тала перед Соней, приняв воинственную позу. Она была почти на голову ниже ее. Соня видела седину в ее черных волосах, чувствовала ее запах — смесь пота и дезодоранта. Фрау Феликс с ненавистью смотрела на нее сквозь толстые стекла своих изогнутых голливудских очков. Сонин пульс, пришпоренный внезапным страхом, забарабанил ей в виски.
— Если вы еще раз попытаетесь отбивать у меня пациентов, вы проклянете тот день, когда приехали сюда! — сдавленным голосом произнесла фрау Феликс.
— Вы о чем? — с трудом удалось выговорить Соне.
— «О чем, о чем»! — передразнила ее фрау Феликс. — Вы знаете, о чем. Вы прекрасно знаете о чем! — Она открыла дверь и прошипела: — А теперь — вон отсюда!
Соня послушно вышла, как ребенок, которого отчитали и отправили в угол.
Мануэль уже стоял на ногах.
— Что случилось? — спросил он с тревогой, когда Соня вошла.
«Ничего», — хотела она ответить, но смогла лишь покачать головой. Мануэль обнял ее, и она разрыдалась.
Мануэль был на высоте. Он ничего не спрашивал, ничего не говорил, не похлопывал ее ласково по спине, чтобы утешить. Он просто держал ее в объятиях, терпеливо дожидаясь, когда она выплачется. И источал какой-то тонкий, мужской аромат с преобладанием ярко-бирюзовой ноты.
Когда она наконец отстранилась от него, он уже держал наготове бумажный носовой платок. Она высморкалась.
Он с улыбкой смотрел на нее. Соня заставила себя улыбнуться ему в ответ.
— Похоже, здесь мне оставаться больше нельзя.
Он молчал, но в его улыбке появилось сожаление.
— И вернуться назад — тоже.
— Почему?
— Может, тогда я и смогла бы там остаться. Но вернуться сейчас туда — нет, это мне не под силу.
После обеда Соня услышала, как кто-то кашляет в римской бане. Она не видела, чтобы кто-то туда входил, и решила заглянуть внутрь. Там, на гранитной ступеньке, сидел господин Казутт. Небритый и голый. В раскаленном воздухе стоял крепкий запах алкоголя. Увидев Соню, Казутт встал.
— Господин Казутт?..
Он стоял перед ней, худой, с круглой спиной и впалой грудью. Его стеклянные глаза влажно блестели, зубы были оскалены.
— Теперь вы поняли, чего стоит ее любезность? — произнес он, тяжело дыша.
— Вам здесь нельзя находиться.
— Здесь может находиться каждый, кто купил входной билет.
— Это вредно для вашего кровообращения. Вы же выпили.
— Это вредно для отеля… Для его репутации… Труп ночного портье в римской бане… Дохлый портье, уволенный с работы! Это не пойдет ей на пользу…
Казутт опять сел и вызывающе уставился на Соню. Та сходила в комнату для персонала и привела Мануэля. Но тому тоже не удалось убедить пьяного портье покинуть баню. Не успел Мануэль прибегнуть к силе, как дверь распахнулась и на пороге появилась фрау Феликс. Протянув Казутту полотенце, она спокойно произнесла:
— Всё, закончили процедуру.
Казутт встал, обмотал полотенцем бедра и вышел. В коридоре стояла фрау профессор Куммер в ядовито-зеленом купальнике. Ее дряблая кожа была похожа на плиссированную ткань.
Одним из уютнейших помещений «Гамандера» был читальный зал с большим стрельчатым окном в стиле модерн, из которого открывался вид на сосны и лиственницы, окаймлявшие территорию отеля. Две стены занимали книжные стеллажи в том же стиле, что и ароматная кедровая обшивка стен. Мягкая мебель — два утопленных в стену дивана и несколько кресел для чтения — тоже была частью первоначального внутреннего убранства отеля. На торцевой стене пестрели фотографии, иллюстрирующие историю строительства и открытия «Гамандера»: гости, прибывающие в карете, гости в вечерних платьях и карнавальных костюмах, гости, катающиеся на коньках, групповые фото с поварами, официантами, прачками и горничными. Над дверью висело большое распятие — явно из той же эпохи, потому что оно четко вписывалось в нишу, врезанную в обшивку стены. Единственной данью времени было несколько галогенных ламп для чтения, приятно дополнявших оригинальное освещение.
Библиотека состояла из пестрого собрания книг, оставленных гостями за восемь десятилетий, и маленькой, профессионально подобранной коллекции новых изданий в твердой обложке и карманных томиков на разных языках.
Соня зашла сюда по просьбе Мануэля, который прочел очередной том своего «Мегрэ» и хотел бы начать следующий. Он сегодня дежурил до восьми вечера и умирал от скуки в пустом велнес-центре.
Единственным посетителем читального зала в этот день оказался один из сыновей Хойзерманнов. Он сидел в мягком кресле, самозабвенно щелкая кнопками и клавишами своего «Game boy», издававшего возбужденные электронные звуки, и даже не заметил Соню.
Она быстро отыскала полку с романами Сименона, взяла «Ошибку Мегрэ» и поставила принесенный том на ее место.
На приставном столике рядом с креслом, мимо которого она хотела протиснуться, беспорядочно лежало несколько книг, как будто кто-то выбирал себе подходящее чтение, но неожиданно вынужден был прервать это занятие. Одна из них была раскрыта. Название другой, лежавшей рядом, наверху небольшой стопки, вызвало у Сони зрительный образ — два слова, написанные на пыльном стекле черного лимузина: «Миланский черт».
Она взяла старый, потрепанный том в руки. Золотыми, растрескавшимися от старости буквами на темно-зеленом холщовом переплете было оттиснуто название: «Миланский черт», а под ним, более мелким шрифтом: «и другие альпийские легенды».
Соня взяла книгу с собой.
— Он и в самом деле голубой.
— Нет.
— А чего же он тогда играет Цару Леандер?
— Он играет это для тебя, Соня.
Она сидела с Мануэлем в баре. Их сюда «заманила» Барбара Петерс, объявившая, что для сотрудников напитки отпускаются по специальному прейскуранту. Потому что, мол, нет более удручающего зрелища, чем пианист, играющий в пустом баре.
Когда они вошли, пианист мельком взглянул на них и вновь углубился в свою игру «для собственного удовольствия». Его звали Боб. Боб Легран из Канады. Мануэль узнал это в конторе. Он мог бы и сам спросить его, но не хотел, чтобы тот подумал, что он его клеит.
— Ну и что тут такого? — спросила Соня. — Ты же и в самом деле хочешь его склеить?
— Нет, — возразил Мануэль. — Я хочу, чтобы он склеил меня.
Боб, судя по всему, был далек от подобных намерений. Он сидел за роялем и в глубокой задумчивости внимал звукам, извлекаемым его руками.
— А почему вы расстались — ты и твой муж?
Соня залпом допила свое шампанское и, подняв бокал, дала понять бармену, что желает повторить.
— Что, такая длинная история? — спросил Мануэль.
— Нет, такая скучная.
— Расскажи.
— Все произошло, как это чаще всего и бывает: мы стали чужими друг другу. Вернее, мы всегда были чужими. Мы постепенно заметили, что чужие друг другу.
— Оба?
— Да. Но призналась в этом только я. Для него это было не важно. По-моему, для него так даже было лучше. Жизнь, которой он жил и которой собирался жить дальше, возможна лишь с чужим человеком.
— И что же это за жизнь?
Ванни принес ей новый бокал шампанского.
— Жизнь напоказ. Как живут все его друзья, его родители, его братья и сестры. Как все, кому он стремился подражать.
Мануэль откинулся на спинку кресла, как ребенок, слушающий сказку на ночь.
— А потом?
— Как обычно: у него были какие-то женщины, и он считал, что в этом нет ничего особенного. Потом у меня были какие-то мужчины, и он уже не считал, что в этом нет ничего особенного.
— И вы расстались?
— Я рассталась. Он был за то, чтобы мы попытались «притереться» друг к другу, но я не большой любитель этого вида спорта и сначала переехала на другую квартиру, а потом подала на развод.
— И проиграла процесс?
— Выиграла.
— Так зачем же тебе работать? Насколько я понимаю, капусты у него хватает. Я думал, ты вынуждена работать…
— Я не вынуждена. Я хочу работать.
— Почему, черт побери?
— Расскажу как-нибудь в другой раз.
Пианист прекратил игру. Соня помахала ему рукой, приглашая к ним за столик.
— Ты что, с ума сошла? — прошипел Мануэль.
Пианист ткнул себя пальцем в грудь и вопросительно посмотрел на Соню. Та кивнула. Он встал и подошел к их столику. Соня предложила ему сесть. Он заказал пиво.
Боб Легран оказался солистом камерного оркестра из Квебека, с которым был на гастролях в Европе, где и остался по окончании турне и жил, пока не кончились деньги. А теперь устроился бар-пианистом в «Гамандер». Это была его первая работа, с тех пор как он оставил оркестр.
Ровно через пятнадцать минут он вернулся к роялю.
— Ну вот, я же говорил! — вздохнул Мануэль. — Никакой он не голубой.
Соня не стала возражать.
внизу плачет какая-то женщина
на каком этаже?
не знаю, что делать?
вызови полицию
они спросят что я здесь делаю
ты в гостях
ок
Эсэмэс вырвала ее из зыбкого, отравленного алкоголем сна. Она долго просидела в баре. Пианист во время каждой паузы садился за их столик и выпивал бокал пива. Она каждый раз из солидарности выпивала бокал шампанского. В одиннадцать Мануэль откланялся. Она просидела до конца.
Сейчас было без двадцати два. Она попробовала снова уснуть. Но ее тело отказывалось подчиняться мозгу. Она чувствовала собственный пульс. В левом ухе раздался тонкий, высокий звук. В затылке что-то покалывало, грозя к утру перерасти в мигрень. А еще было какое-то невнятное чувство, связанное с пианистом.
Она включила свет и взяла мобильный телефон.
она перестала плакать
все равно позвони в полицию
типа на помощь!
какая-то женщина перестала плакать!
Соня выключила мобильник и взяла с тумбы-умывальника «Альпийские легенды». Между страниц она обнаружила черно-белую почтовую открытку с изображением козьего стада на деревенской улице и надписью «Привет из Нижнего Энгадина!». Текст на открытке, которой была заложена заглавная история, отсутствовал, но кто-то шариковой ручкой обвел голову козла, идущего впереди стада.