— Как хотите! — с обидой сказал Оська, отвернувшись.
О Шаляпине на Волге ходило тогда много разных легенд и рассказов о его невероятной силе голоса, твердом характере, фантастических гонорарах.
— Оська, расскажи, — стали просить бурлаки. — Плюнь ты на Дымаря и Косого! Не хотят — пусть не слушают!
— Ну ладно, просите — расскажу, — согласился Оська, приподнимая голову.
Бурлаки знают: Оська — хороший рассказчик. Словечки у него то катятся, то плывут, раскрашенные мириадами интонаций и оттенков.
— В том году, помню, дом у нас сгорел. Сестренка с матерью по миру пошли, а я повязал ленту на голову, заткнул за нее ложку да и в Рыбну подался — в бурлаки наниматься…
— Ты про Шаляпина давай! Про себя неча нам рассказывать, — останавливает его Дымарь.
— Погоди, не торопи кашу в рот, а то подавишься, — спокойно отвечает Оська и продолжает дальше. — Так вот, пошли мы тогда от Рыбны аж до Костромы. Весело шли! А берег — то в топи вязнешь, то кустами продираешься, а то и водой прешь. Расшиву хозяин нагрузил тогда, не постеснялся. По ведру водки на каждую перемену пообещал. И только мы перевалили Савинскую косу, как из-за поворота рванула суводь! После дождя водоворот такой — лямку рвет, с ног валит! «Давай не засаривай! Наддай!» — орет косной. Какое там «наддай»! Что, сами не понимаем — занесет расшиву на мель, будет хлопотушки! Тянем, надрываемся. Ноги в песок по голень уходят, а она, проклятая, тянет на мель. Искры из глаз, лямка в грудь врезается! И «Дубинушку», и «Шаговитого пуделя» поем — не помогает, суводь проклятая так и рвет. Не одолели мы ее тогда, занесла расшиву на мель, проклятая!
Оська вытирает пот со лба, словно в лямку впряженный. Потом продолжает:
— Вот в такой-то веселенький момент и подходят к нам двое. Чистенькие с виду, оба в шляпах. Один, помню, с усами. «Здорово, оравушка!» — приветствует нас тот, что без усов. «Проваливай дальше!» — отвечает ему наш шишка. Да такое отмочил, что и Волге самой не очень приятно было услыхать такое!
А тот не обиделся, ответствует: «Да ты не лайся, браток, я тебе помочь хочу, дьявол ты этакий!»
Какое тут не лайся, с ангелом поругаешься, такая злость на душе. Хозяин орет, водолив кричит, у самих кишки рвутся, течение у расшивы поддон заметает, а он тут со своими нежностями пристает. Ну, тут ему наш масляный староста и выдал под седьмицу! Лучше нашего старосты тогда по всей Волге никто не умел материться. Сами понимаете, в такой момент лучше и не подходи к нам!
«Хорош дьявол! Здорово лаешься!» — засмеялся он и снова в помощники к нам набивается. «Пойдем, Федор, не мешай людям», — одергивает его усатый. А разговор у него волжский, на «о». А тот его не слушает! Подходит ко мне да и за лямку. Как глянули мы друг другу в глаза, так и обомлели оба! Мать честная! Да ведь это Шаляпин, думаю! А он меня облапил, как медведь, кричит: «Ты что, такой-сякой, меня не признаешь? Вместе в церкви пели, по огородам лазали!»
Я растерялся, не знаю, как его теперь и величать. То ли Федькой, как бывало, то ли Федором Иванычем. Знаменит он на весь мир стал!
«Кто это?» — спрашивает у меня шишка. «Шаляпин», — отвечаю.
Ну тут на него все, как на диво, уставились! Глазеют и про расшиву забыли, пока на нас водолив не заорал.
А Шаляпин рад, что бурлаки его за своего принимают: «Давайте, робя, я с вами в лямку впрягусь!» А наш шишка отвел его руку и говорит: «Эй, брат ты наш Федор Иванович, лучше спой нам такое, чтобы силушка взошла. А лямку-то мы и сами потянем. Я давным-давно мечтаю тебя послушать. В столицу собирался, а ты вон сам сюда явился!»
Стали мы его просить. Знает он: бурлаку песня — не забава. Подмога она ему в долюшке его тяжкой. Видит Шаляпин: и впрямь его песня нам нужна. Встал он вот так, — Оська поднимается перед костром, глаза его огнем отсвечивают, — да и запел: «Эй, ухнем! Эй, ухнем!» Нашу запел, бурлацкую! Слышим мы его, и каждая жилка в нас силой наливается. Такая силища из его горла полилась, что и передать невозможно. И почуяли мы вдруг: нам сейчас расшиву-то хоть на руках нести!
«Хомутайсь!» — заорал шишка, почуяв важный момент. Натянули мы лямки да вместе с ним: «Эй! Эй! Тяни канат сильней!» Чувствуем, зашевелилась в песке расшива! «Мы по бережку идем! Песню солнышку поем!»
Пошла наша сердешная! Против суводи идет! А усатый — это сам Горький был, смахнул слезу да и говорит: «Уродит же такое чудо земля русская! Видишь, Федор, песня-то твоя сильней стихии оказалась!»
Оська замолк и посмотрел на друзей. Бурлаки молчаливо сидели вокруг костра, задумчиво глядя на огонь.
— А потом? — прервал молчание Дымарь.
— Что потом? Потом они в одну сторону, а мы в другую, — ответил Оська.
Вдали за Ярославлем догорала узенькая полоска зари. Над Волгой серебристо-оранжевый диск луны светил еще ярче. Вокруг костра на берегу крепко почивала бурлацкая оравушка.
Генрих ОкуневичСъемки кинофильма«Царь Иван Васильевич Грозный»в Угличе
Золотое кольцо.
1996. 12 сентября
Волшебный фонарь братьев Люмьер, захватывая чувства и эмоции общества, победоносно шагал по экранам синематографов и электротеатров России, растущих как грибы после дождя. В московском театре «Эрмитаж» под звуки матчиша и цыганщины, исполняемых таперами, шли новинки «кино из Парижа» с пикантными названиями: «Смерч любовный», «Курортная плутовка». Залы были переполнены, приходилось регулировать публику и дозволять смотреть фильмы… по половому признаку: «в четные дни для женщин, в нечетные для мужчин, дети и учащиеся не допускаются».
В крупных городах России стали создаваться кинофирмы и кинокомпании с намерением выпускать на экраны отечественную кинопродукцию. Эпидемия — кинобум! Но надо было противостоять иностранной экспансии.
В 1913 году Мария Федоровна Андреева, актриса и общественный деятель, при поддержке Максима Горького задумала организовать кинофабрику для производства отечественных «прогрессивных реалистических фильмов». Прежде всего «в дело» пригласили Федора Ивановича Шаляпина. Он с восторгом отнесся к идее и согласился на сотрудничество.
Были приглашены известные актеры и режиссеры, в основном мхатовского направления — Москвин, Качалов, Леонидов, Санина, Румянцева, Маржакова. Владелец здания МХАТа промышленник С. Лианозов согласился построить во дворе художественного театра павильон для кинофабрики. Максим Горький намеревался привлечь к созданию киносценариев известных русских писателей.
Пресса широко освещала предстоящее киномероприятие. В интервью «Театральной газете» Шаляпин заявил, что у него есть намерение сняться в кинофильмах «Борис Годунов» и «Степан Разин». Шаляпин видел в новом искусстве возможность дойти до зрителя каждого города и деревни российской глубинки.
Но, к сожалению, задуманная с размахом благородная затея не осуществилась из-за недостатка средств, а главное — начала войны 1914 года.
Известный кинодеятель того времени В. Дранков предложил Шаляпину снять на киноленту «Псковитянку» с его участием по сюжету драмы Льва Мея, ставшей основой для оперы Римского-Корсакова. Импресарио Шаляпина В. Резников организовал акционерное общество «Шал-Рез и К°» (Шаляпин — Резников и компания). Ставить фильм согласился режиссер Иванов-Гай, гармонист и балагур, расположив к себе Шаляпина тем, что может выполнять при съемках фильма все пожелания великого артиста. Рабочее название для фильма выбрали «Царь Иван Васильевич Грозный» (было еще и другое «Дочь Пскова»).
На свой дебют в кино Шаляпин возлагал большие надежды. Он писал дочери Ирине: «Эта пьеса будет у нас пробным камнем для будущих, и если пойдет хорошо, то предпримем ряд многих пьес…»
Съемки фильма проходили под Москвой, в Кунцеве, на Ходынском поле, в Пскове и, что интересно для ярославцев, в Угличе. В батальных сценах было занято до двух тысяч статистов, декорации и костюмы были отменными, настоящими.
Одного из опричников царя играл впоследствии известный артист Михаил Жаров. Он рассказывал: «Солнце пекло невыносимо. Грозный — Шаляпин вышел из шатра, приставил руки к глазам… Грозно оглядел разбросанные по склону крутого берега отряды актеров и статистов, изображавших псковскую вольницу… Грим органично дополнял лепку суровой фигуры Грозного, который был монументален в блестящей кольчуге, в кованом шлеме и широкой епанче…»
Другой очевидец съемок, кинорежиссер А. В. Ивановский, вспоминал:
«Вот вдалеке показалась свита — и мимо меня промчался грозный царь со своими опричниками. Шаляпин гневно сверкнул глазами. В театре такая сцена была бы недостижима. В перерыве я спросил у Шаляпина, где он учился так хорошо ездить верхом.
— Я же артист — надо ехать, ну я и еду».
Кинематографическая техника, качество кинопленки да и сама организация съемок массовых натурных сцен были в те времена еще несовершенны. Картина создавалась без четкого сценария, репетиционных проработок ансамблей. Съемки шли трудно, напряженно, были курьезы. Дело дошло чуть ли не до срыва.
Снималась сцена: Иван Грозный сидит у шатра в глубоком раздумье, на ладони он держит птенца. Смысл сцены такой: вот ты, птичка, взмахнешь крыльями и улетишь в поднебесье, а я прикован цепями к царскому престолу. Шаляпин с большим лиризмом вел эту сцену, у него даже слезы на глазах заблестели.
Иванов-Гай сказал:
— Федор Иванович, сцена должна длиться двадцать семь минут, а у вас вышло сорок семь — в кино это скучно.
Шаляпин был ошеломлен: вот как? Шаляпин стал уже скучен!
С негодованием сорвал он парик, бороду и с руганью набросился на режиссера, в гневе ушел со съемок. Назревал большой скандал. Фирма «Шал-Рез» разваливалась. Уже были затрачены большие деньги на массовки, подготовительные работы, костюмы. С большим трудом удалось Резникову уговорить Шаляпина продолжить съемку.
Первый просмотр фильма состоялся в электротеатре «Форум» 16 октября 1915 года.
Газета «Рампа и жизнь» высоко оценила в своей статье значение кинодебюта великого артиста, назвав день выхода на экран фильма «Царь Иван Васильевич Грозный» венчанием на киноцарство Шаляпина! Но в адрес фильма были и резко отрицательные отзывы (в том числе и Горького).