По мнению многих хитроумных наблюдателей из числа тех, кто хорошо его знал, Климент по характеру совершенно не подходил на роль верховного властителя. Флорентийский дипломат и друг Макиавелли Франческо Веттори заметил, что Климент «предпринял несказанные усилия, дабы из великого и всеми почитаемого кардинала превратиться в ничтожного и презираемого папу»[977]. Медик и литератор Паоло Джовио писал, что папа, «подобно всем Медичи, обладал умом, образованностью и оригинальностью суждений почти во всем, включая изящные искусства». Впрочем, этот утонченный вкус Джовио полагал едва ли не пороком, ибо, по его мнению, «потрафляя ему, папа углублялся в тайны ремесленников и их произведений, обнаруживая почти противоестественную проницательность»[978][979]. С точки зрения Джовио, Климент «никогда не ошибался в мелочах, однако неудивительно, что в делах государственных, касающихся всеобщего блага, зачастую заблуждался»[980].
Франческо Гвиччардини, вначале служивший советником Климента VII, а потом командовавший папским войском, считал его безнадежным паникером. «Ежели папа принимал какое-либо решение, то довольно было и крошечного препятствия, – полагал Гвиччардини, – чтобы его снова охватил тот же страх и трепет, в коих он томился, пока сие решение он не принял, ибо стоило ему остановиться на чем-либо, как ему тотчас начинало казаться, будто он напрасно отверг правильный выбор»[981].
Возможно, папа проявлял нерешительность, поскольку столкнулся с ситуацией, достойных выходов из которой просто не существовало. На самом деле он время от времени принимал смелые стратегические решения, но результат их зачастую оказывался катастрофическим.
Со времен первого вторжения французов в 1494 году главная проблема итальянских политиков заключалась в том, что их полуостров контролировали соперничающие армии европейских держав: Франции, Испании и, в некоторой степени, Священной Римской империи. Отчасти по счастливому стечению обстоятельств Юлий II сохранил независимость папства, бросившись от альянса с Францией к союзу с Испанией. Лев X, проводя сходную политику, также с трудом уберег папство от гибели. Однако вести эту игру становилось все труднее.
В частности, ситуация ухудшилась из-за сущей случайности, династического брака, заключенного в прошлом поколении. Император Священной Римской империи Максимилиан I (1459–1519) устроил брак своего сына Филиппа с дочерью королевы Кастильской. В результате его внук Карл сделался сначала королем Испании, а затем, после смерти Максимилиана, императором Священной Римской империи и объединил под своей властью Фландрию, Нидерланды, Австрию и, в меньшей степени, Германию. Внезапно вместо баланса сил возникла угроза, что на европейской карте появится одна-единственная сверхдержава.
24 февраля войска императора разгромили французов в битве при Павии, к югу от Милана. Французы понесли огромные потери, а французский король Франциск I попал в плен и был доставлен в Мадрид.
В этот момент чувства многих итальянцев, вероятно, можно было описать словами, которые якобы произнес Генри Киссинджер во время ирано-иракской войны: «Жаль, что они оба не могут потерпеть поражение». За несколько месяцев до крупного конфликта Климент написал Франческо[982] Сфорца, изгнанному герцогу Миланскому, за бывшие земли которого вели войну Франция и Священная Римская империя. Он сетовал на жестокость и продолжительность войн, опустошающих христианский мир, и просил прощения за то, что не может помочь своей израненной стране, как это иногда бывает с «пребывающими в великом страхе и опасности», имея в виду себя самого[983].
Климент был избран папой при поддержке молодого императора Карла, но после этого, подобно своему предшественнику Юлию, решил сменить политический курс и сформировать антиимперский альянс, состоящий из Венеции, папства и, когда будет освобожден Франциск, Франции. Так в мае 1526 года была основана Коньякская лига. Это решение обернулось катастрофическими последствиями и для самого Климента, и для его Церкви.
Впрочем, поскольку у Климента не было денег, чтобы нанять многочисленное войско, бо́льшую часть его армии составляли венецианцы под командованием Франческо Марии делла Ровере. Подобно своему великому предшественнику Федериго да Монтефельтро, также носившему титул герцога Урбинского, он получал дополнительный доход, сражаясь в качестве кондотьера, или командира наемников. В 1523 году, еще до того, как Климент был избран папой, он стал главнокомандующим вооруженными силами Венеции, а год спустя – главнокомандующим папским войском[984].
Когда в сентябре 1526 года Франческо Гвиччардини, в ту пору генерал-лейтенант папской армии, предложил назначить главнокомандующим его, а не делла Ровере, герцог в ответ сбил его с ног ударом кулака и приказал убраться с глаз долой, пока его не постигла худшая участь. Гвиччардини шутил, что взял себе за правило повсюду носить с собою астролябию, инструмент, с помощью которого астрономы и астрологи вычисляли положение звезд и планет, а он выяснял, в каком расположении духа пребывает в тот или иной день Франческо Мария[985]. Злопамятный и вспыльчивый нрав герцога не предвещал ничего хорошего ни папе, ни Микеланджело.
Хотя Климент VII высоко ценил творческие идеи Микеланджело, в их отношениях периодически появлялась напряженность. В частности, камнем преткновения стала статуя Геркулеса, давным-давно задуманная в пандан к «Давиду». Этот заказ породил также утомительный и изматывающий конфликт Микеланджело с более молодым скульптором, Баччо Бандинелли (1493–1560). Бандинелли жаждал бросить мастеру вызов и превзойти его, но, самое главное, он хотел сделаться Микеланджело.
До этого момента в своей карьере Бандинелли сознательно или бессознательно подражал великому художнику. С самого начала его охватило желание создавать колоссов. По словам Вазари, еще мальчиком он слепил из снега на одной флорентийской площади изваяние античного речного бога Марфорио, превышавшее в длину четыре метра[986].
В 1521 году Бандинелли предложил выполнить погребальный монумент, почти неосуществимый и нецелесообразный в силу своих гигантских размеров и даже превосходящий масштабами задуманную Микеланджело гробницу папы Юлия II. Он был призван увековечить память Генриха VIII Английского и напоминал плод воображения человека, страдающего запущенной манией величия: на этом безумном монументе предполагалось разместить сто сорок две бронзовые фигуры в натуральную величину, рельефы и конную статую, заказанную через Джованни Кавальканти, флорентийского купца, торговавшего с Лондоном[987].
«Геркулес и Антей» и другие эскизы, а также различные наброски и стихотворение
Впрочем, у Бандинелли наличествовал один серьезный недостаток: талант его был весьма скромен. Вероятно, по этой причине Микеланджело сначала не рассматривал его как потенциально опасного конкурента. Однако Бандинелли располагал и двумя преимуществами, которых был лишен Микеланджело. Как и его отец до него, Бандинелли, что бы ни случилось, упорно хранил верность Медичи. Кроме того, он умел лестью и заискиванием заслужить расположение папского двора. Себастьяно прозвал его Бачино, то есть «Поцелуйчик».
В 1525 году во Флоренцию была доставлена колоссальная мраморная глыба. Подобно камню, предназначавшемуся для «Давида», она имела девять с половиной брачча, то есть около пяти с половиной метров в высоту, однако, в отличие от послужившей материалом для «Давида», была достаточно широка, чтобы из нее вышла двухфигурная группа[988]. Несомненно, едва увидев этот прекрасный камень на горном склоне в Карраре, Микеланджело (а он не мог его не заметить) преисполнился желания создать из него шедевр. Бандинелли также ездил в каменоломни и внимательно осматривал его.
Портрет Андреа Кваратези. 1528–1531
Однако даже по меркам доставки из Каррары, всегда небыстрой, эта чудовищная мраморная глыба добиралась до Флоренции даже не с черепашьей, а с улиточьей скоростью. Последняя задержка в пути случилась, когда ее перегружали с барки на запряженную волами повозку в Синье, чтобы уже оттуда отправить во Флоренцию посуху: она упала в воды Арно и погрузилась в песчаное дно. Выудить ее со дна было доверено старому другу Микеланджело Пьетро Росселли[989]. Когда в июле 1525 года долгожданная глыба наконец была доставлена во Флоренцию, ее погрузили на платформу на колесах и прикатили в Попечительство собора, где некогда так долго томился мрамор для «Давида». Бандинелли, давно жаждавший случая затмить прежний шедевр Микеланджело, принялся делать модели своей будущей статуи: Геркулеса, побеждающего огнедышащего великана Кака.
Примерно в это время Микеланджело вынашивал несколько иной замысел, хотя, быть может, и не относился к нему столь уж серьезно. На другом листе, частично отведенном под ученические упражнения ассистентов и протеже, он набросал группу – Геркулеса, борющегося с Антеем: согнув колени в чудовищном напряжении всех сил, герой сжимает обнаженное тело врага в смертельных, но неистово тесных объятиях. Для Микеландже[990] ло это был необычайно важный сюжет, и потому он изобразил его на листе, уже испещренном ученическими рисунками: построениями перспективы, совами, гротескными головами, которые выполнили его ассистенты Антонио Мини или, может быть, Никколо да Пеша.