что кардинал провел во Флоренции в ожидании прибытия нового папы, но трудно поверить, будто кардинал не давал Микеланджело множество аудиенций вроде описанной Челлини, во время которых внимательно рассматривал и обсуждал эскизы и модели мастера, вдохновляя его на все более и более смелые решения.
Ломая голову над планом третьей гробницы, Микеланджело постепенно превращался в зодчего, наделенного исключительной художественной смелостью. Отныне он использовал «лексикон» карнизов, капителей и триглифов столь же уверенно, сколь и человеческое тело, и с такой же легкостью, как и человеческое тело, мог разобрать архитектурное целое на элементы, заново сложить их и воздвигнуть новое здание в своем воображении.
Летом 1522 года истекли девять лет, отпущенные Микеланджело на завершение гробницы Юлия II. Агенты делла Ровере, не теряя времени, начали готовить против него процесс, намереваясь призвать к ответу.
Новый папа Адриан VI прибыл в Рим в августе. Его явно убедили в том, что художник повел себя возмутительно, не завершив гробницу одного из его предшественников спустя почти десятилетие после его смерти. Следующей весной был составлен особый папский рескрипт из разряда «motu proprio», объявляющий о личных желаниях папы и обнародованный единственно «по его инициативе». Микеланджело предписывалось либо закончить работу, либо вернуть деньги[931]. Сумма, которую душеприказчики папы Юлия назвали год спустя, равнялась восьми тысячам дукатов. Оказалось, что это немногим более чем совокупная стоимость всей финансовой и земельной собственности Микеланджело[932]. Чтобы возместить убытки, Микеланджело пришлось бы потерять все свое немалое состояние, которое он скопил ценой мучительных усилий.
Делла Ровере возвращали себе власть и могущество, а главой их клана ныне был герцог Франческо Мария, вернувший себе контроль над Урбино и, подобно Микеланджело, претерпевший невероятные унижения по воле Льва X и Медичи. Кардинал делла Ровере, с которым Микеланджело по большей части обсуждал строительство гробницы, скончался в сентябре 1520 года. Другим душеприказчиком Юлия был Лоренцо Пуччи, ныне кардинал Санти-Кваттро, в прошлом папский казначей, к которому Микеланджело обращался за оплатой росписей Сикстинской капеллы.
Аретино завещал кардиналу Санти-Кваттро, церковному бухгалтеру и специалисту по каноническому праву, челюсти слона Ханно, «дабы тому удобнее было поглощать церковные доходы»[933]. По словам флорентийского политика и историка Франческо Гвиччардини, именно Санти-Кваттро предложил без помех финансировать строительство собора Святого Петра продажей индульгенций, тем самым непреднамеренно дав ход Реформации[934][935]. Папа Адриан обвинил Санти-Кваттро в присвоении денег, полученных от сбыта тех самых индульгенций, однако вмешался кардинал Джулио Медичи и спас его.
Кардинал Медичи мог сделаться также влиятельным защитником Микеланджело, и вскоре ему действительно удалось осадить Санти-Кваттро. Впрочем, в его благодеянии скрывалась уловка: кардинал обещал избавить Микеланджело от необходимости завершать гробницу папы Юлия, но только в том случае, если тот согласится осуществить его собственные проекты. И разумеется, именно эти проекты: гробницы Медичи, фасад Сан-Лоренцо, библиотека при той же церкви Сан-Лоренцо – и не позволили когда-то Микеланджело в должной мере сосредоточиться на гробнице Юлия.