Еще недавно, в Вильнюсе, 13 минут казались ничтожно малым сроком. В университет не доедешь, разве что до остановки точно добредешь – идеальных 30 минут с пересадкой там редко получалось – во времена пробок нужно было около часа добираться.
Утром просыпаешься в сознании того, что ты уже безнадежно опаздываешь, потому что накануне давалось себе самой обещание встать на час раньше, дочитать, доделать, прийти в университет наконец-таки вовремя, и от безысходности будильник переводится на 10 минут позже. Еще десять минут отдыха, рваного сна-полудремы, ведь они уже ничего не решают.
В Оломоуце, когда у меня есть 10 минут, я считаю себя богатым человеком. Это две остановки пешком или перебежка с кафедры богемистики на кафедру истории с очередью за кофе и свежими булочками навынос в кафе по дороге.
Дорога обратно обычно проходит быстрей, и вскоре ты уже не вздрагиваешь от ожидаемых, но всегда неожиданных слов диктора: “Нержедин. Крематорий. Последняя остановка. Пожалуйста, выходите”.
Во времена советских солдат, похоже, это место ассоциировалось с аэродромом, который начинался сразу за военным городком. Нержедин, когда-то обнесенный забором (военный городок все-таки), имеет такую особенность, что уже с крыльца любой общаги – бывшей казармы – открывается панорама города. Это некогда стратегическое преимущество – господствующая высота – ныне просто дивная красота для поселившихся здесь студентов.
Впрочем, как и во времена советского военного присутствия, сегодня это тоже особая часть города – место для чужих. Солдат из многонационального Советского Союза сменили студенты из разных стран мира. Сами дома потеряли свой прежний серый цвет. Здесь во дворе школьники из ДОСов – домов офицерского состава – больше не меняются фантиками и не режутся в настольный теннис, зато взрослые девочки в платках и смуглые мальчики, пропахшие карри, играют в баскетбол. Но, как и тогда, по вечерам здесь громко смеются.
Когда-то дорога в школу начиналась с “Нержединских”. Шофер дядя Ваня увозил школьников, которых было больше, чем мог вместить автобус, за знаниями в другую часть города. Те счастливцы, которым не удавалось войти, прибредали в школу к третьему уроку, ссылаясь на транспорт.
Спустя 20 лет студенты учат русский, потому что это язык бизнеса в Чехии, а люди старшего поколения его с легкостью забывают – “ведь и учителей нормальных не было”.
Время длиной в 20 лет превратило штаб 8-го армейского корпуса Советской армии в педагогический факультет университета со статуей Масарика, первого президента Чехословакии, а Ленина – Сталина заменила мемориальная доска на месте, где некогда стояла синагога. На праздновании 20-летия свободы и независимости в октябре 2009 года горожане с удовольствием участвовали в перфомансе – городском спектакле, выстаивая ретроочередь за якобы дефицитными бананами. Всего 20 лет понадобилось для того, чтобы можно было с безмятежной улыбкой позировать для прикольной фотографии с “милиционерами”, заламывающими тебе руки, или с “агентами госбезопасности”, которые со зверскими гримасами сновали среди празднующих.
Сколько времени понадобится нам, чтобы смеяться так же легко? А сколько, чтобы прошла болезненность отношений? 13 минут, 20 лет – я не знаю, как долго продлится путь, – главное, что по дороге в “Крематорий” мы успеем выпить кофе.
Сейчас студенты много пишут о Европе, европейской идентичности и национализме. Зигмунд Бауман назвал одну из своих книг “Европа: незаконченное приключение”[70]. И правда, Европа – это не что-то данное, это то, что постоянно меняется, перестраивается из-за наших маршрутов. Совсем необязательно создавать машину времени – можно просто сесть в трамвай.
Сумчатые. Хореография пассажиров городского транспорта
Телесность повседневных городских практик так или иначе продолжает оставаться предметом особого интереса исследователей городской жизни. И, пожалуй, самыми насыщенными телесными переживаниями являются поездки в общественном транспорте. Эти поездки формируют специфический пассажирский опыт; дисциплинируют тело согласно принятым правилам; задают способы обращения с личными вещами, точно так же как и личные вещи пассажира влияют на его поведение в общественном транспорте.
Какой же вклад вносят сумки и пакеты в наш повседневный пассажирский опыт? Возможно, они заставляют нас проявлять больший контроль над движениями в транспорте или даже меняют эти движения? Или позволяют по-другому интерпретировать внутреннее транспортное помещение? Может быть, они меняют наше телесное и вербальное взаимодействие с другими пассажирами? И главное: существуют ли какие-то телесные, моральные, инструктивные особенности “сумчатых”[71] пассажиров и как они меняются в зависимости от вида транспорта?
Для того чтобы попытаться ответить на поставленные вопросы, для начала обозначим специфику городского транспорта Ростова-на-Дону, а затем детально рассмотрим пассажирскую хореографию – из чего она складывается и почему именно данный концепт будет полезным инструментом для описания поведения пассажиров. Сама сумчатая пассажирская хореография предстает отдельной главой, поскольку включает сложные отношения системы “тело + сумка” с окружающим миром и другими пассажирами, регулируется особыми правилами и пр.
Представьте себе город с миллионным населением, но однобокой транспортной инфраструктурой: бесконечное проектирование метро никак не проявляет себя в реальном мире, урезанный электрический транспорт обслуживает лишь некоторые районы города, а наибольший объем перевозок берут на себя маршрутные такси и автобусы. Таким образом, общий пассажирский опыт в большей степени формируется ежедневными поездками в автобусах или маршрутках, в меньшей – поездками в троллейбусах. Трамваи, в силу своей специфики и немногочисленности, стоят “на обочине” общего городского транспорта. Урезанный трамвайный транспорт (всего лишь четыре маршрута) призван соединять отдельные районы и центр города. При этом трамваи существенно выделяются на фоне остального общественного транспорта своим внутренним обустройством: их салоны кажутся больше автобусных, сиденья – меньше, двери открываются непривычным для автобусного пассажира способом, пол дрожит под ногами. Добавить к этому специфическое аудиальное сопровождение: звук движения по рельсам, скрип или грохот открывающихся дверей, шуршание проводов, и мы получаем особенную картину повседневного опыта, у которого есть свои ценители – трамфанаты, описанные в статье А. Возьянова[72].
Троллейбусы, хотя и входят в группу городского электрического транспорта, во многом схожи с автобусами по внутреннему устройству, особенно современные модели. Они немногочисленны (примерно 10 маршрутов), но в большей степени совпадают с движением другого общественного транспорта. При этом троллейбусы, по сравнению с автобусами, отличаются бесшумностью и меньшим дрожанием во время движения и остановок.
Маршрутные такси разных моделей настолько различаются по внутреннему устройству, комфортности, возможностям перевозить стоящих пассажиров, что это могло бы стать предметом отдельной дискуссии. Пассажир, привыкший к маршруткам Hyundai или Ford, очутившись в старом желтом маршрутном такси “ГАЗель”, скорее всего, потеряет привычную гибкость и ритм движений, тело придется выстраивать заново, с поправкой на изменившееся окружение, высоту потолка и форму сидений, не говоря уже о том, как сложно маневрировать и расходиться здесь двум пассажирам. Согласно наблюдениям, маршрутное такси преимущественно выбирают молодые пассажиры. Пожилые реже пользуются этим видом транспорта, объясняя свои предпочтения тем, что в маршрутках меньше места и не действуют льготы по оплате проезда. Пассажиров маршрутки привлекают своей скоростью и маневренностью, возможностью ехать с комфортом, сидя. Однако во время пробок водители вольно обращаются с маршрутом, пропускают остановки, не соблюдают правила. Кроме того, им приписывают резкий стиль вождения, и зачастую они проявляют неуважение к другим участникам дорожного движения. Распространено мнение, что маршрутки чаще другого общественного транспорта попадают в аварии.
Ростовский автобус[73]
Автобусы, ввиду их вместительности и распространенности, принимают на себя основную массу пассажиров. По Ростову ходят и новые просторные автобусы, и старые рейсовые, которые изначально были предназначены для междугородних перевозок пассажиров (их внутренний салон рассчитан на долгую статичную поездку и сданный багаж, но не на динамичную сумчатую хореографию), и совсем старые, скособоченные, пыльные, с огромными выхлопами машины. И хотя в скорости автобусы уступают маршруткам, они могут удовлетворять особые потребности пассажиров с колясками или большими сумками.
Итак, весь вышеописанный городской общественный транспорт[74] представляет собой площадку для сумчатой хореографии.
…В транспорте происходит постоянный молчаливый обмен информацией. Интересно невербальное поведение. Гласно люди обмениваются всего несколькими фразами: “Разрешите пройти”, “Давайте поменяемся”, “На следующей выходите?” – и, может быть, несколькими другими. Гораздо больше информации пассажиры получают друг от друга по невербальному поведению: по позе, движениям. Собирает, например, сосед свои сумки и вещи, достает наушники из ушей, разворачивается корпусом в твою сторону – сторону прохода, – и ты понимаешь: сейчас он попросит тебя пропустить его (исследовательский дневник)