Отцу решено было сообщить о случившемся завтра, он выписывался из больницы, благополучно потеряв свои камни в почках и единственного сына в придачу.
Валя сразу поехал к матери Семёна. Любовь Исааковна молчала минут пять, потом стала быстро причитать:
– Да что вы такое говорите?! Этого не может быть! Ну что вы, право!.. Это же бред! Сёмочка, что же это такое?.. Ну как же так!..
Её невозможно было остановить, она повторяла и повторяла одно и то же. Валя решил, что она сошла с ума от горя, на неё смотреть было невыносимо.
– Любовь Исааковна, у вас же дети на руках остались! Им-то что делать?.. Семёна не вернуть!.. Может, у нас поживут? Саша за ними посмотрит.
– Да что вы! Нет, я соберусь! Я внуков никому не отдам! Странно, да, Валь?.. Слёз нет, не могу плакать… Боль дикая, а не плачу!
Из кухни выбежала Светлана Ивановна, на ходу вытирая руки о подол передника. Сразу всё поняла, рухнула в кресло и заголосила по-бабьи, качая седой головой из стороны в сторону. У самой сын в малолетстве нелепо погиб. Лазил по деревьям с мальчишками и свалился, перелом основания черепа – и не стало её сыночка. С мужем разошлась, горе застилало глаза, невыносимо вдвоём стало. Вот тогда-то и нашла она утешение в доме Любови Исааковны и Генриха Давыдовича. Сёмку как своего пестовала, нервничала, места себе не находила, когда подростком поздно домой приходил, да ещё и с глазом подбитым. Всегда чувствовала за него беспокойство, совсем недавно отпустило, и такое горе случилось. Не могла представить, как мать своего сыночка в гробу увидит. Да что представлять, сама всё пережила. Орала как безумная, за гроб хваталась, не давала в землю опустить, потом долго на холмике лежала, никто не в силах был её оторвать. Облик человеческий потеряла, каждый день на кладбище ходила, не могла поверить, что сына больше нет. В церкви батюшка утешал, да бесполезно всё, не может материнское сердце с таким смириться.
– Что же нам теперь делать, Любочка? Как жить дальше? – всхлипывала Светлана Ивановна и держалась за сердце.
– Не знаю… Смогла бы за ним следом пойти – пошла бы, не задумываясь… А может, ошибка какая произошла, Валь? Может, перепутали что? – Она с надеждой посмотрела на Валентина и опустила голову, зажмурив глаза. – Многое бы я отдала, чтобы это оказалось неправдой.
Тихо пошла в спальню оплакивать Сёмочку, чувствовала: ещё немного – потеряет сознание.
– Может, врача вызвать, Любовь Исааковна?
– От этого не лечат, Валя. Это на всю оставшуюся жизнь теперь со мной. Бедный Генрих, как он переживёт, как справится с таким горем!
Саша позвонила Семёну ещё пару раз, она ничего не почувствовала, просто не до неё, наверное. Она будет ждать, Сёма обязательно приедет, не может не приехать.
Валя набрал лишь к вечеру.
– У нас несчастье, Саша, большое несчастье!
Она услышала это неприятное слово и поняла: случилась беда. Но с кем? Александра боялась спросить и, затаив дыхание, ждала.
«Господи, это Генрих Давыдович! Вот почему Семён не подходил к телефону! Он не приедет, и все его планы сорвались». Ей стало стыдно, что вместо скорби и сочувствия она ощущала облегчение. Значит, всё откладывается на неопределённый срок и останется по-прежнему. Приняв решение Семёна, она никак не могла избавиться от сомнения в правильности этого шага. А Генриха Давыдовича ей искренне жаль.
– Сашенька! Саша!.. Семёна больше нет!.. И Марго!.. Они погибли несколько часов назад!
Она не смогла больше говорить, нажала отбой, тихо села в угол, который ей показался самым безопасным, обхватила коленки и закрыла глаза. Она ждала приступа, тягостного удушья, страха, но ничего не произошло, голова была пустая, не способная ни думать, ни вспоминать. Она набрала Валю.
– Прости, что-то со связью… Надо вылетать, Валь, прямо сейчас!
Она спокойно собрала вещи, заказала машину. Пока ехала в аэропорт, Валя решил с самолётом.
Саша не могла понять, что с ней происходит, почему такая ясность и собранность и как ей удалось отключить голову. Если начнёт вспоминать Семёна – не выживет, и её мозг включил все защитные функции. Вдруг она поймала себя на мысли, что поправляет волосы, как он…
– Больше никогда!.. – сказала тихо вслух.
Она не могла осознать понятие «бесконечность», это страшило и удивляло, но «больше никогда» оказалось куда страшнее, оно было чудовищным!
Весь полёт Саша просидела, вжавшись в кресло, укрывшись пледом. Знобило, точно она заболевает. Есть и пить не могла, до боли сводило зубы от напряжения. Иногда вглядывалась в ясное безмятежное небо, и ей хотелось кричать, выкричать свою боль до последней капли. Когда закрывала глаза, видела Семёна. Он плыл по безбрежному океану, нырял и выныривал, щурился от солнца и откидывал назад свою непослушную чёлку, которая так шла ему. «Какой же ты красивый!» – шептала Саша и улыбалась безумной улыбкой смертельно раненного человека. Время застыло, не хотелось приземляться. Она бы летела и летела в бесконечность, одна со своей памятью и дельфином на шее с грустными сапфировыми глазами.
Валентин с Любовью Исааковной приехали забирать Генриха Давыдовича. Тот бодро вышагивал по коридору. Жену не узнал – понял сразу: случилась беда, в сердце кольнуло: «Это Семён!»
В нём всегда жила тревога за сына. Единственный! Слишком самостоятельный и неуправляемый с самого детства. Специально в армию отправил, ночи не спал после этого, корил себя безмерно. Хоть многое и скрывал от него Сёмочка, всегда понимал: знай он всё о его приключениях, давно бы инфаркт схлопотал. Жаль, не родила ему Любочка ещё ребёнка. Сначала за свою карьеру боялась, потом одна внематочная за другой, и рухнули их планы. Разделил бы он любовь и страх за детей поровну, и легче бы на душе стало.
Неужели не подвело его предчувствие, неужели что-то с Семёном случилось? Мозг не хотел говорить «да», но сердце подсказывало, что настала самая большая беда в его жизни. Не беда, а трагедия, которую он с трудом сможет пережить. Если только ради Любочки и внуков.
Он долго молчал, искал опоры, повис на Валькином плече.
– Надо оповестить всех родных, мы должны достойно проводить нашего мальчика…
Откуда у него столько силы? Валентин боялся даже представить, что он сейчас чувствует и как будет с этим жить!
Семёна хоронили по еврейскому обычаю в закрытом гробу, правда, на третий день – Марго была православная, раввин пошёл на уступки, сочтя случай исключительным.
Маргариту отпевали здесь же, в маленькой часовне Серафимовского кладбища. Марго уходила красивой, в белом свадебном платье – Генрих Давыдович настоял.
– Она всегда мечтала о нём! Какая мне разница, что подумают люди!
Мать Маргариты так никто и не увидел – наверное, всю ночь пила горькую с собутыльниками.
Впервые Александра ощутила всю бездну несчастья, в которой жила Марго. И ведь никогда она её толком не пожалела, не поняла, ещё и пыталась отнять самое любимое и дорогое. «Гореть мне в аду! Это я приложила руку к её смерти, да и к смерти Семёна! Если бы не я, ничего бы не было!» – она была уверена в этом.
Саша тихо стояла рядом с плачущей Лизой. Мальчиков ни в церковь, ни на погребение не пустили, и они бегали друг за другом по кладбищу. Няня пыталась их успокоить, они на миг затихали, делая серьёзные лица, как у всех взрослых вокруг. Валентин видел, что Александра ушла в себя, опять стала чужой и молчаливой, глаза сухие и колючие. «Смерти испугалась!» – подумал Валя.
Генрих Давыдович держался до последнего. Только когда тело начали опускать в могилу, разрыдался, протягивал руки, точно хотел остановить чудовищное действо. Любовь Исааковна не проронила ни слезинки. Слёзы она будет лить, когда останется одна со своим горем. Никто не должен видеть её страданий, даже муж. Ей надо держаться из последних сил. Она отказалась от укола успокоительного. Должна испить чашу до дна, иначе будет не оправиться. Сёмочка всегда останется в её сердце, пока она жива, и дай бог им встретиться в другой жизни.
Поминки делали на даче. Дом показался пустым и унылым без вечно хлопочущей Маргариты. Все зеркала занавешены, а их на даче великое множество, любила Марго зеркала. Стол накрыт, уставлен горящими свечами, на прилавке фотография Семёна и Марго, перетянутая чёрной лентой. Мрачное застолье, не поддающееся осмыслению. Александре становилось душно, и она то и дело выходила на улицу перевести дух. До конца не доходило случившееся, нельзя было в это ни поверить, ни принять. Она ловила на себе взгляд Лизы, и он говорил, что она всё поняла и без слов. Только было неясно, она ей сочувствует или осуждает. На удивление, Елизавета не задала ни единого вопроса, за что Саша была ей благодарна.
– Саш, мне в Москву надо… Совет директоров… Я же теперь один… Может, со мной поедешь? На тебе лица нет!
Александра наотрез отказалась. Валька позвонил Лизе.
– Лиз, прошу тебя, поживи у нас с Сашкой. Не нравится она мне! Вроде спокойная, но от её спокойствия мурашки бегают! Я врачу позвонил, тот говорит: «Не волнуйтесь, не трогайте, сама отойдёт».
Лиза переехала к Александре.
– Валь, да езжай ты спокойно, разберёмся как-нибудь без тебя!
Лизка давно чуяла: было у Саши что-то с Семёном. Знала она её, с глубокой молодости вместе. Раз не плачет – значит, что-то серьёзное было. И расспрашивать бесполезно – сдохнет, не расскажет!
В Москве Валентина встретили с тревогой: осилит ли такую махину? Семён был голова, а Валентин так, при нём! Удивлялись, как Семён всё с ним делит, ведь один, по сути, всё решает. Валентин, конечно, мужик сильный и не дурак вовсе, но до Семёна Генриховича как до Луны!
Валя не пошёл к себе – сразу в кабинет друга. Всё было как при нём, словно Семён только что вышел. На столе стояла большая фотография, на ней Семён смеялся, обнимая своих сыновей. Валентин обратил внимание на браслет. Так вот где он видел его! Как же он мог забыть! Сразу вспомнилось, как Сёмка что-то рассказывал, вроде дорог ему как оберег. У Сашки-то откуда? Может, такой же купила или другой, просто не разглядел толком… На душе нарастало липкое беспокойство. Он не верил в совпадения и случайности, во всём виделась закономерность.