Том умолкает с замечаниями.
— Ну вот, потом мы пошли в собор Святого Петра. Все еще раз пригнулись.
— Наверно, в Нотр-Дам, — подсказывает Том.
— Почему в Нотр-Дам? Нет, в Святого Петра, там, где Адам мраморный стоит.
— Святой Петр в Риме, папа.
Тут дед несколько застывает, как боец, пораженный пулей на бегу.
— Ну и что, что в Риме? Мы перенеслись в Рим. Как заходишь, тут стоит Адам мраморный, так ему весь ноготь отцеловали.
— Христос.
— Почему Христос? Адам.
— Чего же Адама целовать?
— Как чего? Прародитель наш. Святой.
— Какой же он святой? Грешник. Согрешил, и нас всех из рая изгнали.
— Не знаю, — охотно соглашается дед, — там у него весь палец отцелованный.
Когда надеваешь очки, на свои же собственные пальцы смотришь, как в кино.
Талант мне дан для того, чтобы ясно оценить степень собственной бездарности.
— Годы постоянного, утомительного вранья, — сказал Леша, — отсюда постоянно плохое настроение. Случай с самолетом задевает фундаментальные позиции нашей страны. Это наши сбили его? Это ваши сбили! Мы поставлены просто вне международной морали.
Фирма Сукин и Сын.
Кто таскал царя за ушки? Ай — здрасьте!! Александр Сергеич Пушкин! Ай — бросьте! (Пионерская песня.)
Умер дядя Миша. В похоронном бюро очередь в дверь. Подходит пожилой мужчина, трясется, с палкой в руке. Хочет войти. Две женщины бросаются, не пускают, кричат, как зарезанные, кричат сразу из мертвой тишины печальной очереди.
Молодая женщина с гладкой кожей лица, выцветшей от горя и лишений, бесконечного преодоления и невозможности увидеть хоть краешек счастья, и другая, с туповатым лицом работницы, — обе кинулись, крича «Тут живая очередь!» — замечательный пример слова.
— Я ветеран войны, — сказал пожилой человек с тем же самым выражением, с которым в уличном скандале человек выхватывает, как кинжал, удостоверение госбезопасности.
— У нас тоже ветеран! — визгливо воскликнула женщина и тотчас же выхватила из жалкой сумочки трясущейся синей рукой какую-то серую, жидкую книжечку.
Тут пожилой человек понял, что он должен прибегнуть к новой аргументации.
— Ваш лежит, — сказал он, — а я стою, еще живой!
— Ты стоишь, а наш тухнет!
Тут после этого ответа живой ветеран войны уступил позиции родственникам мертвого. Отступил фактически, шагнув назад. Обе женщины встали с обеих сторон двери. Как часовые у Мавзолея. Кафка!
Ира С., красивая и блядовитая на вид жена спортивного чиновника, рассказывает о своих жизненных трудностях:
— Вы себе не представляете. Он — охотник. Это хуже алкоголизма. 200 дней в году он на охоте. Представляете? И ему нужно охотиться не только здесь. Он ездит на охоту и на Север, и в Крым, и на Карпаты. У нас вечно живут какие-то егеря. Он им все обещает. Хозяюшка, икра-то есть? Ну есть, конечно, полуторалитровая банка. Он садится и съедает полбанки. Я в ночной, извините, рубашке. Он ест икру и чавкает. Другой приезжает — у него язва. Он, кроме икры и коньяка «Наполеон», вообще ничего есть не может. Я с утра до ночи стою у плиты. Вы знаете, что такое ощипать гуся?
— Кошмар, — сказала Нинон.
— Кошмар, — подтвердила Ирина.
Рассказы В. С. Работникова. Он врачевал после войны в Карпатах. Предыдущий доктор убит через стекло. Почему? Никто не знает. Но шепчут — бендера.
Однажды под ночь в открытое окно заглядывает бородатое страшное лицо: «Пан доктор! Трэба в лис ихать!»
Я понял, что ехать действительно нужно. В темноте у больницы стоит телега, в ней еще мужик. Сел. Поехали. Молчим. Хоть и темно, но мне завязали глаза. Приехали: костер, какой-то угол сарая, лежит мужик с огнестрельным ранением бедра. «Помогите, пан доктор».
Я сказал, что нужно ехать в больницу, здесь я ничего сделать не смогу. Снова поехали на этой телеге, уже с раненым, снова, хоть и ночь глубокая, с извинениями мне завязали глаза.
В больнице я сделал ему операцию, и два бородатых лица смотрели в окно операционной комнаты. Раненый, матерый сорокалетний мужик, вел себя очень мужественно. Казалось, два лица за темным окном ему придавали силы. Еще не застыл гипс, как он попытался встать… Работников оставлял его, но оба его товарища да и он сам не соглашались. Они уложили раненого на телегу и увезли. Через некоторое время неизвестная привезла доктору двух поросят и немного картошки.
Серое море было сплошь в морщинах, как кожа старого слона.
Три спортсмена выиграли по миллиону долларов. Американец: куплю бензоколонку. Француз — бистро. Русский:
— Отдам долги.
— А остальные?
— А остальные подождут.
Так и идем мы — три инфарктника. Скоро расставаться. Женя — он анестезиолог в онкологическом центре — говорит:
— Ну что, ребята, не дай, конечно, бог, но если насчет онкологии — пожалуйста.
— А если насчет переписи пленок — ко мне. У меня «Шарп» хороший.
— А я что? — говорит Даня. — Кран «Като» вам никому не нужен? Ну, если кому на участке скважину пробурить — пожалуйста.
Два чукчи:
— Что-то меня Гондурас беспокоит.
— Беспокоит? Не чеши.
Жванецкий после выступления в ЦУПе был в час ночи потащен на квартиру к кому-то из местных властей.
— Я тут, рядом! У меня жена внизу. (Где внизу? Выяснилось — в магазине работает.) Мы тут никому не помешаем, — все это разрезая колбаску и выставляя водку.
Только сказал, открылась входная дверь, и там стояла баба в белом халате и физкультурных штанах.
— Опять?? — заорала она на хозяина. — Ну-ка отсюда к е…и матери!! (Это — жена из магазина.)
— Да вот тут артист… — робко оправдывался хозяин.
— Где?
— Да вот.
Она схватила Мишку за лацканы пиджака и вышвырнула на лестницу.
Едва нашел такси. Ночью приперся в Москву.
Боже мой! Какую радость раньше нес с собой снег, когда легко любилось! Каким счастьем казалась жизнь, как хотелось жить дальше — в покое и в счастливых мучениях друг друга! Куда все это ушло? В какую-то черную яму, в зарешеченное отверстие общественного душа. Остались мелкие радости — что не тронули сегодня, не испортили настроения, не довели давление до клокотания в горле, дали спать.
На ляжках у человека наколки: на правой наколото — ПРАВАЯ. На левой — ЛЕВАЯ.
Лещенко: «В тридцатые годы у нас была такая бдительность, как пороховые газы: во все стороны».
Сначала завизируй, потом импровизируй.
После расстрела — танцы.
А и К идут по тропинке.
— Ну все равно, — говорит К, — хартия всегда стояла над органами принуждения.
А: — А где ты видел эту хартию?
К: — Ну кучка.
А: — Не кучка, а шайка.
К: — Ну шайка.
Все они стремились к одному — к максимальному личному выживанию. Я недавно видел фотографию всего клана моего шефа: на фоне дачи стоят доктора наук, директора институтов. Ни одного рядового. Ни одного неустроенного. Без «Мерседеса» ни одного.
Утром в пятницу, 10 февраля, было обсуждение моего сценария «1945 год». Я приехал немного пораньше. Элеонора сказала:
— Умер Устинов. Радио сменило программы.
— Почему Устинов?
— Он отменил поездку в Индию.
На том и порешили. Прошел редсовет. Прискакала Г. Шергова — то же! Но подошел Мелетин:
— А вот та сторона коридора имеет другое мнение.
— Кто?
— Сам.
Только потом, стоя у Манежа на красный свет, я увидел белый «Мерседес-7777», полный возбужденных людей, а за рулем Нонну Щелокову — улыбка, ликование от уха до уха — и понял: Андропов.
Я захожу в комнату, где на кровати лежит один из моих учеников. Перед ним — деревянная стена, рядом с ним — ящик гвоздей «сотка». Стена вся утыкана брошенными, как ножи, гвоздями.
— Портишь имущество? — сказал я.
— Порчу, — сказал он, продолжая метать гвозди.
Врачи — как поэты — ревнивы, но обсирают друг друга посерьезней.
Коля из группы захвата «Каскад». Ранение в голову. Пуля прошла под лобовой костью и вышла рядом с глазом. Вторая порвала перикард сердца. Были и еще ранения. «Никто не думал, что я выживу. Жене сказали — один шанс на тысячу. Если будет жить — слепой и обездвиженный. Жена в тот же день побежала в загс и развелась». Коля выжил. «Но это — тяжелей пули», — сказал он.
Женя приехал и сказал: «Херово, Юра, херово».
— Твой так определил: «Если думают о стране и партии — назовут Михаила Сергеевича. Если думают, как бы зажать все и дальше, — Гришку. Если думают о своей колбасе — завгара».
Грузин:
— На первую залезаю — устаю. На вторую — уже голова кружится. На третью — сознание теряю.
Врач:
— В вашем возрасте уже нельзя так увлекаться женщинами.
Грузин:
— Я имею в виду ступеньки.
Как ни странно, перед смертью Ю.А. распространился анекдот:
— Почему прошлый генсек ездил туда-сюда, а нынешний никуда не ездит?
— Потому что тот был на батарейках, а этот от сети.
Похороны были во вторник.
Самое поразительное в том, что уже в 9 утра в среду по городу разъезжали грузовики и срывали все цитаты из предыдущего генсека.