– На веранде.
– На какой веранде?
– Ну мы же живём на веранде. Воспитатели. Ты разве не видел? Застеклённая веранда сбоку от корпуса. И корпуса-то бог знает что: дощатые, щелястые. Детей утепляем, как можем... А веранда: стекло, рамы рассохшиеся. Сквозняки такие, что... Спим в свитерах.
– Переезжай ко мне.
Валерик даже обернулся, словно хотел услышать, кто это сказал. Он не хотел снова превращать дом в Ноев ковчег! Он хотел жить один. В крайнем случае – с ребёнком, потому что он имел на это полное право, а ребёнок не был ни в чём виноват.
– В смысле, – заторопился он, – в смысле, пока не потеплеет. Ну и пока нос не подлечишь.
И ещё он хотел добавить, что ни в коем случае не настаивает и не имеет в виду ничего такого, но было поздно.
– А можно? – жалобно протянула Лёля, и на губах её была просительная улыбка.
– Конечно, – отступать было некуда. – Тут печка, сруб бревенчатый, тепло. Ну и всё равно ты бегаешь туда-сюда каждый день, а будешь ходить в лагерь как на работу. Поправишься – баньку истоплю.
И Валерик снова отругал себя за слова про баньку: всё это выглядело неприличным намёком. Кроме того, хотелось, чтобы Лёля ушла.
А она осталась. Получалась странная семейная жизнь без отношений. Обязаловка, где Валерик был домохозяйкой, тогда как Лёля ходила на работу. Его мучило такое положение вещей. Впрочем, и Лёлин насморк постепенно проходил, и становилось всё теплее. Правда, дожди не прекращались, и скоро на даче стало душно и парко, как в тропиках.
Лёля поправилась и повеселела, и Валерик всё ждал, когда же она уйдёт обратно в лагерь, но она не уходила, а сказать прямым текстом было не то чтобы неудобно, но даже и неприемлемо: Лёля очень помогала, готовила, стирала, ездила в город за продуктами и даже пару раз не стала будить ночью Валерика: сидела с ребёнком, хотя утром должна была уходить на работу.
Валерик не хотел быть ей благодарен и всё-таки был.
Плазмодий арцирии тоже сидел в своей щепке.
Когда миксамёба нашла себе пару и превратилась в респектабельную и сытую клетку с полным набором хромосом, она стала звать к себе остальных – таких же сытых и наполненных. Они пришли на запах выделяемого клеткой акрозина, их была сотня или две.
Все вместе они составили сгусток плазмодия, единую клетку, в которой свободно плавали ядра. Плазмодий арцирии был маленьким, чуть больше сантиметра в диаметре. Он ползал между волокнами щепки, поглощая бактерий, собирая в себя оставшихся миксамёб, но наружу выползти пока не решался. Потоки воды несли к нему запахи гниющей древесины оттуда, где была поленница. Плазмодий теперь точно знал направление, в котором поползёт, когда кончится дождь – но не раньше, потому что струи воды могли смыть его самого в канаву, откуда не будет выхода и где ждёт верная смерть.
Он теперь уже не боялся света. Он ждал его и тянулся к нему.
И вот кончился последний дождь. Солнце начало припекать, и за несколько часов щепка почти высохла.
Валерик с тоской смотрел на лес, на листья деревьев, на которых догорали последние изумруды дождевых капель, и твердил про себя: "Уйди-уйди-уйди..." Проходившая мимо Лёля посмотрела на него и неуверенно улыбнулась: как человек, который услышал, что ему что-то сказали, но не расслышал, что именно.
И Валерик со всей очевидностью понял, что он опять здесь ничего не решает, а просто выполняет некую последовательность действий, которую непонятно кто утвердил. Словно миксомицет, миксамёба, которая обязана быть с кем-то вместе, и которая пыжится, испуская акрозин, и которая делает вид, что что-то себе выбирает, отказывая тому и этому партнёру, а на самом деле ограничена крошечной щепкой, за которую зацепилось определённое количество спор. И которая знает, что если не выберет ни одну из них, то станет просто расходным материалом в построении общего плодового тела.
Валерику стало страшно при мысли о том, что вся эта возня, которую он рассматривает под микроскопом – это и его возня тоже, один в один.
И в голову вдруг пришла сумасшедшая мысль: он захотел соскочить со щепки и посмотреть, нет ли любви и счастья за её пределами.
– Лёля, – сказал он, когда она в очередной раз проходила мимо, – а ты не могла бы завтра отпустить меня в город? Мне нужно уладить несколько бумажных дел. По телефону невозможно, нужно лично присутствовать...
– Хорошо, – ответила она, почти не задумываясь. – Конечно.
Валерику стало совестно.
– Я, наверное, о многом прошу, – сказал он, пряча глаза и украдкой дотрагиваясь до щеки, которая вдруг, как ему показалось, полыхнула огнём, – ты и так столько делаешь...
– Ну что ты! Это я тут живу, как принцесса, – Лёля засмеялась. – Брось! Конечно, съезди! У меня ещё ни один выходной за смену не истрачен. Я тебя отпущу, а потом вернусь в лагерь, а то я тебя стесняю...
И на следующее утро Валерик уехал.
Он навестил дома маму и даже успел с ней позавтракать, а потом пошёл в магазин. Оттуда он вышел с довольно пошлой и неудобной корзиной для пикника, в которой лежали скатерть, бутылка вина, хлеб, сыр и яблоки. Такой набор казался Валерику романтичным.
Цинично-романтичным, как он называл это про себя. От собственного цинизма у него по спине шли мурашки, но он чувствовал себя одновременно и заранее виноватым, и слегка возбуждённым.
Валерик вернулся в дачный посёлок ещё до полудня, но домой не пошёл, направившись к дачам, расположенным вверх по течению реки.
Земля ещё не просохла как следует, и на берегу местами было топко и грязно, но первые купальщики уже высыпали на берег.
Валерик глядел на них сверху вниз: как и напротив их дачи, здесь к реке тоже нужно было спуститься по крутой тропинке. Наконец он увидел ту, кого искал: молодая девушка купалась в совершенном одиночестве между двумя крупными камнями, торчащими из воды. Она заходила по грудь, отталкивалась ногами, делала один гребок и тут же боязливо разворачивалась, и, отплёвываясь и суетясь руками, плыла к берегу. Валерик понимал, почему: река была коварной, вдоль всего берега по дну шли глубокие ямы. И течение было сильным, особенно после дождей – в несколько минут могло доволочь до железнодорожного моста.
Девушка была некрасивой. Её новый, ярко-синий купальник подчёркивал болезненную, неправильную худобу. Кости выпирали из-под кожи, лопатки торчали так, что девушка казалась сутулой. Редкие волосы, намокнув, по-старушачьи липли к голове.
Но самым главным была её неуверенность. Валерик видел: девушка знает, что некрасива и стесняется этого. Он чувствовал её слабость почти как физический объект – потому что сам был таким.
Девушка вышла из воды, полежала немного на солнце, подставляя под лучи молочно-белую кожу, потом снова отправилась купаться – а Валерик всё смотрел на неё с берега, из-за куста жасмина.
Когда он начал спускаться, она стала выходить из воды и поскользнулась.
Валерик слетел по крутой тропинке, едва не упав, поставил – почти бросил – корзину на берег и по колено забежал в воду. Подхватил за локоть, вывел на берег.
Девушка, немного испуганная, но больше – взволнованная и ошеломлённая, разглядывала его, но локоть свой освободить не пыталась.
– Ну что вы... Ну что вы... – неуверенно повторяла она, пока Валерик решительно не отрезал:
– Даже и не думайте! Тут такое течение. Осторожней надо быть. А если бы упали?
– Ага, ага, – она соглашалась, мелко кивала и моргала испуганными глазами. Глаза у неё были не слишком малы, но при этом как-то невыразительны, словно их и не было вовсе. Может быть, дело было в белёсых ресницах, может быть – во взгляде, в котором напряжённая сконцентрированность соседствовала с полным отсутствием мысли.
– У меня тётка тут тонула, – девушка наконец смогла выдать что-то членораздельное. В молодости. В водоворот попала.
– Ну вот видите, – протянул Валерик.
Разговор завязался. Они поболтали немного о реках и тётках, потом Валерик упомянул, что давно затеял пикник, и вот наконец представилась возможность... А девушка, Лиля, вдруг испуганно обратила внимание на наполовину вымокшие Валериковы шорты.
– Ерунда, – сказал он. – Жарко. Быстро высохнут.
– А может, вам домой, переодеться? – участливо спросила Лиля.
– Я далеко живу, – впервые в жизни ложь давалась Валерику так легко и была такой приятной. Он смотрел на девушку, видел, как она некрасива, и испытывал удовольствие, обманывая её. – На том берегу.
– Ух! – удивилась Лариса.
– Ага, – Валерик непринуждённо рассмеялся, – решил сменить обстановку. Хотел уйти подальше от дачи, выпить вина и помечтать, глядя на реку. Но оказалось, что одному не мечтается.
И когда они пили вино из красивых, специально для этого купленных бокалов, Лиля спросила:
– А где именно ваша дача?
– У самой станции. Синий домик. Дощатый. С палисадником.
– Знаю, знаю! Там сирень растёт.
– Нет, у нас не сирень. У нас акация.
Лиля от вина раскраснелась, забыла, что некрасива, и похорошела. Её взгляд стал почти осмысленным. Она стала кокетливо запрокидывать голову, смеясь, и держала стакан очень изящным жестом.
Валерик веселил её. В голове вдруг всплыли глупые Лёвкины анекдоты, которые он рассказывал в компаниях, потом Валерик поймал себя на том, что неосознанно копирует его манеру поведения и мелкие характерные движения.
Это было весело. Девушка не нравилась совсем, но происходящее возбуждало. Валерик никогда прежде таким не был.
Потом они решили, что пить вино на берегу очень жарко. Солнце поднялось совсем высоко, и Валерик чувствовал, как шею пощипывает от пристающего к коже загара. Лиля предложила пойти к ней: родители уехали и должны были вернуться только к вечеру.
На Лилиной даче и вправду была прохладная веранда. Тут стоял старый диван, прикрытый белым покрывалом в разноцветную тонкую полоску и старая, обшарпанная полированная тумбочка. За диваном был узкий подоконник, а на тумбочке примостилась древняя лампа на бронзовой подставке и с абажуром с кисеёй. Больше на веранде не было ничего.