Гейб позвонил рано утром сообщить, что уже едет.
Было пять тридцать утра, Джеймс спал как младенец, но я последние несколько часов лишь дремала. Завершилась еще одна бессонная ночь.
У него есть новости. Я нервно топчусь на крыльце, поеживаясь от холода, наблюдаю за подъезжающей машиной Гейба. Шесть утра, и на улице еще темно. Мигают электрические лампочки гирлянд на домах соседей, в темных окнах светятся рождественские елки, вздрагивает пламя свечей на подоконниках. Из труб поднимается дым и клубится в промерзшем воздухе.
Потуже затягиваю пояс и жду. Вдалеке гремит уносящийся в центр города поезд. Думаю, в нем сегодня мало пассажиров. Ведь сейчас раннее утро, воскресенье, канун Рождества.
– Что случилось? – спрашиваю я, едва Гейб выбирается из машины.
Не закрыв дверь, он идет ко мне.
– Пойдем. Замерзнешь, – говорит он и тянет меня туда, где тепло.
Мы сидим на белом диване очень близко друг к другу. Наши ноги почти соприкасаются. В доме темно и тихо; светится лишь табло на плите в кухне. Мы разговариваем шепотом – не хочу разбудить Джеймса.
По глазам Гейба я вижу, что есть новости.
– Она мертва, – вскрикиваю я.
– Нет, – спешит уверить он, но потом опускает глаза и добавляет: – Пока неизвестно. Доктор из маленького городка на северо-востоке Миннесоты – доктор Кайла Ли – позвонила неделю назад. Я не хотел понапрасну тебя обнадеживать. Доктор видела фотографию Мии по телевизору и узнала в ней свою пациентку. Она обращалась несколько недель назад, может, даже месяц. Врач уверена, что это именно Мия. В анкете она указала, что ее зовут Хлоя Ромэн.
– Что еще?
– Доктор ли показала, что девушка пришла с мужчиной. Колином Тэтчером. Мия заболела.
– Заболела?
– Да, пневмония.
– Пневмония?
Если воспаление легких не лечить, оно может привести к заражению крови или нарушению дыхания. Без должного лечения человек может умереть.
– Мии выписали рецепт и отправили домой. Доктор велела ей прийти через неделю, но она так и не появилась.
Гейб говорит, что был уверен – надо искать именно в Гранд-Марей. Чутье подсказывало.
– Откуда ты узнал об этом Гранд-Марей? – Мне вспоминается день, когда он пришел в мой дом и спрашивал, не бывала ли я в тех местах.
– В доме Тэтчеров я нашел открытку. Колин отправил ее матери. Странный факт, если учесть, что мальчик почти никогда не уезжал из дома. Это и привлекло мое внимание. Хорошее место, чтобы от всех спрятаться. Есть и еще кое-что.
– Да? – мгновенно пугаюсь я.
Мии дали рецепт, но это не означает, что им воспользовались и купили лекарство.
– Я много разговаривал с Кэтрин Тэтчер, пытался больше узнать об их семье. Получается, что дом в Гранд-Марей много лет принадлежал им. Кэтрин говорит, что никогда там не бывала. Но бывший муж однажды брал с собой Колина, когда тот был еще маленьким. В этом доме можно было жить только летом, всего несколько месяцев в году. Я попросил коллег найти дом и проверить. Они сообщили, что у входа стоит красная машина с номерами штата Иллинойс.
– Красная машина, – повторяю я.
Гейб говорил мне, что соседи миссис Тэтчер упоминали, что у Колина есть красная машина.
– И?.. – Я начинаю нервничать.
Гейб встает.
– Я еду туда. На машине. Хотел полететь, но подходящих прямых рейсов нет, а с пересадками…
– Я еду с тобой. – Я вскакиваю с дивана. – Сейчас соберу…
Его ладонь ложится мне на плечо.
– Ты должна остаться, – спокойно, но твердо говорит он. – Это всего лишь догадка. Никаких доказательств нет. Дом под наблюдением. Нельзя сказать с уверенностью, что Мия сейчас там. Колин Тэтчер опасен, он в розыске за соучастие в других преступлениях.
– Нет, я поеду. Это моя дочь.
– Ева.
Ноги слабеют, руки невольно начинают трястись. Мы так долго ждали этого дня, и вот теперь он настал, но я не уверена, что готова. В деле так много нюансов, все может пойти не так, как запланировано.
– Я нужна ей. Нужна прямо сейчас, Гейб. Мой долг защитить свою дочь.
Он крепко обнимает меня и прижимает к широкой груди.
– Это мой долг защищать вас, Ева. Верь мне. Если Мия там, я привезу ее домой.
– Я не могу ее потерять. – На глаза наворачиваются слезы.
Перевожу взгляд на семейную фотографию, сделанную несколько лет назад: Джеймс, Грейс, Мия и я. Все на ней, даже я, выглядят так, будто их заставили позировать, улыбки вышли натянутыми, брови недовольно сдвинуты. Только Мия выглядит абсолютно счастливой. Я впервые задаюсь вопросом: почему? Мы никогда не давали ей повода чувствовать себя счастливой в этом доме. Гейб наклоняется и целует меня в лоб, а я на мгновение стараюсь прижаться к его шершавой щеке.
В такой позе и застает нас Джеймс. Он спускается по лестнице, одетый в облегающую клетчатую пижаму.
– Что здесь происходит?
Я первым делом отталкиваю от себя Гейба и бросаюсь к нему.
– Джеймс, – кричу я, – они нашли Мию!
Он не смотрит на меня, его взгляд устремлен на детектива.
– Вы теперь так сообщаете новости? Обнимая чужих жен?
– Джеймс. – Я беру его за руку и заглядываю в глаза, желая, чтобы он понял наконец, что я говорю. – Джеймс, они нашли Мию.
Не сводя испепеляющего взгляда с Гейба, он бросает:
– Поверю, когда лично увижу дочь, – и выходит из комнаты.
Колин. До
На нашей елке зажигается гирлянда. Я не буду рассказывать, откуда она появилась. Говорю, что ей не понравится мой ответ.
Мы выключаем свет и ложимся рядом на диван. Она говорит, что гирлянда очень красивая.
– У нас самая лучшая елка.
– Я бы так не сказал.
– Что это значит? Она прекрасна.
Конечно, мы оба знаем, что это не так.
Прекрасно лишь то, как она при этом на меня смотрит, как произносит мое имя, как гладит по голове, кажется даже не замечая, что делает. Великолепны в этом доме и те ночи, что мы проводит вместе, и то, как я себя чувствую. Кажется, впервые я счастлив. Мне очень нравится ее улыбка и смех. Но лучше всего то, что мы оба можем сказать, о чем думаем, а можем часами сидеть молча.
Все дни кот проводит рядом с нами. С нами же спит ночью. На подушке, где значительно теплее. Прошу ее прогнать его, но она только смеется и придвигается ближе ко мне. Мы спим вместе на одной подушке, отдав вторую этому мерзкому коту. Она по-прежнему отдает ему кусочки со стола. Нам обоим известно, что кухонные шкафы и холодильник почти пусты. Скоро ей придется выбирать: мы или этот чертов кот.
Мы мечтаем о том, куда бы поехали, если бы была такая возможность. Я перечисляю места, где тепло.
– Мексика. Коста-Рика. Египет. Судан.
– Судан?
– Почему бы и нет? Там тепло.
– Ты так продрог? – спрашивает она, обнимает меня и кладет голову на грудь.
– Так теплее.
Спрашиваю, куда бы хотела поехать она. Конечно, если нам судьба выбраться отсюда.
– В Италии есть один город. Почти заброшенный. В нем живет лишь несколько сотен человек. Там много оливковых деревьев, крепость и старая церковь.
– И ты хочешь поехать туда? – Я удивлен. Ожидал услышать Мачу-Пикчу или Гавайи, нечто в этом роде. Но я уверен, она говорит искренне.
– Это место, где мы могли бы скрыться от всех. От цивилизации, технологий, телевидения. Он находится в Лигурии. Этот регион граничит с Францией. Мы будем всего в нескольких милях от Итальянской Ривьеры. Мы могли бы жить на земле, сами выращивать овощи. Нам не пришлось бы зависеть от других, не надо было бы постоянно думать о том, что нас поймают… – Я внимательно смотрю ей в глаза. – Считаешь, это глупость?
– Думаю, после консервированных томатов мне бы очень понравились свежие овощи.
– Ненавижу консервированные томаты.
Признаюсь, что и сам терпеть их не могу. Купил только потому, что спешил.
– Мы нашли бы заброшенный старый дом, один из тех каменных монстров, построенных… не знаю, может, лет двести назад. Из окон открывался бы вид на горы или на море, если повезет. Можно было бы завести домашних животных.
– И выращивать виноград.
– Да, у нас был бы виноградник. И новые имена. Мы бы начали все с чистого листа.
– И какое бы ты выбрала? – Я приподнимаюсь на локте.
– Что?
– Каким было бы твое новое имя?
Ответ нам обоим очевиден.
– Хлоя.
– Хлоя. – Вспоминаю, как несколько месяцев назад мы ехали в Гранд-Марей и я заставил ее придумать себе другое имя. Она сразу ответила: «Хлоя». – Почему ты сказала Хлоя?
– В смысле?
– Почему в тот день, когда я сказал, что не могу называть тебя Мией, ты выбрала его?
– А, ты об этом.
Она поднимает голову и садится. На лице следы от моей мятой рубашки. Волосы спутаны. Они отросли и скоро будут прикрывать поясницу. Я ожидал услышать простой ответ, например «Оно мне нравится».
– Из-за той девочки по телевизору, – очень серьезно произносит она.
– Что это значит?
Она закрывает глаза. Я понимаю, ей не хочется мне рассказывать, но все же продолжает:
– Мне было лет шесть-семь. Мама оставила телевизор включенным и ушла в кухню. Передавали новости. Я сидела за столом и рисовала. Мама не знала, что я слушаю. Передавали репортаж о поездке школьников из Канзаса или Оклахомы, не помню точно. Группа детей ехала, кажется, на соревнования. Я слушала вполуха. Автобус сорвался в пропасть. Шестеро детей и водитель погибли. – Она замолкает на несколько секунд. – Потом показали ее семью: мама, папа и два парня лет восемнадцати-девятнадцати. Я до сих пор помню их лица – отец худой, с залысинами, парни оба высокие и стройные, как игроки в баскетбол, оба рыжеволосые. Мать выглядела так, словно ее переехал самосвал. Они все плакали. Все. Стояли у небольшого белого дома и рыдали. Это и привлекло тогда мое внимание. Их плач. Они выглядели так, будто в тот день и сами умерли. Я не сводила глаз с отца, меня поражало, что он открыто оплакивал свою дочь. Девочка погибла, потому что водитель заснул за рулем. Ей было пятнадцать, но отец говорил о ней, как о своей малышке. Он говорил и говорил, рассказывал, какой она была милой, удивительной девочкой. Она была доброй и наивной, прекрасно играла на флейте. Это никому не было интересно, ни для кого не было важно. Кроме него. Он все время повторял: «Моя милая Хлоя» и «Моя малышка Хлоя». Ее звали Хлоя Фрост.