Беги!
– Господа, – словно сквозь туман услышал он собственный голос, – тут, кажется, становится слишком людно. Не повторить бы нам то, что уже происходило…
– Что? Что вы… – начал кто-то удивленно.
Но в следующую секунду вдали послышался какой-то звук лопающихся шутих. Плотный, почти скомороший звук. Пых-пых-пых. Затем пауза, а затем снова, – пых, пых, пых. И странным образом среди дневного спокойствия и бездвижья раздался комариный писк.
– Ветер, что ли? Или… О господи! – прошептал Ильчев, глаза которого стали схожи с большущими пуговицами.
– Брысь с поляны! – заорал артиллерийский поручик и добавил, еще более повышая голос: – Быстрее, в бога душу мать! Сейчас накроет!
Все сорвались с мест и ринулись кто куда, лишь Славин вслушивался в комариное пение, которое усиливалось, становилось отчетливей. Время растянулось, стало гуттаперчевым, он наверняка бы так и остался сидеть, если бы не чья-то жесткая рука, ухватившая за шиворот и потащившая в сторону, под упавший древесный ствол. Ноги сопротивлялись, и сам он недоумевал, отчего нужно бежать, падать лицом в сухие листья, в перегной, в муравейник. А потом его качнуло огромной горячей волной. Раз-два-три, раз-два-три, словно закружило в вальсе вместе с листьями, с землей, с обломками кухонного стола и вырванными с корнями деревьями. Рядом пролетала чья-то фуражка, и небо оказалось вначале снизу, затем сбоку, и только потом вернулось на место. В ушах звенело, голова, словно дыня соком, наливалась изнутри болью. А затем он увидел собственные ладони – в крови, и перед глазами плясали красные пятна. Всё произошло быстро, налет уложился всего в минуту, но эта минута показалась кусочком вечности, в которой он едва-едва не остался.
– А, контузило, это ерунда! – бравадой прикрывая бледность лица, подошел Ильчев, отряхивая с брюк щепки и грязь.
– Вы как, прапорщик? – Совсем рядом двоился штабс-капитан, казавшийся седым волшебником оттого, что рядом приземлился разорванный мешок с мукой.
По всему выходило, именно штабс-капитан спас Славина, утащив в укрытие.
– Нормально. Только всё дрожит и в ушах шум. А еще вот, – он протянул перед собой ладонь, показывая кровь.
Подошедший Ильчев внимательно оглядел его, затем втянул воздух носом и расхохотался.
– Добавку принесло! Прямо в руки!
Метрах в двух нашелся чугунный казанок, из которого расплескало подливу к гуляшу, часть которой попала Славину на руки и на живот. Вслед за Ильчевым засмеялся штабс-капитан, потом сам Славин. Через минуту все собравшиеся на поляне люди хохотали, не пытаясь сдерживать судорожный смех, рвущийся откуда-то изнутри.
– Гуляш! – визжал по-детски Ильчев. – Мамочка, держите меня! Это гуляш!
Что в переводе означало только одно – мы живы. Любой смех на войне переводится именно так.
Повар с помощниками подбирали раскиданный взрывной волной инвентарь. От столовой осталась одна лавка, остальная импровизированная мебель была разбита.
И только артиллерийский поручик не смеялся со всеми, он внимательно оглядывал стволы деревьев, сходил влево, затем вправо с поляны, поковырял ножичком иву. А после счастливо выдохнул:
– Пронесло. Если бы на несколько шагов ближе и если бы не деревца, лежать нам всем и слушать «со святыми упокойтесь…» в могилках. Чуть-чуть комендоры прицел бы другой взяли – хана!
– Ну, что, с крещением вас, господин контрразведчик, теперь на своей шкуре прочувствовали, какие дела у нас творятся! – весело проговорил Красноруцкий.
– Да уж, прочувствовал, – ответил Славин, понемногу приходя в себя, – кстати, отныне я ваш должник.
– Это за что?
– Ну а кто меня за шиворот тащил под дерево? Не вы ли? Растерялся я. Впервые из пушек в меня во время обеда палят.
– Э-э, голубчик, – заглянув в глаза, протянул штабс-капитан. – Да вы, видать, со своим ангелом-хранителем дружбу водите. Я такое встречал – когда человек ничего ни сообразить, ни сделать не успевает, а будто за него кто делает и соображает. Я не знал, в какую щель лезть от страха, так что о вас некогда думать было.
– Так кто же? Я сам? – отчетливо вспомнив, как рубаху за лопатками собрала в жменю крепкая ладонь, остолбенел Славин.
– Именно, голубчик. Вы, кстати, самое безопасное место себе приметили, не удивляйтесь, не такое еще на войне случается.
Еще минут через десять на поляну выбежал подполковник Ефимов вместе с тем самым офицером, которого Славин видел спящим в штабной избе.
– Что? Опять? Живы? Какие потери? Кто погиб? Кто ранен? – Подполковник, увидев картину разрушений, которые причинил артналет, даже растерялся и частил словами.
– Да что же это? – обратился он к поручику. – Да как же это так?
– Никак невозможно, – согласился артиллерист. – Случайно разве что попасть. Но тратиться, рискуя выдать расположение батареи, палить наугад – это вряд ли. Австрияки не дуры. Тут прицел точный, математический. Накрыли с первого раза, всего двумя залпами. Похоже, знали, куда бьют и сколько снарядов нужно. Два шага в сторону – и всё. Лежали бы все как есть кишками наружу.
– Прикажите, господин подполковник, отправить солдат в лес, прочесать местность до версты во все стороны, – пришел в себя прапорщик. – Если нас кто-то видел и как-то передал координаты, то можем найти следы. Вдруг повезет?
Минут через пятнадцать над хуторком прострекотал аэроплан с опознавательными кругами российской армии. Покружил над вершиной, затем, словно решившись на отчаянный шаг, перевалил за склон и скрылся по ту сторону гор. Никакой стрельбы не последовало, и вскоре аэроплан полетел обратно, покачав крыльями над рекой.
Наверное, только спокойствие и деловитость в поведении остальных офицеров, попавших под артобстрел, позволили Славину быстро прийти в себя и точно так же сразу включиться в дело. Предстояло много работы.
Воздушная разведка, как всегда, не дала никаких результатов. Цепь солдат, прошедшая через лес, словно невод, так же оказалась без улова. К вечеру прибыл командир полка, полковник Любавский. Он уже узнал новость в штабе корпуса и потому несколько нервничал. Уж он-то точно понимал, к чему такие совпадения – неожиданные артобстрелы, всегда в точку, а после – прикомандирование офицера отдела контрразведки.
– Вы думаете, кто-то здесь корректирует работу артиллеристов? Кто-то из наших? Но это невозможно. Вы сами говорите, что находились на поляне не более получаса, как произошел обстрел. Если бы кто-то наш, ему потребовалось больше времени. Увидеть, передать, чтобы австрийцы успели приготовиться к стрельбе, дать пару залпов и после упрятать пушки.
– С пушками, как утверждает поручик Невестин, как раз проще. Гаубицы могут стрелять с закрытых позиций, то есть они уже пристреляны по каким-то ориентирам и своих позиций не меняют. Если кто-то увидел скопление солдат и, тем более, офицеров, перед ним задача как-то это передать и сообщить номер пристрелянного ориентира. Вправо от ивы, ближе десять от красного камня, и так далее, у артиллерийских наблюдателей свои секреты и премудрости.
– А передать? Передать-то как?
– Не знаю. Может, голубиная почта?
– Думали уже. Вернее, пытались сами организовать голубиную почту, чтобы с той стороны сведения получать. Не вышло. Здесь, в ущельях, настоящее царство хищных птиц. Орлы, ястребы, соколы. А еще огромные вороны, которые живут на скалах, кроки называются, видели таких? Тут село недалеко есть, так и называется, – Кроки. Никакой птице через реку не перелететь, вмиг засекут и атакуют, только перья над водой. Пятерых почтовых голубей потеряли. Каждый рублей по пятидесяти стоит, небось.
– Искровая станция?
– Искровая станция – та может. Только где ее тут взять? Это же не просто ящик какой-то в лесу землей присыпать. Это и динамо-машину, и антенну нужно иметь…
– Я проверю. Пообщаюсь с нашими искровиками, при штабе стоит рота, пусть просветят.
– Ну, проверьте. Только зря всё это. Слишком громоздко и нелепо. Каждый раз к станции убегать, передачу вести, а это тоже уметь нужно. Не верю я. И в то, что кто-то из своих, не верю. Все в деле побывали, все вместе почти месяц с австрийцами лоб в лоб стояли.
– Я понимаю, такая догадка бросает тень на ваш полк, но и вы должны понять – в штабе обеспокоены, в период затишья и стабилизации фронта один из полков – не несколько полков, а именно один-единственный! – вдруг несет потери, равные боевым. Я тоже не верю в то, что могут быть причастны ваши солдаты или офицеры, но проверить обязан. Честь имею, Павел Николаевич!
– Что ж, воля ваша. Проверяйте, только… Ну, тише, что ли. Если в каждом офицере кто-то будет видеть предателя, такая армия будет терпеть неудачи.
– Полностью разделяю ваши взгляды. А теперь действительно побегу. Хочу успеть с телеграфистами и искровиками пообщаться. Завтра снова к вам.
– Не стану задерживать. Если какие просьбы и пожелания – всегда к вашим услугам.
– Постараюсь не досаждать просьбами. И, кстати, господин полковник, какие сны вам тут снятся?
Любавский аж крякнул от неожиданности. Вопрос застал его врасплох.
– Так вот оно что… Так бы и сказали…
– Что сказал бы?
– Что в штабе армии не хотят признавать интерес к этим россказням про особенные сны и потому нашли повод отправить под удобным предлогом вас. Только всё зря, господин прапорщик. Нет здесь никаких тайн. Места глухие, лесные, непривычные. Река среди камня бежит, шепчет постоянно, климат, война, – много причин, чтобы сны изменились. Сами скоро всё поймете.
– Ну, нет. Повод – это двадцать пять погибших при загадочных обстрелах. А может, у врага новая система прицеливания? Может, тут, на нашей стороне, оставлены наблюдатели из числа австрийцев или местных жителей, которые избежали высылки из районов боевых действий? Давайте так, полковник, вначале я разберусь, что к чему, с этой таинственной артиллерией, а потом уже поговорим о снах, вы согласны?
– Ерунда эти сны, лично я в них не верю, но хорошо, разберитесь вначале с артиллерией.