— Знаешь, — робко заикнулась я, едва мы залегли. — Сегодня я опять чувствовала, как велосипед «ведет», по-моему, стало еще хуже.
Ларри всхрапнул, нарочито протяжно и ворчливо, я поняла намек и отступилась.
Утром, вскочив «по коням», мы покатили в центр Парижа полюбоваться его достопримечательностями. Очень скоро мы обнаружили, что в Париже, конечном пункте «Тур де Франс», велосипедистов едва ли не боготворят. Восседающему на лощеной гоночной конструкции, облаченному в цветное джерси, гонщику дозволено мчаться на знаки «стоп» и красный свет, мотоциклисты и пешеходы станут заботливо и грациозно уступать ему дорогу. Мы с Ларри, в своих линялых шортах и футболках, походили на гонщиков, как гвоздь на панихиду, но раз уж передвигались «на двух колесах», то и этого было достаточно. Все уступали нам право проезда — даже у знаменитой Триумфальной арки, там, где невообразимые двенадцать полос движения вливаются в один круговой объезд, чтобы затем вновь разбежаться в разные стороны, и где машины на всей скорости как бы кидаются врассыпную, разлетаясь, как огни фейерверка.
Нам удалось пережить объездную трассу, но едва мы, пулей вылетев с нее, свернули на широкий, мощенный брусчаткой бульвар, как мой велосипед вдруг занесло влево и я едва не столкнулась с ближайшим автомобилем. Я резко дернула руль вправо, но велосипед не слушался. Его несло прямо. Я в ужасе воззрилась на руль, указывающий одно направление, и на переднее колесо, избравшее свой собственный путь. Ударив по тормозам, я соскочила с велосипеда. Ларри уже спешил ко мне на тротуар.
— Что стряслось? — спросил он.
— Эта передняя вилка, она…
— О нет! Только не это! Конечно, переднее колесо будет вилять, Митчелл. Мы же едем по брусчатке. Даже мой велосипед дрожит на такой мостовой. — (Ларри называл меня Митчелл тогда, когда, на его взгляд, я действовала исключительно бестолково, и он предпочитал от меня хоть как-то отмежеваться.)
— Ясно, что по брусчатке. Но ведь я говорю не просто о тряске. Речь о том, что руль поворачивается вправо, а колесо уходит влево! Это уже серьезно! Брусчатка тут ни при чем. Похоже, полетела передняя вилка.
На мгновение мне подумалось: возможно, закатившиеся глаза Ларри так больше никогда и не вернутся в свое естественное положение. Все, что мне было видно, так это нижние краешки радужек и одни сплошные белки. Его губы были поджаты так плотно, что рот полностью потонул в усах и бороде. Передо мной был как бы уже не Ларри, а некая человеческая особь, явно доведенная до белого каления.
— Передние вилки не ломаются! Дай сюда велосипед, и я докажу тебе раз и навсегда! Я продемонстрирую тебе, что все цело. Повторяю, велосипед в порядке, все дело лишь в твоей технике.
Ларри схватил велосипед, вскочил на него и нажал на педаль. Но не успел он надавить на вторую, как велосипед, отклонившись от прямого пути, уже свернул на многолюдный тротуар. Футах в пятнадцати от места старта каркас обрушился, швырнув моего мужа на стену спешащих мимо пешеходов.
Совершив сокрушительное приземление на цементный тротуар, он отделался обширными ссадинами на руках и ногах, все кости остались целы. Ларри осторожно поднялся, затем поднял с тротуара мой велосипед. Переднее колесо и вилка болтались отдельно от всего остального, соединенные с рамой лишь гибким тормозным тросиком. Рулевая колонка переломилась в месте соединения с передним концом рамы, и Ларри в изумлении таращился на края разрыва. Я не могла удержаться от искушения:
— Слушай-ка, то, что ты сейчас проделал, — самый что ни на есть высший пилотаж. Красиво сработано!
Мы оба рассмеялись, но смех вышел какой-то нервный. Мы прекрасно понимали, что я была на волосок от трагедии. Сломайся вилка чуть раньше, на объездной дороге, или вчера на спуске с холма, итог мог бы получиться крайне мрачным. Один вид колеса, болтающегося на конце троса, как чертик на ниточке, вызывал у меня тошноту.
— Ладно, уж если ей суждено было сломаться, то нам повезло, что она сломалась в Париже, — заметил Ларри. — На Елисейских полях должно быть предостаточно велосипедных магазинов. Нам не составит большого труда найти вилку, раз уж это французская рама. Я съезжу по магазинам, а ты дотащишь своего калеку до «Америкэн экспресс», возьмешь почту и дождешься меня там.
Я прождала Ларри около двух с половиной часов. За это время я дважды успела получить предложение от американских туристов купить мою развалюху. Оба они намеревались совершить путешествие по Европе во взятых напрокат авто, но заоблачные цены на бензин быстро подточили их ресурсы. Вслед за ними две гостиничные горничные подошли поглазеть на мое несчастье. Одна из них говорила по-итальянски. Призвав на помощь все свои более чем скромные познания в итальянском, который я учила в колледже, я, как могла, объяснила ей свою проблему. Когда я закончила, женщина выскочила на улицу и остановила первого же полицейского. Вернувшись, она порадовала меня адресом велосипедной мастерской «Си-Эн-Си», расположенной в полутора милях отсюда. Поблагодарив ее, я осталась томиться в ожидании. Наконец, еще через час, явился Ларри с самыми удивительными новостями.
— Я так и не разжился вилкой, потому что во всех этих лавочках не нашлось ни души, кто ответил бы мне на приветствие, не говоря уже о новых вилках. Стоило мне заговорить по-английски, как их всех словно ветром сдувало. Они категорически отказывались признать сам факт моего существования. Когда же, в конце концов, в седьмой или восьмой по счету мастерской я нашел-таки парня, который выслушал меня, то опять же зря потратил время, поскольку он как заведенный твердил мне, что вилки не ломаются.
— Ладно, ладно, может, кто и говорил, что они не ломаются. Как бы то ни было, чудак в последней мастерской, куда я зашел, отказался поверить, что твоя рама сделана во Франции. Знаешь почему? Да потому, что я обратился к нему по-английски! Раз говорю по-английски, значит, и рама английская. Проще простого. Да, веселенькие два с половиной часа, ничего не скажешь! Что же нам теперь делать? Полночи уйдет на то, чтобы перетащить велосипед в кемпинг.
— Полиция дала мне название и адрес еще одной мастерской неподалеку отсюда. Давай попытаем счастья, — предложила я. — Как знать, вдруг здесь люди не станут задирать нос, как на этих кичливых Елисейских полях? На сей раз в подтверждение того, что рама французская, а вилка действительно сломана, мы принесем с собой велосипед как вещественное доказательство.
Я медленно, но упрямо пробиралась вперед, сквозь уличную суету часа пик, толкая перед собой заднее колесо велосипеда и вскинув на плечи переднее со свободно болтающейся вилкой. Мы прибрели в «Си-Эн-Си» за пятнадцать минут до закрытия, и нам повезло. Приемщик не только говорил по-английски, но и охотно общался с нами. Он притащил из подвального склада два комплекта вилок. Первая была из тех же легковесных трубок «Рейнольдс-531», что и моя рама, и стоила девяносто долларов. Вторая, стальная, весила как вся рама целиком, к тому же она, никогда не знавшая краски, была чертовски страшна; зато цена оказалась приемлемой — двенадцать долларов. Поскольку мы, как могли, старались урезать наши расходы, дабы компенсировать издержки двух последних месяцев, мы остановились на той, что пострашнее. Меня не волновала перспектива утяжеления моей рамы, зато согревала мысль о спуске с альпийских круч с надежной стальной вилкой.
Приемщик предупредил нас, что за подгонку деталей мастерская возьмется не раньше следующей пятницы, то есть через полторы недели. Мы же собирались пробыть в Париже только четыре дня. Мы стремились как можно скорее приступить к переходу через Альпы, неделя задержки, по существу, гарантировала нам жалкую возню в снегах.
Было уже шесть, когда хозяин мастерской, изъяснявшийся только по-французски, жестами объявил нам о закрытии. Возившийся с нами приемщик перекинулся парой слов с хозяином, и не успели мы опомниться, как тот сгреб мою раму и вилку и исчез с ними в подсобке.
— Он установит вилку и соберет велосипед, — пояснил его помощник. — Хотите — погуляйте, загляните через часок. Мы закрываемся. Вернетесь — постучите, и я впущу вас.
Теперь, когда мы поняли, что вилка, похоже, будет все-таки установлена, нам полегчало. Ларри вдруг вспомнил, что не ел с самого утра, и заговорил о состоянии «острого истощения», которое обычно наступало всякий раз, когда ему приходилось более четырех часов обходиться без «заправки».
— Сиди здесь, вдруг возникнут трудности и им потребуется твой совет, — быстро забормотал он. — Я же сбегаю куплю чего-нибудь пожевать. Одна нога здесь — другая там.
Через четверть часа моя рама была готова, владелец мастерской протянул мне счет в двадцать франков за работу. Пять долларов за час сверхурочных. Это был настоящий подарок, и я с благодарностью пожала руку хозяину. Пожав плечами, он расплылся в улыбке и пожелал мне, как говорят французы, «бон вояж».
Прошло еще минут двадцать, прежде чем Ларри в конце концов явился к мастерской. На его физиономии блуждало какое-то странное выражение.
— Что случилось? — спросила я. — Я уже начала беспокоиться.
— Что случилось, говоришь? — пробормотал он. — Понимаешь, влип в одно дело, ну и, словом, даже забыл о еде.
— Это ты-то?
— Знаешь, иду я по этой улице, ищу магазин и, когда я прошагал уже четверть мили, прямиком попадаю в самый что ни на есть «стопроцентный» район «красных фонарей», который тянется квартал за кварталом. Во всех дверных проемах, переулках, на всех углах стоят путанки, а все тротуары запружены пасущими их «котами», готовыми начать торг.
Вот я и призадумался, не снять ли мне пару колоритных кадров для «приправы» нашей коллекции слайдов. Вытаскиваю аппарат и как можно незаметнее стараюсь быстро щелкнуть затвором, пока никто не обращает на меня внимания. Все же одна дамочка засекла меня, принялась вопить и во всю прыть понеслась за мной. Вслед за ней в погоню ринулись ее «коллеги». Последнее, что помню, как одна из них повисла у меня на руке и силилась выхватить аппарат. К счастью, я крепко вцепился в него и унес ноги раньше, чем меня н