Андрей перехватил поднос у вошедшей официантки. – Девушка! Тут некоторые интересуются, как бы нарушить вашу нравственность.
– Как? Так сразу? – она оценивающе оглядела зардевшегося Чекина. Поразилась. – Надо же. Стесняется!
– Бывают, знаете, такие уроды, – буркнул тот.
– Ну, по водочке? – Тальвинский лихо наклонил графинчик.
– А мне сотняшку «Камю»! – послышалось сзади; в кабинетик ворвался шум зала, и из скрытой двери вошла Панина.
Не только раскрасневшееся лицо, но и резкие движения, и прибавившаяся хрипотца, – все свидетельствовало, что к недавнему намерению: подбросить веселья, – отнеслась она вполне добросовестно.
– Что тоскуете, добры молодцы? – незримым движением Панина отослала официантку, склонилась над сидящими, обхватив обоих за плечи. – Эх, мальчишки! Какая жизнь великолепная начинается. Только – лови удачу! И – дыши полной грудью. А вы сидите в закутке угрюмые, зажатые. Так счастье свое и просидите по подсобкам. Вот ты, Андрей Иванович, колоритный мужик. В гору вот-вот пойдешь.
– Пойдешь тут, пожалуй, – припомнив несостоявшуюся аттестацию, Тальвинский с ожесточением сокрушил цыплячье крылышко.
– Пойдешь, пойдешь, – Панина, не отрываясь, смотрела, как дробятся нежные косточки под натиском крепких, как морские камушки, зубов.
Она позволила вернувшейся официантке налить коньяку, одобрительно пригубила, заметила, как та, оправляя стол, будто случайно придвинула блюдо с севрюгой к Чекину. – Во дают! Уже и девку обольстили. Свободна! Ну, за встречу, за знакомство и – за содружество родов войск: торгующих и охраняющих.
Эффектно, по гусарски отставив локоток, опрокинула в себя рюмку. Какое-то мгновение сидела, собрав нос, губы, щеки в жуткую, но обворожительную гримасу. Тальвинский подумал, сколько ж надо времени репетировать у зеркала, чтоб так дерзко искажать немолодое лицо.
Обмахивая рот салфеткой, Панина потянулась к блюду с нарезанными апельсинами.
– Ты чего-то насчет горы говорила? – вскользь напомнил Андрей.
– Горы? Какой горы? – казалось, она и забыла об обнадеживающем намеке. А может, и не намекала? Чудиться стало. Тальвинский остервенело ухватился за бутылку.
– Ах, горы! – припомнила Панина. – Недавно на сессии облсовета с вашим генералом сидели. Живой старикан. Игрун. Упомянула тебя. Так, представь, хорошо помнит. Жаловался, что ты из него вволю кровушки попил. Я уж по старой дружбе расхвалила.
– Кланяйся, дурень, благодари благодетельницу, – Чекин нетвердой рукой подтолкнул приятеля. Маленькие его глазки после выпитого слегка заматовели.
– Да катись ты! – огрызнулся Тальвинский. – Я-то думал и впрямь дело. А таких разговоров наслушался!
– Засиделся ты, Андрей Иванович. Проблемы роста: штаны трещат, а новых не дают, – будто ненароком Панина провела пальчиком вдоль упругого мужского бедра.
– Вот только давай без утешений…
– А с чего ты взял, что я тебя утешаю? Я как раз неудачников на дух не перевариваю. От них в жизни одни проколы. Но – полагаю, что у каждого человека есть свой, так сказать, потолок. И если хороший человек в росте задерживается, так не в тягость и подсадить.
– Глядишь, и тебе потом ручку подаст, – закончил мысль Чекин. Как с ним порой случалось, при виде источающей самодовольство «властительницы жизни» внутри что-то стало колом и не давало безмятежно расслабиться Панина, которую слегка повело, недоуменно скосилась на язвящего беспричинно начальника следствия. Рассердилась. – Ишь ты, не нравится. Чего зыркаешь, следователь Чекин? Думаешь, тебя или дружка твоего испугаюсь? Это прежде вы фигурами были. А ныне оба вы для меня… – Панина поискала вокруг глазами. Не найдя ничего подходящего, плюнула на пол, попала на собственную туфельку и, ни мало не смутившись, энергично растерла плевок скатертью.
– Не зарекалась бы. Никогда не знаешь, где упадешь, – пробасил Тальвинский. Запас его добросердечия стремительно иссякал.
– А упаду, не вам меня топтать, – не испугалась Панина. – Ишь, разрычались, доберманы. Что вообще толку от вас?
– Очевидно, толк как раз от вас, – догадался Чекин.
– Именно. А вы как хотели?
– А я бы хотел пересажать вас всех, сволочей! – незаметно опьяневший Чекин – и, вопреки обыкновению, зло опьяневший, – отбросил руку Тальвинского, рванул душный ворот. – Вцепились в глотку, ворье! Да вас, если не задавить сейчас, всю страну растащите. И я верю! Слышите? Верю! Что развяжут нам скоро руки! И – пометем вас с песнями на зону.
Андрей, поначалу оцепеневший, к концу страстного чекинского монолога безнадежно махнул рукой и налил водки.
Спевки меж родами войск не получилось. Осталось выпить отвальную и удалиться.
Но Панина, скорее изумленная, чем напуганная неожиданной вспышкой ярости, подошла к замолкшему Чекину и – с силой обхватила его лицо ладонями.
– Милый ты мой мальчик! Дон Кихотик! Какой же ты Дон Кихотик. Вот уж не подумала бы. Как же живешь такой? Оглянись! Кто это «мы»? Да твои «мы» давно у меня с руки едят. И не тебе, мне руки развяжут. Уже развязали! Так-то.И чем быстрей вы это поймете, тем скорей к новой жизни приспособитесь. А уж кто не приспособится – за борт! И вся недолга. В вашем возрасте, деточки, пора научиться работать не только головкой, но и головой. Ну, за тех, кто вершит эту жизнь! Она залихватски хватила рюмку, скукожилась чрезвычайно обаятельно, так что у Андрея заныло в паху, и вновь превратилась в «заводную» Панину, какой была перед тем.
– Кстати, насчет головки! Мужики вы или нет? Чей первый танец?
Положила локоток на подставленную руку Тальвинского.
– А вы, радетель за отчизну? – обратилась она к угрюмому Чекину.
– Приболел, – Чекин потянулся к графину.
– Так, может, микстурки? Андрей Иванович, – она подтолкнула Тальвинского. – Твой дружок какую микстурку предпочитает: худенькую или пополнее?
Андрей хохотнул. Панина, опершись на его руку, первой шагнула в зал. Ресторанный шум при их появлении резко усилился: отдыхающие приветствовали свою королеву.
Кончился один танец, другой, а Тальвинский все не возвращался. Несколько раз бархатистый его хохот докатывался до кабинетика. Чекин собрался уходить.
– Что не танцуете? – удивилась вошедшая официантка.
– Не вытанцовывается. Старый, должно, стал.
– Тоже мне старый. Вы б видели, какие здесь бывают. Жир трясется, песок сыпется. А ему, козлу, ламбаду подавай.
Похоже, от этих самых «козлов» она изрядно натерпелась.
– Не нравится?
– А чего хорошего? Липнут кто ни попадя.
– Так уходи.
– Куда?! К станку, что ли? – официантка обиделась. – Нет уж, я свое перетерплю. Хозяйка вон собирается через год на родину в Азербайджан уехать. Так, может, на ее место пробьюсь. Меня через этот кабинетик многие узнали. Вот и Маргарита Ильинична обещает поспособствовать.
– Ну, раз Маргарита Ильинична, тогда непременно…Засим имею кланяться.
Он поднялся нетвердо.
– А то посидел бы. После ко мне поедем. Иначе хозяйка опять какого-нибудь крокодила подсунет. Да и Маргарита рассердится.
– Вот ей особый привет. Передай, что премного впечатлен. Поехал домой блевать.– Ну, ты даешь!
День третий. Пятница
1.
– Похоже, за ночь с будущим предом горисполкома килограмма три сбросил, – разглядывая вошедшего, прикинул Чекин. – Ну, если тебя и после этого не назначат…
– Не хами, шеф, – незлобливо отругнулся Андрей, со своей стороны делая вид, что не заметил свежую ссадину на помятом чекинском лице. – Хотя, если честно, и впрямь не выспался. Такая, Александрыч, между нами антилопа оказалась. Одно слово – руководящий работник. Тянет на выходные в закрытый пансионатик. – Тебе жить! Хотя она воровка, Андрюха!
– И черт с ней. Я мент! Могу затравить – затравлю! Проиграл – умоюсь до следующего раза . А Маргарита, она, сам видел, – живая!
– Так что? Лови шанс?
– И это не лишнее, – огрызнулся Тальвинский. – Шанс – тоже птица сезонная. Не ухватил вовремя, прилетит ли ещё когда? Я-то, знаешь, наждался. И не чужого, своего требую. Не всё же блатникам да блюзолидам.
– Лизоблюдам. Привыкай к терминологии.
– По твоей ущербной логике выходит, что наверх вообще одна сволочь должна подниматься, – Тальвинский обиделся. – А я так полагаю, чем больше на ключевых постах порядочных людей будет, тем для дела лучше.
– Да кто вас там наверху разберёт? – Чекин переложил листы копировкой, втиснул в каретку. – Двигался – один. Придвинулся – другим стал. Как в царь-горы. Хотя – тебе-то желаю!.. Только дело Лавейкиной не забудь к понедельнику в суд отправить. Она, кстати, опять под твоей дверью стенает. И что-то я твоего Мороза давно не видел.
– Сам второй день не вижу. У котовцев крутится. Будет помогать опечатывать склады Центрального КБО. Полагаю, вот-вот начнут, – с нарочитой небрежностью сообщил Тальвинский.
– Склады?! – не веря услышанному, переспросил Чекин. И – невиданное дело – даже отодвинул в сторону машинку. – Ты опечатал центральные склады?!.. Руководству хотя бы доложил?
– К чему? Это ж я их опечатываю. По своему уголовному делу.
Он самодовольно наблюдал ошеломленного Чекина – редко кому удавалось вывести начальника следствия из равновесия.
– Вот так-то, Александрыч. И пусть тебе будет стыдно, что о друге плохо подумал. Карьерный рост порядочного человека не портит. А теперь настала пора взять их за жабры, – Андрей азартно поднялся. – Сейчас первое дело закрепить доказательства хищений в КБО и выйти на головку горпромторга. А оттуда и на химкомбинат акулий крючок закинем.Помяни мое слово, шума по всей области будет!
– Кто бы сомневался. Да ты хоть представляешь, во что вляпываешься и что теперь начнется? КБО, горпромторг – это ж обкомовская кормушка. Тебя порвут! А кто-то еще мечтал о повышении.
– Ничего – прорвемся.
– Так это ты на Панину рассчитываешь? – догадался Чекин. – Не забыл, что она сама из горпромторга вышла? – Так это когда было! – Андрей беззаботно отмахнулся. – А в новых предах исполкома ей, наоборот, самая стать себя борцом с коррупцией проявить. «Надеюсь, ты знаешь, что делаешь», – пробормотал вслед Чекин – без уверенности.