— Р-Рольф!
Как мужу.
Внизу крупным мужским шагом с собакой ходит толстеющая сорокалетняя женщина в очках. Думаю, разведенная. Она грозно оборачивается на свою дворняжку, но та и носом не ведет, читая замечательные новости в осенней траве.
Узбек, замдиректора студии, который знает наизусть «Мцыри» Лермонтова, которую он выучил наизусть на спор с учительницей, в которую был влюблен.
Какой же это есть механизм в человеке, что я на тебя гляжу и не плачу?
Обе речи на пленуме были тут же — через два часа — опубликованы, что вообще-то не принято, и так сложилось впечатление, что соперник генсека этого не ожидал.
На работе у Нинон был митинг, но не по поводу смерти, а по поводу «поддержания спокойствия», «пресечения вражеских речей», против каких-то прогнозов по поводу состава правительства.
— Проблема отцов и детей, — сказал Адамишин Саше, — заключается в разности оценок происходящих событий. Это банально. Но не банально то, что я тебе сейчас скажу, — никогда еще отцы не переходили на сторону детей. Всегда было наоборот — дети мучительно долго переходили на сторону отцов. Так вот — чем быстрее ты, мудак, поймешь и сделаешь это, тем для тебя же будет лучше!
Не перебивай меня, то, что я говорю, — интереснее!
От всей души и от себя лично…
Ах, витязь, то была Наина! (А. Пушкин.)
Все ему писалось. Диктовали разные люди, придерживавшиеся различных взглядов. Он все читал. Не только обращения к иностранцам (это называлось «переговоры»), но и, что поразительно, — к своим. «Я думаю, что мы должны одобрить этот документ». Все это писано, как в анекдоте: звонят в дверь, подходит ответработник, вынимает из кармана текст, разворачивает и читает: «Кто там?».
Буш, вице-президент, выступает в аэропорту. Переводчика в том бардаке не нашлось, переводит подвернувшийся под руку случайный дипломат. Итальянцы Фанфани и Коломбо тоже слушают это: их не встретили, нет машины, и они томятся. Кто-то рядом спрашивает: «А кто это переводит?» Министр иностранных дел Италии мрачно говорит: «К сожалению, это итальянский посол».
Похороны по ТУ. Опухшая Г. Л. с почти хозяйственной сумкой в руке. Все кричат — бриллианты. Распространились слухи, что за две недели до кончины летала она в Цюрих с одной маленькой «сумочкой». Теперь тоже с сумкой идет. Пьяненький, совершенно пьяненький до неприличия, Сергей Леонидович, строго поддерживаемый охранником, как-то порывается выпрыгнуть вперед, махнуть руками, как пьяный сапожник.
После парада войск стали подавать клану машины. Две «Чайки», «Волги» и внучку — канареечный «Мерседес», и еще другой «Мерседес». Все на глазах 35 тысяч зрителей, которые все еще держат в руках портреты покойного.
Обсуждался 10 ноября вопрос замены концерта ко дню Сов. милиции фильмом. Все думали на Кириленко. Гена сказал:
— Вот если б главный дуба дал…
Сбылось.
В конце репортажа о похоронах в кадр — общий план Красной площади — влетел совершенно черный ворон и полетел на камеру, все более укрупняясь. Наконец пересек кадр и скрылся. Тут и дали заставку, будто ждали этого ворона.
Всех поразила энергия нового генсека, явная неимпровизированность происходящего и ощущение того, что он торопится и что у него есть некий план. Вообще время всколыхнувшихся надежд. И хотя надежды на надежды эфемерны, все равно ждем. Мой друг сказал:
— Так привычно было жить в говне. Никаких расстройств. А теперь сердечко встрепенется и упадет. Что тогда делать? Жизнь кончать тем или иным образом…
Другой друг (фром киджиби) торопливо сказал: «Мы сейчас ничего не ведем, кроме самых срочных дел. Я позвонил всем своим (резидентам) и сказал — если ничего существенного нет, ничего не доносите. Некогда. Не до вас».
Постоянство хорошо только в утреннем стуле.
Мама про кота Шурика: «Он ко мне ломился. Всю ночь».
— Что мне говорить?
— Говори правду. В правде никогда не запутаешься. Во лжи запутаешься всегда.
Г. Волчек: «Лапина снимут — всех в ресторан зову!»
Заговорили о Ленине, о бальзамировании, о фобах. Надежда Степановна сказала: «А склепы? Они туда своих родственников всё подкладывают и подкладывают».
Сохраняется крайняя напряженность, представляющая взаимный интерес.
А руки-то, руки-то — из крыльев! Тот, кто думает, что из плавников, может отправляться к тритонам.
Подохни ты сегодня, а я завтра.
Низко пролетел Ил-18, вынюхивая курносым носом радиолуч дальнего привода.
Он работает сейчас лейтенантом.
У Нади попугай Рика кусается. Мать рассказывает. Надежда Степановна: «Зачем же в доме такого хищника держать?»
Воздух был такой стоялый, такой штилевой, такой неподвижный, что дышать было невозможно. Казалось, то, что выдохнул, то обратно в легкие и тянешь.
К вечеру стало подмораживать. Над вершинами сорокаметровых сосен, отягощенных снегами, начали открываться среди ночных облаков темно-синие бездны, полные лазерных звезд.
Ангелина: «Не пьет, не курит, не гуляет, ничего!»
К ним нельзя приближаться даже на расстояние телефонного звонка.
Наступают праздники, время пищевых кошмаров.
Надежда Степановна смотрит хоккей из Канады: «Безобразие! Все со жвачкой. При галстуке и со жвачкой!»
— Рабинович, вы член партии?
— Нет, я ее мозг.
— Как баба?
— Умная среди равных.
Спасибо в стакан не нальешь.
Я разговариваю с вертушкой, а вы тут хлопаете дверьми.
Надежда Степановна смотрит бокс СССР — США.
Я: «Команда-то у них — одни негры». Н.С.: «Конечно. У них белые не дураки, чтобы себя подставлять».
Если в Москве рекомендуют стричь ногти, на Украине начинают рубить пальцы.
На прибрежных берегах Амазонки нам известно множество совершенно неизвестных племен.
Мой друг на доске «Наши ветераны» увидел даму, которую он пользовал семь лет назад. «Как быстро бежит время!» — воскликнул он.
Старый редакторский анекдот.
Автор принес фразу: «Граф повалил графиню на диван и стал быстро-быстро ее иметь».
— Хорошо, — сказал редактор, — однако хотелось бы как-то тактично ввести рабочую тему.
Автор добавил: «А за стеной в кузне ковали что-то железное».
— Очень хорошо, — сказал редактор. — Однако хотелось бы что-то о будущем сказать.
Автор принес: «Кузнец бросил деталь и сказал — х… с ней, завтра докую».
Прохожий — фермеру:
— Разрешите, я пройду через ваш участок: мне нужно успеть на поезд 9.40.
— Пожалуйста, — ответил фермер. — А если вы встретите моего быка, вы свободно успеете и на поезд 9.15.
В бухгалтерии «Правды» висит для алкоголиков-поэтов цитата: «Аванс — заедание будущего. (А. Лехов)».
Лионские ткачи.
Катин похоронил мать и в жутком самочувствии вернулся в Париж, где ждали его жена, которая интриговала против него, и дочь.
— Я должен сменить обстановку: смерть матери — это жутко!
Поехали на юг на шикарном «Рено-9». Въезжают в Лион.
Дочь говорит матери тихо, интимно:
— Мне на экзамене попались лионские ткачи.
— Что, что? — спросил Володя. Он хотел включиться в разговор.
— Я не с тобой разговариваю, — сказала дочь. — Я разговариваю с мамой!
Катин:
— Я не нашел столба, чтобы вперить в него машину на скорости 200 миль в час: во Франции хорошие дороги.
Детдом, тюрьма — и вот я с вами!
Телогрейка — стопроцентный коттон.
Анатолий Семенович — как персонаж пьесы. Он входит в комнату, где идет свой разговор, с той репликой или рассказом, которые он вспомнил. Полуслепой, не терпящий возражений, причем это у него видно не столько в выражении лица, которое довольно масочное, а в жесте, в фигуре, в движении, которое просто гротескно, почти балетно.
— Том! — открывая дверь, громким, уверенным голосом кричит он. — Ты, наверно, не знаешь, что в шестьдесят втором году я был в Париже.
Все замолкают и притихают.
— Это на час, — одними губами говорит Том.
Дед, на ощупь садясь в кресло, трогая его твердыми, тонкими, высохшими, почти костяными пальцами:
— Министр — тогда был еще Бакаев, — громовым голосом продолжает дед с огромными паузами, — разрешил нам из Соединенных Штатов Америки лететь через Париж. Конечно, мы полетели, но с разрешения министра.
Он рассказывает, как от Вечного огня прикурили американские солдаты.
— Откуда солдаты американские в Париже? Ты, папа, что-то путаешь.
— Не путаю! — отвечает дед. — Американские солдаты. Как же? Они же все против СССР.