— Вы ко мне?
— Нет, я договорилась о встрече с Сераиной.
Казутт молча переглянулся с женщинами.
— Ее увезли сегодня ночью… — произнес он тихо, словно открывал ей некий секрет.
— А что случилось?
Одна из женщин поспешила выдать ей информацию из первых рук:
— Проснулась я посреди ночи от какого-то шума на улице. Слышу — поет кто-то. Или плачет. Подхожу к окну, вижу: какая-то белая фигура. Точно привидение. Я давай будить мужа. Он глянул в окно — и правда кто-то стоит. Ну, он окно-то открыл, да и крикнул, эй, мол! А тот не отвечает. А потом поднял голову — батюшки, так это ж Сераина! В ночной рубахе. Мы спустились вниз, ввели ее в дом. Она не говорит ни слова. И вся дрожит. А вид у нее — жуткий! Простоволосая, без вставной челюсти… И дрожит. Мы закутали ее в одеяло и привели сюда. А она как увидела, что мы хотим отвести ее в ее дом, как начала кричать и отбиваться руками и ногами! Ну, мы забрали ее к себе и разбудили доктора. Тот вызвал «Скорую помощь». Когда они ее увозили, она все дрожала. И так и не сказала ни слова!
— В шоке была, — вставила другая женщина.
Драматические световые эффекты в облаках превратили деревню в декорацию к какому-то спектаклю под открытым небом. Соня заторопилась. Ей захотелось как можно скорее уйти прочь, подальше от этого дома и от этой истории.
На полпути к отелю она услышала в одной из узких боковых улочек стук копыт. Гулкое эхо отскакивало от стен домов, и казалось, будто по Валь-Гришу несется целый кавалерийский отряд. Соня остановилась на перекрестке и осторожно выглянула из-за угла.
Это было темно-синее ландо отеля «Гамандер». Для такой узкой улицы оно ехало, пожалуй, чересчур быстро. Сидевший на козлах Курдин, который обычно с ней здоровался, в этот раз напряженно смотрел вперед.
В карете Соня узнала смеющуюся Барбару Петерс. И его, «il senatore», — тоже звонко хохочущего.
В холле ее ждал Мануэль. Он, который всегда говорил, что их профессия уже сама по себе — один сплошной фитнес, напросился сопровождать ее во время послеполуденного горного марша.
На нем были новые туристские брюки до колен, из почти новых туристских ботинок торчали гладко выбритые голени.
— Хорошо хоть не гольфы, — сказала Соня.
— Я могу их откатать наверх, если будет холодно, — ответил Мануэль и продемонстрировал эту полезную опцию своих длинных носков.
— А что у тебя в рюкзаке?
— Накидка от дождя, пуловер, вода, сухой паек, перевязочный материал — ну, в общем, то, что может понадобиться в дороге. Запасные носки.
— Запасные носки?..
— Я терпеть не могу промоченных ног.
— У тебя же вроде непромокаемые ботинки.
— А если нам придется переходить через ручьи?
— Будем строить канатные мосты. Я надеюсь, ты захватил пару канатов?
Он на секунду опешил, но потом расплылся в улыбке, обнажив щербинку между передними зубами.
У выезда с территории отеля семейство Хойзерманнов готовилось отправиться на велосипедную прогулку. Все были на маунтинбайках, взятых напрокат в спортивном магазине. Вокруг них в радостном возбуждении вился Банго.
Заметив Соню, спаниель примчался к ней и поприветствовал ее. Мануэля он проигнорировал. Когда тот нагнулся, чтобы потрепать его по загривку, он оскалил зубы и зарычал.
— Собаки — не мой профиль, — ухмыльнулся Мануэль. — С кошками я быстрее нахожу общий язык.
Джан Шпрехер все-таки скосил луг рядом с домом. Если сухая погода продержится еще пару дней, трава подсохнет, и он вызовет трактор-прессовщик, а если нет, придется позаимствовать у кого-нибудь сеносушилку.
Он загнал трактор в сарай и, присев передохнуть на скамейку перед хлевом, посмотрел вниз, на деревню. Перед «Гамандером» собралась небольшая группа людей. Шпрехер поднялся со скамейки и снял с гвоздя бинокль.
Через несколько минут он уже стоял перед старым телефоном, висевшим на стене в кухне. Надев круглые очки в металлической оправе, придававшие ему странный, чудаковато-интеллектуальный вид, он изучал телефонный номер, записанный на картонной подставке для пивных кружек.
Несмотря на лишний вес и тридцать сигарет в день, Мануэль был в прекрасной форме. Первые полчаса он шел за Соней, потом обогнал ее, заявив, что в своем собственном темпе устает медленней. С этого момента он лидировал. Время от времени он оглядывался, а иногда останавливался и ждал, когда она его догонит.
Соня на несколько минут потеряла его из виду. Когда она добралась до своей скамейки, он уже сидел на ней, выложив на бумажную салфетку сальсиц, и наливал из фляжки в пластмассовые стаканчики какую-то желтую жидкость.
— Мое правило: через каждый час — десять минут перерыв! — крикнул он ей навстречу.
Соня подошла к скамейке.
— Спасибо, я не хочу есть.
— Ну, тогда попей. Это не пиво, а яблочный сок.
Он протянул ей стаканчик. Она взяла его и выпила стоя.
— Ты не хочешь присесть?
— Я не могу закусывать на этой скамейке.
И она рассказала ему о своих впечатлениях, связанных с этим местом.
— Понимаешь теперь? Для меня это все равно что устроить пикник в церкви. Это был некий мистический опыт.
— Ты веришь в Бога?
Соня на секунду задумалась.
— Во всяком случае, хотела бы верить.
— Ты на верном пути. Тебя уже посещают видения. Как святую.
Мануэль принялся складывать вещи в рюкзак.
— Это было не видение. Я не увидела ничего такого, чего не существует. Я просто увидела то, чего не видят другие.
Дальше дорожка была достаточно широка, чтобы они могли шагать рядом.
— Во всяком случае, в зло я верю.
— Зло, как и добро, — понятие относительное. Все зависит от того, что в настоящий момент принято считать добром или злом. Жертвоприношения людей когда-то были добром. Каннибализм когда-то был добром. Колесование когда-то было добром. Бомбить людей с воздуха — добро. Взрывать их — добро.
Соня какое-то время шла молча.
— По-моему, есть и абсолютное зло, — сказала она наконец. — Зло, исключающее какие бы то ни было интерпретации. Зло — как сила.
Не дождавшись его реакции, она прибавила:
— Следовательно, есть и добро как сила.
— Я же говорю: ты веришь в Бога.
Дорожка сузилась, и им опять пришлось идти друг за другом. Соня пропустила Мануэля вперед.
— Иногда мне кажется, что деревня здесь вообще ни при чем, что это сделали ни Баццель, ни кто-нибудь другой…
Она подумала, что он не услышал этого замечания, и решила не повторять его.
Но он вдруг спросил:
— А кто?
Соня смущенно рассмеялась.
— Иногда мне все кажется таким странным. У тебя такое бывает? Ты сидишь где-нибудь, и вдруг все резко меняется. Самые знакомые и привычные вещи вдруг становятся чужими и враждебными. И у тебя появляется чувство, как будто где-то совсем рядом есть что-то еще, какая-то другая реальность… Тебе знакомо это чувство?
— Нет.
— Именно это чувство и охватило меня здесь наверху. Но оно не проходит. Фрау Феликс, фикус, светящиеся палочки, Паваротти, колокол, Банго, смерть Баццеля, кресты, «il senatore», Барбара, гости, жители деревни, снег, Сераина… Все вокруг становится все более странным, все более непонятным, все более зловещим.
Дорожка уходила вверх по узкому серпантину. У откоса росли альпийские розы. Кто-то совсем недавно оборвал с них почти все бутоны.
Мануэль шел впереди размеренными шагами горного проводника. Он ничего не ответил на ее последние слова, и она намеренно немного отстала, чтоб увидеть его лицо на очередном крутом повороте серпантина. Но ее подозрение — что он тайком ухмыляется — не подтвердилось. Его лицо было серьезным и выражало живой интерес к беседе.
— Ты мне очень нравишься, Соня, — сказал он вдруг.
— Это что — объяснение в любви?
Но он не улыбнулся.
— Просто я хочу, чтобы ты это знала.
— Ты тоже мне нравишься.
Они достигли границы леса. Небо на западе было безоблачным. Но с востока катились новые клубы тумана.
— Честно говоря, сначала ты мне не понравилась.
— Да? Почему? — удивилась Соня.
Он едва заметно пожал плечами.
— Не знаю. Предрассудки. Какая-то дамочка из высшего общества, которая много лет не работала и вдруг решила вернуться в профессию.
— Откуда ты все это узнал?
— От нее.
— Значит, Барбара Петерс представила меня моим будущим коллегам как «дамочку из высшего общества, которая много лет не работала и вдруг решила вернуться в профессию»?..
Мануэль поравнялся с загоном для скота и пошел по узкому проходу для туристов.
— Может, я сам сделал такой вывод из каких-то ее слов.
Дорожка вновь расширилась, и Соня пошла рядом с ним.
— Как бы то ни было, ты очень успешно скрывал, что я тебе сначала не понравилась.
Он, не отрываясь, смотрел в землю.
— В нашей профессии этому быстро учишься.
— Мне это так и не удалось.
Мануэль остановился и посмотрел на нее.
— Может, у тебя не было необходимости этому учиться…
— Что ты хочешь этим сказать?
— Красивая, да еще с бабками…
— Вот, значит, как ты ко мне относишься.
— Относился.
— А сейчас?
— Я уже сказал: ты мне нравишься.
Грозовые тучи погасили солнце. Соня предложила на первой же развилке повернуть назад.
— От дождя еще никто не умирал, — возразил Мануэль.
— От дождя да, но гроза — это совсем другое дело.
— Ты еще и грозы боишься…
— Да, и грозы тоже, — призналась Соня.
Словно в подтверждение ее слов, на востоке лениво громыхнуло. Валь-Гриш лежал под ними, съежившись, как будто тоже боялся грозы. Далеко внизу крохотный трактор полз к крестьянскому двору, словно муравей, спешащий в свой муравейник. Чуть ближе, на опушке леса между ними и их целью, кто-то стоял. Турист или крестьянин. Вот он пошевелился и исчез за деревьями.
Спуск принудил их ускорить темп.
— Ненавижу спуск! Еще со школьных походов, — ворчал Мануэль. — Когда идешь в гору, радуешься предстоящему спуску, а потом проклинаешь все на свете, потому что не успеешь оглянуться, как у тебя болят колени и пальцы ног стерты до крови…