— Я обязан познакомить вас с Чарлзом Дарвином. Без такого знакомства ваши впечатления о нашей стране останутся неполными. Едем в Даун!
Однако поездка в Даун сорвалась: на другой день жестокий приступ лихорадки снова уложил Маклая в постель. Скверная недужная погода… За окном серой стеной стоял туман. Русский ученый метался в бреду. Ему мерещились саванны Абиссинии, раскидистые кроны баобабов и акаций. Он шагал по колючкам африканских мимоз, и колючки впивались в подошвы. А впереди дрожал мираж…
Ученый до такой степени обессилел, что даже не смог составить меморандум, обещанный сэру Мурчисону.
Пришлось бежать из Лондона в Иену.
«Милая моя Оля! Лихорадка выгнала меня из Лондона. Кроме того, мои финансы заставили меня бежать оттуда. Я, однако же, сделал все, что только можно было, в короткий срок моего пребывания там. Теперь я возвращаюсь назад в Иену и теперь имею столько денег, что не мог бы на них вернуться в Петербург», — написал он сестре.
Деньги и на этот раз выслала Екатерина Семеновна. Письмо матери было сдержанным, без упреков. Врачи нашли у нее первые признаки туберкулеза. Следовало немедленно уезжать из сырого, промозглого Петербурга. Но маленькую сумму, жалкие грошики, которые удалось скопить на поездку, пришлось перевести Николаю. Старший сын Сергей восстал:
— До каких пор он будет вымогать у вас деньги?! — кричал он. — Мы не обязаны потакать его дурацким затеям. Пора дать ему понять… Папуасы, альфуры… А мать вынуждена тянуть из себя жилы, отдавать последнее, зарабатывать чахотку…
Но вскоре даже Сергей проникся глубоким уважением к своему непутевому брату.
Случилось так, что великая княгиня Елена Павловна, наслушавшись всяких чудес о Миклухо-Маклае от великого князя Константина и от старого графа Литке, пожелала познакомиться с молодым ученым.
К.М. Бэр.
Ф.П. Литке.
П.П. Семенов.
Д.Н. Анучин.
Едва Миклухо-Маклай появился летом 1870 года в Петербурге, как сразу же был представлен великой княгине. Со свойственным красивой избалованной женщине кокетством она постаралась обворожить странного, чудаковатого юношу с отсутствующим взглядом и взъерошенными огненными кудрями. Елена Павловна считала себя женщиной просвещенной и покровительствовала ученым.
— Вы должны поселиться в моем Ораниенбаумском дворце! — заявила она категорическим тоном.
И Маклай поселился во дворце. Все семейство Миклух также получило доступ во дворец.
Вскоре, однако, Елена Павловна разочаровалась в своем госте и, по свидетельству Остен-Сакена, «она, уже до самой своей смерти в 1873 году, перестала интересоваться им».
Миклухо-Маклай оказался не похожим на всех тех людей, с которыми судьба сталкивала великую княгиню. Он не заискивал, не пекся о покровительстве, не замечал обворожительных улыбок Елены Павловны, дурно отзывался о вельможах, забывал прикладываться к ручке и, по мнению великой княгини, мнил о себе чрезвычайно много.
— У него дурной тон… — заявила великая княгиня. — Как я поняла, этот субъект отправляется к людоедам. Туда ему и дорога. Я умею прощать. Пусть распорядятся, чтобы ему доставили на корабль мой шезлонг…
О да, выдержка покинула Маклая. Он слишком устал, чтобы быть «дипломатичным». Цель так близка, а еще столько нужно сделать!.. Через несколько дней он отплывает.
Опять неприятный разговор о «дурацких грошах». Наконец-то совет. Географического общества выделил ему от своих щедрот 1200 рублей! Мизерной суммы не хватит даже на приобретение инструментов.
Получено уведомление от морского министерства: есть высочайшее разрешение принять естествоиспытателя Миклухо-Маклая на корвет «Витязь» для совершения путешествия к берегам Тихого океана… но без довольствия от морского ведомства…
Довольствуйтесь на свой счет, господин ученый!
Даже Петр Петрович Семенов потерял обычный бодрый тон и сказал смущенно:
— Если бы общество располагало средствами… Мы делаем большое дело для науки и для России, а живем подачками меценатов.
Миклухо-Маклай хорошо знал, что Семенов и Литке сделали для него все, что было в их силах.
За несколько дней до отплытия на Новую Гвинею Миклухо-Маклай доложил свой новый план в общем собрании Географического общества. Программа была составлена на основании вопросов и указаний различных ученых: Бэра, Семенова, Геккеля, Гексли, Гильдебрандта, Дове, Вильда, Бастиана и других. К программе Маклай присоединил еще вопросы Чарлза Дарвина «относительно выражения ощущений», изложенные им в инструкции для австрийской экспедиции в Восточную Африку и Южную Америку. Вся программа в общей сложности заключала пятьдесят пять пунктов.
Хотя все члены Географического общества уже знали о том, что Маклай собирается на Новую Гвинею, его программа вызвала у некоторых профессоров возражения. Предприятие отправиться за экватор представлялось кое-кому «ненужным для России».
Петр Петрович Семенов спокойно рассеял все сомнения.
— Талантливый молодой человек предпринимает путешествие на собственный счет и страх, отважно и настойчиво стремится туда, куда ведет его наука и слава России, — сказал он. — И разве не все мы начинали подобным образом? Я не думаю, что господина Миклухо-Маклая влечет в тропические моря праздный интерес. Он уже зарекомендовал себя, и зарекомендовал достойным образом. Нам лишь остается пожелать юному коллеге Николаю Миклухо-Маклаю счастливого плавания, как мы совсем недавно пожелали «ни пуха ни пера» такому же молодому исследователю Николаю Пржевальскому, отправляющемуся в «святая святых» — в Центральную Азию…
Программу утвердили. Петр Петрович легонько обнял Маклая за плечи и совсем тихо вымолвил:
— Мужайтесь, Николай Николаевич. Мужайтесь…
…Заплаканные глаза матери и Ольги, восторженный Мишук, серьезно-спокойный кадет Морского корпуса, будущий моряк Володя и до последней минуты не верящий в «безумную» затею брата Сергей…
И, наконец, Кронштадтский рейд, борт военного корвета «Витязь». Последняя записка родным: «До свидания или прощайте. Держите обещания ваши, как я свои».
Миклухо-Маклай сидел в кресле, подаренном ему великой княгиней Еленой Павловной, когда в каюту вошел председатель Географического общества генерал-адмирал великий князь Константин Николаевич.
— Ну как, брат Миклуха, устроился? — спросил он покровительственно. — Я распорядился, чтобы тебя доставили прямо к людоедам, на Новую Гвинею. Чем еще могу быть полезен? Проси…
Маклаем уже овладела привычная отрешенность от всего, и он отвечал сухо:
— Все, чего я желал, уже сделано… Передайте мою благодарность за шезлонг великой княгине…
— Подумай, Миклуха.
— Я был бы очень благодарен, если бы через год или через несколько лет в то место северо-восточного берега Новой Гвинеи, где я останусь, зашло русское военное судно. Если меня не будет в живых, то пусть мои рукописи в медных цилиндрах выкопают из земли и перешлют их Географическому обществу.
— Будет по-твоему… Не поминай лихом да не забудь собрать коллекцию бабочек для великого князя Николая Михайловича. Князья тоже должны пользоваться плодами наук.
27 октября 1870 года корвет «Витязь» снялся с якоря и отправился в кругосветное плавание.
Двадцатичетырехлетний Миклухо-Маклай наконец-то мог поздравить себя: он отправляется на Новую Гвинею!..
Примерно в то же время Пржевальский, прокатив на почтовых через Сибирь со своим спутником Пыльцовым, прибыл в Кяхту, откуда должно было начаться его первое центральноазиатское путешествие.
Несколькими месяцами позже большой караван носильщиков, нагруженный медной проволокой, бусами, тканями и другими товарами для меновой торговли, экспедиции некоего Генри Мортона Стэнли выступил в глубь Африки на поиски затерявшегося там Давида Ливингстона.
Если начало путешествий Пржевальского и Миклухо-Маклая осталось почти незамеченным мировой прессой, то экспедиция Стэнли привлекла всеобщее внимание. О ней трубили газеты двух континентов.
Три экспедиции. Разные цели, разные результаты…
Пржевальский стремился открыть для науки Центральную Азию. И откроет ее.
Миклухо-Маклай стремился «вывести в люди» науку о человеке. И посвятит этой задаче всю свою жизнь.
Генри Стэнли формально ставил перед собой более скромную цель: отыскать затерявшегося в дебрях Африки английского путешественника Давида Ливингстона.
Так почему же вокруг имени до этого безвестного журналиста американской газеты «Нью-Йорк геральд», Стэнли, был поднят большой шум?
Судьба Ливингстона мало интересовала издателя газеты, финансировавшего предприятие Стэнли. Нужно было привлечь читателей, поднять тираж газеты. И авантюрист Стэнли устремился в глубь Африки. Ему было наплевать на тираж «Нью-Йорк геральд», он вынашивал свои планы. Он проникнет в такие районы черного материка, куда еще не ступала нога европейца. Он проложит дорогу колониальным державам к еще не поделенным территориям Африки, бросит призыв европейским державам к усилению колониализации Восточной Африки; заручившись финансовой поддержкой бельгийского короля Леопольда II, он создаст на огромной территории, охватывавшей почти весь бассейн Конго, колонию, лицемерно им названную «Свободным государством Конго», огнем и мечом станет подавлять он национально-освободительное движение африканских народов. Имя колонизатора и расиста Стэнли, утверждающего, что в жилах народов тропической Африки течет не обычная человеческая кровь, а особая, черная, станет самым ненавистным для Миклухо-Маклая. Сжигая туземные деревни, расстреливая беззащитных людей, Стэнли цинично изречет: «Огонь успокоительно действует на нервы этих скотов».
Так будет. Но будущее еще никому из троих не ведомо.
2 ноября 1870 года «Витязь» бросил якорь в Копенгагене. Во время шторма Миклухо-Маклай простудился. Заболели ноги, вернулись приступы лихорадки. Но, превозмогая недуг, он оставил корвет и помчался в Гамбург, из Гамбурга — в Берлин, из Берлина — в Иену. Всюду делал закупки, встречался с учеными, возбуждая их внимание дерзостью и оригинальностью своих планов.