смонтировался, так сказать, с классическим исполнением вальса «Голубой Дунай», картина в итоге получилась неплохая. О ней написала даже «Правда».
Фильма «В Павловском парке» (1975) у вас в списке нет. Замечательная картина, должен вам сказать! Режиссером этой картины была Мара Лисициан, одна из Лисицианов, там у них довольно большой клан. Она окончила ВГИК примерно лет десять назад, потом занималась неизвестно чем, потом решила защитить диплом. А оператором Саша Савин — мой оператор, замечательный. Один из лучших наших операторов.
Я хотел снять картину обо всех военных временах, и во многом мне это удалось. В основном я сделал ее о том, как Анна Ивановна Зеленова и человек, я, к сожалению, забыл, как его зовут, и еще шесть женщин практически спасли гигантские ценности, которые существовали в Павловске. Так, они закопали все парковые скульптуры, и закопали их все на глубину шесть метров. Немцы знали, что скульптуры захоронены, и рыли наугад: ведь только у Анны Ивановны была карта-схема. Но немцев подвело их немецкое мышление. Вот интересно — этот национальный момент! Они рыли всегда на 2.30: это европейский стандарт захоронения. Они считали, что если на 2.30 не зарыто — значит привет. Мало того, под Камероновским флигелем есть огромные подвалы, и всю скульптуру и много картин из внутридворцовых помещений эти женщины стащили в один из таких подвалов, в тупиковый вход, и заложили его каменной кладкой. Просто заложили кладкой, а так как трое или четверо из них, в том числе и Анна Ивановна, были реставраторами, они отреставрировали кирпич под семнадцатый век! И у этой стены стоял стол командира дивизии СС, которая занималась как обороной Павловска, так и поисками и раскопками его сокровищ.
Там масса, конечно, замечательнейших, интереснейших моментов! Анна Ивановна — она ныне померла, к сожалению, — в 1944 году приехала к Калинину и жила на Курском вокзале в Москве, и пробилась к Калинину, и получила первые полтора миллиона на восстановление Павловска. В 1944 году! Вы можете себе представить?
А самый, конечно, любопытный эпизод был такой. Дело в том, что Анна Ивановна жила в Ленинграде, где многие ценности хранились в подвалах Исаакиевского собора. И вместе с наступающими частями Советской Армии, в дыму последних танков, Анна Ивановна на лыжах пришла в сгоревший Павловск, пришла к себе во дворец, и, естественно, первое, что она пошла смотреть, — свои захоронения в Камероновском флигеле. И такая деталь того времени — в Ленинграде, тем более блокадном, да и вообще во время войны, была крайне ограничена выдача различных вещей. В том числе для женщин фильдеперсовые чулки, я так думаю, были сродни сейчас норковой шубе. Они выдавались, по-моему, раз в год, одна пара по специальному ордеру или литеру. И как раз Анна Ивановна была в только что полученных фильдеперсовых чулках, которые практически спасли ей жизнь. В валенках и в этих фильдеперсовых чулках она спустилась в Камероновский флигель, и, держа в руках в виде факела свернутые горящие газеты и охраняя фильдеперсовые чулки, она переступила пятьдесят семь немецких мин натяжного и всякого другого действия. Она шла очень осторожно, пытаясь не разорвать чулки о какие-то проволоки, куски железа. И так же она выходила и обратно. А когда саперы после нее пришли, они вытащили оттуда горы взрывчатки!
Следующая картина, о которой два слова можно сказать: «Весна приходит с Севера» (1975). Это полнометражный фильм, снятый киностудией «Экран» на руднике «Центральный» на плато Расвумчорр в городе Кировске, в Хибинах, где я бывал прежде — от момента съемок двадцать с чем-то лет назад. И я хотел сравнить, что произошло тогда, что происходит сейчас. В итоге картина не совсем сложилась так, как хотелось бы. Думаю, что это моя вина, потому что группа работала очень хорошо и оператор там был у меня приличный, Валера Меньшов, который всячески старался. Но по моей вине или по вине режиссера Миши Рыбакова (это была последняя наша с ним картина) Мишка не очень уж ярился на этом кино. Там, на плато Расвумчорр, люди замечательные, то есть — все та же тематика.
Кстати говоря, на съемках картины «Весна приходит с Севера» был один довольно забавный эпизод, который мы вспоминали недавно с одним юбиляром. Там, в Кировске, вместе со мной жил Юрий Васильевич Пискулов — мой товарищ по альпинистской команде, в то время уже занимавший пост зам. начальника управления по торговле с западными странами во Внешторге. Юрий Васильевич — мастер спорта по альпинизму, мы с ним дружим, и, кстати, заезжали сегодня к нему. С Юрием Васильевичем мы пошли однажды покататься на лыжах в районе плато Расвумчорр, но не с той стороны, где катаются обычно лыжники, а с другой. Мы заехали наверх, и директор рудника Витя Колесников, увидев меня в лыжном, сказал: «Что вы, ребята?» Мы говорим: «Да вот мы хотим пройти по плато полтора километра (а шириной плато метров 700), потом — небольшой спуск, подъем на гребень метров 80 и уже спуск в долину, где город, где подъемники». Он говорит: «Сегодня погода такая…» Я говорю: «Да ладно, ну что нам погода. Альпинисты, в общем-то». Он говорит: «Я вам дам провожатого». Мы говорим: «Да не надо нам никакого провожатого. Зачем? Что нам, не видно, куда идти?» Но он прислал одного местного горнолыжника, оказавшегося бульдозеристом, который сказал: «Ребята, что я с вами пойду? В общем, дойдете до вешки, там стоит триангуляционный знак, и вы мимо триангуляционного знака…»
Нас в определенном месте сгрузила машина, и мы с Юрием Васильевичем перелезли через большие заструги и пошли по этому плато. Юрий Васильевич мне рассказывал, в основном о больших премудростях в торговле с западными странами. И в такой беседе, очень легкой и интересной для меня, мы и чапаем. Но дело в том, что это лыжи горные, пятки не отрываются, и поэтому здесь просто идешь переступанием. Так мы переступали с ним где-то около часа, а время было примерно два часа дня.
Солнце скрылось за облаками, видимость сначала, ну может быть, двести метров она и была, но потом она стала постепенно сокращаться метров до пятидесяти. И если солнце у нас все время было как-то с левой руки впереди, то вроде оно и пропало. Ветер крутит, то справа, то слева, и в итоге мы с ним уже через полтора часа беспрерывной ходьбы стали проявлять некоторое беспокойство.
Еще светло, но дело все в том, что к вечеру мы должны были встретиться с хозяином местных гор, депутатом Верховного Совета, директором комбината «Апатит» Головановым. Все мы должны быть в гостинице, а в восемь уже приходит машина от Голованова за нами, и мы понимали, что нас очень скоро хватятся. А если хватятся, то повезут спасаловку (примерно пятьсот человек с факелами), и два-три человека обязательно ухнут в сбросы в Яскорское ущелье, вопросов нет. Там шестисотметровые сбросы. Перспективу эту мы прекрасно понимали! Из-за двух дураков, которые пошли!
Через некоторое время, в районе двух часов, мы вышли на свои следы. И все это на плато, я повторяю, полтора километра длиной и семьсот метров шириной. Мы вышли на них и поняли, что мы крутим и ходим кругом. Будь это равнина или какой-то другой рельеф, можно было просто пропереть вперед и куда-нибудь выйти. Но дело в том, что мы находились фактически на вершине горы. Вершины в Хибинах в основном плоские, столообразные. Поэтому мы несколько раз выходили на какие-то спуски, но видимость была десять метров. Мы понимали, что склон уходит вниз. Я пытался по нему ехать, но не вниз, а боковым соскальзыванием, теряя по сантиметрам, потому что я понимал, что могу выехать на карниз. Мы не знали, в каком месте этого плато мы находимся, потому что справа были карнизы на Яскорский сброс. Дважды мы начинали подниматься на какие-то подъемы и оба раза останавливались. Вот это было интересно. Оба раза мы останавливались, и было как-то не по себе. (Через два дня, приехав на это место в ясную, замечательную погоду, мы просто увидели, что оба раза мы выходили на карнизы и стояли на них.)
Уже стало быстро темнеть, пошел снежок. Там в марте месяце переночевать не фокус был: мы были тепло одеты. Мы с Юриком могли бы лыжами вырыть пещеру, ну и как-нибудь перебились бы ночь. Вопросов нет: мы ночевали с ним в пещерах. Но мы понимали, что поднимется скандал.
Наконец вдруг мы нашли какую-то вешку. Она была забита в снег. Обтесанный такой кусок дерева, палка забитая, на которой было написано «С-3». И мы стали эту цифру и эту букву «С» расшифровывать в соответствии с нашим положением и нашими возможностями. Это был какой-то кошмар, ребята, просто Фенимор Купер. Но Купер Купером, а на какой-то склон мы все-таки вышли.
Я начал медленно спускаться. Крутизна все увеличивается и увеличивается, я чувствую, что я на одних рантах, на кантах держусь. Я поднялся, не стал спускаться вниз, потому что было страшно. Потом в другом месте стал спускаться, и как-то крутизна остается, не меняется. Мы стали спускаться, спускаться, и вдруг — как бритвой отрезанное пространство, и мы вываливаемся из облака. Перед нами долина: никуда мы, конечно, не перевалили, все крутились вот на этом пятачке. Если бы нам кто-нибудь сказал, что мы будем пять часов ходить по месту, которое вообще меньше Манежной площади, мы бы не поверили.
Мы с Юриком быстро спустились вниз на дорогу. Транспорта у нас никакого нет, еще нужно ехать до города 20 километров. И вдруг сверху спускается машина: мы видим, что едет Колесников, начальник рудника. Мы, как шкодливые коты, встали так вдоль дороги, проголосовали. Витя выходит и говорит: «Ну, вы, сукины дети. Я звоню в гостиницу, вас нет, нигде нет…» У него рация, связь. Он нас дико отругал. Вот такая была история на съемках этого фильма.
Картина «Братск вчера и завтра» (1977) снята в Братске. В этой картине я практически нашел подтверждение одной идее.
Честно говоря, я ее и затеял для того, чтобы подтвердить одну историю — в Братске она существует как легенда — о ныне покойном Ароне Гиндине: он в свое время был главным инженером Братской ГЭС. И историю эту Арон мне подтвердил перед кинокамерой, что мне было очень важно. А история эта была такова.