Тяжелые машины несколько поумерили сложившееся ощущение безопасности, но, хотя мне так и не удалось избавиться от сердцебиения, заслышав доносящиеся из-за спины выхлопы, через день или два я смирилась с ними. Водители всегда осторожно объезжали нас, за что я им была чрезвычайно признательна.
На следующий день после первого знакомства с лесовозом нам повстречался наш первый собрат-велосипедист. Эрик догнал нас на длинном спуске между Леггеттом и Гарбервиллем. Его велосипед издавал громкие хлопающие звуки, словно в спицах застрял кусок картона.
— Привет! — прокричал он.
Я пригляделась, недоумевая, что вызывает специфический шум. Оказалось — это его белье.
— Привет! Ты откуда? — спросил Ларри.
— Сан-Диего. Еду в Портленд навестить родичей.
Эрик выглядел как типичный статный любитель серфинга из южной Калифорнии, загорелый, с выгоревшими на солнце светлыми волосами и мускулистый. Я прикинула, что ему около девятнадцати.
— А вы куда направляетесь? — спросил он.
— В настоящий момент мы направляемся в Канаду, — ответил Ларри.
— У вас действительно много вещей. А я путешествую налегке. Взял несколько инструментов, пару шорт, футболку со свитером, миску с ножом, вилкой и ложкой и палатку со спальником.
Он был также обладателем пары трусов, свисавших с велосипедного руля, и, заметив, как я их разглядываю, одарил меня широкой улыбкой.
— Ну да, есть еще пара дырявых трусов. Я их выстирал прошлой ночью, но, когда встал утром, они оказались еще мокрыми, поэтому и привязал их к рулю, чтобы проветрились досуха. Идея оказалась что надо, правда, когда слишком быстро катишь под гору, они накручиваются на запястья, что довольно больно.
— А почему бы не привязать их сзади к багажнику? — предложил Ларри. — Тогда они не будут терзать твои руки.
Эрик покачал головой.
— Боюсь, улетят неизвестно куда. И что тогда? Думаю, мне лучше поберечь свои скудные пожитки.
Как и мы, Эрик держал путь к Авеню Гигантов, что к северу от Гарбервилля, и мы двинулись туда все вместе. Не прошло и часа, как мы неожиданно наткнулись на Дитя Копенгагена. В действительности его звали Джон Уинвуд. Он держал курс на юг, но, завидев нашу троицу, нажал на тормоза и прокричал, чтобы мы остановились и поболтали с ним.
Вид Джон имел странноватый. Продубленная кожа давно износилась, а лицо говорило о более чем суровых испытаниях. Древняя, утратившая форму кожаная ковбойская шляпа с многолетними пятнами пота и грязи венчала костяк в пять с лишним футов. Одет он был в выцветшую фланелевую рубаху, рваные синие джинсы и видавшие виды ботинки. Едва мы приблизились, он принялся выкладывать все о себе:
— Привет, ребята! Меня зовут Джон Уинвуд, мне сорок семь, и своих зубов у меня не осталось. Все эти — вставные. Зарегистрирован как сумасшедший. Больше двадцати лет находился в психиатрической клинике. Я один из настоящих психов и сразу шарахаю в глаз тому, кто мне не нравится. Но вам нечего беспокоиться. Вся ваша троица мне симпатична. Люблю велосипедистов. Они мои друзья.
Его велосипед был переделан из односкоростной швинновской модели в десятискоростной, а к педалям были даже приделаны стременные скобки.
— Мешают немного, но если я с ними освоюсь, то смогу засунуть в эти держалки свои ботинки. Как бы там ни было, лечу на телепрограмму Джерри Льюиса «Мышечная дистрофия». Несколько дней назад стартовал в Юрике. Ночую в кустах. Еду до Сан-Франциско, потом — обратно. Обещали вручить пятнадцать сотен, если сумею проделать весь путь. Меня должны показать по ТВ Сан-Франциско! Скажите, ребята, вы там были?
— В Сан-Франциско? Да, мы с Барбарой там проезжали, — ответил Ларри.
— Отлично. А что там за люди? Я слыхал, что они препротивные.
— Ехать по городу было тяжеловато, — сказала я. — Автобусы вынуждали увертываться, а машины все время сигналили.
— Ну, со мной им, чертям, придется быть повежливее, — проворчал Джон. И в подтверждение своих слов вытащил длинный острый нож из единственного своего вещмешка. Не успел он нам разъяснить, что намерен с ним делать, как из мешка раздался громкий голос.
— В Гарбервилле полно медведей, — предупредил он.
Ларри, Эрик и я совершенно остолбенели, уставившись на говорящий мешок. В глазах Джона заплясали бесенята, а в широкой ухмылке, прорезавшей лицо, показались все его вставные зубы.
— Говорю тебе четко и ясно, Чейн Со, — снова заорал мешок, теперь уже другим голосом. — Десять к четырем!
Джон засмеялся. Полез в мешок и вынул оттуда переговорное устройство размером в половину коробки для яиц.
— На восьми батарейках, — произнес он гордо, прикрепляя радио к поясному ремню. — Хорошая штука. Через нее болтаю целый день со всеми водителями. Черт! Видали бы вы их рожи, когда, проезжая мимо, они обнаруживают, что это я вклиниваюсь в их беседы! Они-то воображали, будто я какой-нибудь ферт в карете, а подъедут и видят перед собой всего лишь индюка на велосипеде — у них такой вид, словно привидение увидали! Но знаете что? Они следят за мной. Я слышал, как шоферы передавали друг другу: надо, мол, следить за велосипедистом на дороге. Да, они только и говорят что о велосипедисте с сорокаканальным Си-би-радио в секвойевых лесах. Будьте уверены! Это я, Дитя Копенгагена. Даю руку на отсечение!
Джон засунул свой нож обратно в мешок, потом полез в один из карманов рубахи и достал стопку визиток.
— Слушайте, мне надо двигать дальше. Но я вам сначала дам одну из моих карточек. Потом подтвердите, что я был здесь и ехал на программу по мышечной дистрофии. Желаю хорошо провести время на Авеню. Там столько громадных деревьев. Настоящие монстры!
Джон потратил какое-то время на засовывание своей левой ноги в велосипедную клипсу, прежде чем съехать на дорогу. Когда мы пожелали ему доброго пути, он приподнял свою шляпу, потом прокричал что-то в свой передатчик и поспешил вниз по дороге.
На Авеню Гигантов специальная зона для велосипедных стоянок находилась на реке Ил. Она размещалась в уединенном лесу из подпиравших небо исполинов. Когда мы приехали, то нашли там еще четырех расположившихся на отдых велосипедистов. Пока мы с Ларри ставили палатку на мягком хвойном ковре рядом с одним из деревьев-великанов шести футов в диаметре, Эрик собирал вещи для поездки в стационарный кемпинг, находившийся в полумиле, — принять горячий душ.
— Не видел горячей воды несколько дней, — сказал он, роясь в своих пожитках в поисках мыла. — Это будет замечательно! Я всегда моюсь и стираю одежду одновременно. Зайду в душ одетым и как следует намыливаюсь. Потом снимаю одежду, кладу на пол и, пока драю тело, основательно топчу ее ногами. Это, знаете ли, хорошо срабатывает. Вся грязь смывается. Потом я одежду полощу и надеваю мокрой, и прямо на теле она отлично высыхает. Конечно, чем теплее и лучше погода, тем быстрее все сохнет.
Поставив палатку, мы с Ларри отправились на реку искупаться и познакомились там с другими велосипедистами: Майком, Эдом, Крейгом и Томом. Майк был плотником из Флориды — он только что пересек Штаты, а Эд, преподаватель математики из Британской Колумбии, направлялся на юг по побережью, «туда, где начинается смог и где я сойду с велосипеда и полечу обратно домой». Крейг и Том путешествовали вместе по Северной Калифорнии и Орегону. Они оба были калифорнийцами, из Фресно, и им «действительно нравилась здоровая пища». У каждого в небольшом рюкзаке, привязанном к рулю, имелись проростки люцерны, и они крутили педали под «по-настоящему мягкую, классическую музыку», которая лилась из кассетного плеера в рулевой сумке Крейга.
— Проростки и Моцарт. Знаете, это нужно в первую очередь. — Крейг показал на руль. — Тебе, мужчине, свежие проростки необходимы. Без них совсем не то. Попробуй. Замечательная штука. Великолепная дневная закусь. Пробуй, я положил туда свои проростки.
Крейг протянул миску, из которой ел. Мы разглядели в ней жуткую смесь из люцерновых проростков, пшеничных зерен, кусочков цуккини, семечек подсолнуха, а также ряда других неопознаваемых ингредиентов. Ко всему прочему сам вид закуски Крейга вызывал невиданное отвращение.
— Большое спасибо, — сказал Ларри, пятясь от миски так, словно она могла на него наброситься, — но я останусь верен своим пончикам.
— Пончикам? Ни в коем случае. Это же белая смерть, мужик, — пробормотал с отвращением Крейг. Он покачал головой и отправил полную ложку смеси себе в рот, запил ее потом нектаром из гуайявы-абрикоса-папайи-банана-персика и вернулся к Моцарту.
Остаток дня мы с Ларри купались в реке, грелись на солнце и обследовали секвойевую рощу. Мышцы, уставшие от велосипеда, отлично отдохнули. Вечером Эрик, Майк, Эд и Ларри скинулись и отправились в продуктовый магазин. Вернувшись, приготовили зеленый салат и наложили полную тарелку свежих фруктов. Все (не исключая Крейга и Тома, скушавших очередную порцию своей смеси) собрались у костра и дружно уничтожили съестное и три бутылки вина, которые Майк охладил в реке.
Ночь стояла ясная; видневшееся сквозь секвойи небо было усыпано звездами. Ларри и я свернулись рядом на матрасах около костра. Пламя согревало, воздух был насыщен запахами хвои, растений, дымом костра, пением реки и потрескиванием огня. Меня охватило ощущение покоя, и впервые с начала путешествия мои мышцы почти не болели. Я вдруг подумала, что, возможно, пока только — возможно, осилю дорогу до Орегона.
Глава четвертаяМедведи
После Авеню Гигантов, вплоть до Южного Орегона, все складывалось чудесно. Нужные мышцы у меня наконец развились и окрепли. На второй день в Орегоне я впервые смогла проехать за день восемьдесят миль и, между прочим, чувствовала себя отлично. Мне понравилось работать, ежедневно укрепляя мышцы; постоянное упражнение поднимало настроение и даже стало необходимостью. В те дни, когда мы не пользовались велосипедом, мы всегда предпринимали пешие прогулки или бегали трусцой, чтобы избежать приступов раздражения или апатии, которые могли появиться в отсутствие тренинга.